Берк, Томас (писатель)

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
В Википедии есть статьи о других людях с фамилией Берк.
В Википедии есть статьи о других людях с такими же именем и фамилией: Берк, Томас.
Томас Берк
Thomas Burke
Имя при рождении:

Sydney Thomas Burke

Род деятельности:

прозаик, поэт

Годы творчества:

1901—1945

Направление:

реализм, романтизм

Жанр:

роман, рассказ, эссе, стихотворение

Дебют:

Nights in Town: A London Autobiography (1915) (док.)
«Ночи Лаймхауса» (1916) (худ.)

Томас Берк (29 ноября 1886 — 22 сентября 1945 года) — британский писатель.

Первым произведением Берка, получившим признание публики, стал сборник рассказов «Ночи Лаймхауса» (1916), посвящённый лондонскому району бедняков Лаймхаус. Во многих произведениях Берка в роли рассказчика выступает китаец Квонг Ли.

В 1919 году американский кинорежиссёр Дэвид Уорк Гриффит использовал рассказ из сборника, «Китаец и девочка», в качестве основы для сценария фильма «Сломанные побеги»[1].





Биография

Сидней Томас Берк родился 29 ноября 1886 года в Клэпам-Джанкшен, узловой станции к юго-востоку от Лондона. Отец Берка, для которого это был второй, поздний, брак, умер вскоре после рождения мальчика в возрасте 62 лет[2]. В итоге Берк был передан на попечение своему дяде в Попларе[3]. В возрасте десяти лет он был устроен в интернат для мальчиков среднего класса, которые «имели уважаемое происхождение, но остались без адекватных средств»[4]. Когда Берку исполнилось шестнадцать лет, он начал работать в качестве посыльного, при этом испытывая глубокую ненависть к своему занятию. В 1901 году Берк опубликовал в журнале Spare Moments своё первое профессиональное произведение: рассказ «Бриллианты Беллами»[5]. В 1910—1913 года он также редактировал сборники детских стихов.

В 1915 году Берк опубликовал документальную книгу Nights in Town: A London Autobiography, в которой приводилось описание ночной жизни рабочего класса Лондона. В сборник, кроме прочего, вошло эссе, «Китайская ночь, Лаймхаус»[6]. Однако популярность как автор Берк получил только после выхода в 1916 году сборника «Ночи Лаймхауса». Эта коллекция мелодраматических рассказов о жизни китайских эмигрантов была опубликовано в трёх британских изданиях: The English Review, Colour и The New Witness — и привлекло внимание литературных критиков[7]. «Ночи Лаймхауса» создали Берку репутацию «лауреата лондонского Чайна-тауна»[5]. Рассказы Берка также оказали влияние на популярные формы развлечений, в том числе на зарождающуюся киноиндустрию. Известный кинорежиссёр начала XX века Дэвид Уорк Гриффит использовал рассказ «Китаец и девочка», опубликованный в сборнике «Ночи Лаймхауса», в качестве основы для известного произведения немого кино «Сломанные побеги» (1919)[8].

В последующих произведениях Берк продолжил разрабатывать тему жизни в Лондоне. Свет увидели такие эссе как «Настоящий Ист-Энд» и «Лондон моего времени». Постепенное расширение тематики проявилось в таких произведениях, как вышедший в 1926 году роман The Sun in Splendor[9].

Берк скончался в Блумсбери 22 сентября 1945 года[10].

Биографические неточности

Создание точной биографии Томаса Берка осложняется вымышленными сведениями, касающимися ранних лет жизни Берка, которые широко распространились в годы его жизни. Главным источником фальсификация являлся сам Берк, выдававшим свои произведения за автобиографические, чтобы подчеркнуть глубокие знания жизни низших классов. Как отмечает литературный критик Энн Уитчард, большая часть того, что мы знаем о жизни Берка, базируется на работах, которые «претендуют на автобиографичность, [но] тем не менее содержат в себе гораздо больше вымысла, чем правды»[11]. Например, хотя Томас Берк родился и вырос в пригороде, он в своей автобиографической повести The Wind and the Rain: A Book of Confessions (1924) утверждает, что родился и вырос в Ист-Энде, рабочем районе Лондона. Кроме того, в этом произведении он заявляет, что, будучи сиротой, подружился с лавочником-китайцем по имени Квонг Ли, от которого узнал о жизни китайских эмигрантов в Лондоне[12]. Берк также рассказывал газетным журналистам, что «сидел у ног китайских философов, которые держали курильни опиума, чтобы узнать из уст, способных говорить только на ломаном английском, тайны загадочного Востока и истину о добре и зле».

Эти романтизированные истории Берка о своей молодости часто принимаются нынешними литературными критиками и в основном не оспаривались его современниками. Хотя Берк в поздних работах, включая книгу Son of London, более точно описывает свою юность в пригороде, большинство его мемуаров свидетельствуют о якобы глубоком знании жизни низших классов[13]. Эти фальшивые автобиографии позволили Берку укрепить репутацию эксперта по китайскому Лондону и успешно рекламировать свои художественные произведения, посвящённые Лаймхаусу. Как отмечает Уитчард, Берк через свои произведения позиционировал себя в качестве «пророка» в «оккультном процессе» представления «иных» лондонских субкультур[14].

Критика

Читатели

Несмотря на длинную библиографию, для публики Берк во многом остаётся автором «Ночей Лаймхауса», его второго сборника лондонских рассказов. Опубликованые в 1917 году, смелые истории о лондонском Чайна-тауне немедленно стали объектом полемики. Изначально книга была запрещена в библиотеках, и не только по признаку общей безнравственности, но и из-за скандальных межрасовых отношений между китайскими мужчинами и белыми женщинами[15]. «Ночи Лаймхауса», действие которых происходит во время Первой мировой войны в катящейся к закату Британской империи, обострили давно появившиеся страхи. Как отмечает критик Энн Уитчард, Британия времён Берка пропагандировала идею «жёлтой угрозы», согласно которой присутствие китайцев в Лондоне являлось причиной «гниения метрополии и имперского и расового упадка»[15]. В немалой степени благодаря Берку и его современнику, Саксу Ромеру, ранее в значительной степени незамеченная китайская иммиграция теперь оказалась под пристальным вниманием общественности[16]. Кульминацией этого негативного подхода стала истерика конца 1920-х годов, связанная с обвинением китайцев в гипнозе белых девочек[11]. В Америке, благодаря фильму Дэвида Уорка Гриффита, Берка приняли намного более позитивно[17]. Тесная связь литературы Берка с Лаймхаусом, в итоге, по иронии судьбы, стало причиной потери популярности, которая пошла на убыль вместе со снижением концентрации китайцев в районе, а к настоящему времени сделавшая его практически забытым[18].

Критики

Профессиональные критики Берка также, как и публика, в основном, сконцентрировали внимание на «Ночах Лаймхауса». Общее мнение о сборнике оказалось положительным, в том числе Берк удостоился похвалы от таких известных авторов, как Герберт Уэллс и Арнольд Беннет[19]. И даже отрицательные отзывы признают значимость работы Берка. Например, критик Гилберт Селдс писал:

Книги Берка, одновременно смелые и бессмысленные, могут вызвать уважение; опасно лишь то, что в них немного не хватает цели, не хватает социального наставления. Но именно эти недостатки, конечно же, и делают их столь привлекательными. И, можно добавить, это удивительно хорошая литература[20].

Более восторженные отзывы находят отражение в льстящем сравнении Милтона Броннера: «с тех времен, когда Киплинг ворвался в английскую литературу, это первый писатель, обладающий столь невероятной мощью и движущей силой»[21]. Киплинг писал в далекой Индии, когда Британская империя была на пике могущества, но, согласно последним интерпретациям, Берк достиг успеха, перенеся экзотику в Британию, тем самым помогая соотечественникам отвлечься от беспрецедентной жестокости Первой мировой войны[22].

Отзывы о других произведениях Берка более разнообразны, но всегда находятся под влиянием скандальных и успешных «Ночей Лаймхауса». Twinkletoes (1918), опубликованный год спустя, получил одобрение на волне успеха предыдущей книги, «Новые ночи Лаймхауса» (1921) также были восприняты положительно, хотя и критиковались за повторения. Как заметил критик Джон Гантер, «вполне вероятно, что Лондон достаточно большой, чтобы стоить девяти книг о нём от одного автора. Но этот автор должен быть значительнее, чем Томас Бёрк».[23]. В настоящее время интерес к творчеству Берка носит случайный характер, однако он по-прежнему рассматривается как достойный представитель модернистской литературы[24].

Художественные произведения

Томас Берк считал себя истинным лондонцем, как по рождению, так и по духу. Подавляющее большинство его сочинений связаны с повседневной жизнью Лондона. Рабочие районы и их обитатели стали важным элементом в работах Берка, и представители дна общества многократно выводятся им в качестве персонажей как в художественных произведениях, так и документальных эссе. Книги Берка следуют лучшим традициям таких авторов, как Джеймс Гринвуд и Джек Лондон. Берк придерживается правдивого, журналистского изображения улиц Лондона и людей. Первое признание пришло к Берку с появлением его первой книги, «Ночи в городе», в 1915 году, а «Ночи Лаймхауса», принесшие ему ему популярность, во многом были повторением того же материала, но только в виде художественного произведения.

Берк фактически использовал один и тот же материал для создания произведений в различных литературных жанрах: эссе — в Nights Town: A London Autobiography, художественный рассказ — в «Ночи Лаймхауса», роман — в Twinkletoes, стихотворение —  в The Song Book of Quong Lee of Limehouse[25]. Хотя большинство сочинений Бёрка касалось Лондона, точнее, Ист-Энда и района Лаймхаус, он также опубликовал несколько эклектичных и нехарактеристических произведений. В Night-Pieces (1935) и Murder at Elstree or Mr. Thurtell and His Gig Бёрк пробовал свои силы в жанре ужасов. Он также опубликовал The Beauty of England (1933) и The English Inn (1930), изображающие сельскую жизнь Англии, и The Outer Circle, серию рассказов, посвящённую лондонским пригородам. В 1901 году в журнале Spare Moments также был опубликован рассказ «Бриллианты Беллами»[6].

«Ночи Лаймхауса» и литературный стиль

В своих произведениях Берк сочетает несколько стилей, чтобы создать яркий портрет Лондона. В «Ночах Лаймхауса» и множестве продолжений Берк проявляется как «поставщик мелодраматических историй о похоти и убийствах лондонских низов»[26]. Но как ни парадоксально, и документальные, и художественные произведения Берка, особенно «Ночи Лаймхауса», отличаются суровостью реальности и её романтическим восприятием. В конечном счете, стиль Берка — это сочетание реализма и романтизма. Собственный опыт Берка (хотя и преувеличенный в вымышленной автобиографии) и любовь к Лондону помогают ему доверительно, интимно писать о лондонской жизни. Берк также находился под влиянием работ Томаса Де Квинси и многие его произведениях, описывающие Лаймхаус, имеют сходство в с «Исповедью англичанина, употреблявшего опиум»[27].

Документальные произведения

В дополнение к его автобиографической книге Nights in Town, Томас Бёрк опубликовал документальные записки о лондонском Чайна-тауне в книге Out and About. В главе Chinatown Revisited Бёрк описывает посещение Лаймхауса в 1919 году. Вместе с другом Коберном, Берк обнаруживает, что Лаймхауса, описанного в его знаменитой книге, больше не существует. Он объясняет это тем, что преступление, секс и насилие, характерные для Лаймхауса, теперь под контролем местной полиции. Больше нет того, что составляло жизнь китайского района, придуманного Берком. Как он отмечает, «гламурный позор Чайна-тауна пропал»[28].

Поздние документальные работы Томаса Берка, по заключению Мэтта Хаулбрука из Queer London, исключительно в непрямой форме исследуют жизнь гомосексуалов Лондона. В 1922 году Берк опубликовал The London Spy: A Book of Town Travels, в которой описаны мужские гомосексуальные отношениях как существующие в пределах общественных пространств города: «только в туманных уголках застывших улиц...[гомосексуальные пары] могу найти уединение, им необходимое... Для молодых любовников...на улице более уединённо, чем дома»[29].

В 1937 вышла книга Берка For Your Convenience: A Learned Dialogue Instructive to all Londoners and London Visitors. Согласно Хаулбруку, Берк «выносит ироничный — если не сильно завуалированный — обвинительный вердикт современным сексуальным нравам», и снова показывает общественные пространства, а не частные дома, или, в частности, туалеты, как места гомосексуальных сношений[30]. Путём предоставления вербальной и визуальной карты Лондона с места чётким обозначенем туалетов, Бёрк «[формализует] знание мужчин об этих сексуальных возможностях» и «[кодифицирует] их знания тактики, необходимой, чтобы использование этих мест было безопасным»[31]. Берк как городской обозреватель таким образом составляет карту общественных мест лондонских гомосексуалов и отражает в историческом повествовании, в какой степени их взаимодействие с городом способствует формированию личности[32].

Влияние Берка на культуру

Влияние Берка на кинематограф

Американский кинорежиссер Дэвид Уорк Гриффит использовал рассказ Берка «Китаец и девочка» из сборника «Ночи Лаймхауса» в качестве основы сценария немого фильма «Сломанные побеги» (1919). Для своего времени по длительности, стилю и значимости этот фильм был эквивалентом современных блокбастеров. Гриффит заплатил тысячу фунтов за права на сюжет, что являлось для того времени огромной суммой. Фильм повысил осведомленность общественности о районе Лаймхаус и лондонской нищете. В 1936 году вышел римейк фильма[33]. Другой фильм Гриффита, «Улица грёз» (1921), также основан на рассказах Берка «Джина из китайского квартала» и «Сигнал лампой»[1]

Рассказы Берка экранизировались и в дальнейшем. «Собачья жизнь» (1918) Чарли Чаплина основана на «Ночах Лаймхауса»[34]. Роман Twinkletoes превратился в 1926 году в фильм с одноименным названием, в котором в главных ролях снялись Коллин Мур, Талли Маршалл, Глэдис Брокуэлл, Люсьен Литтлфилд и Уорнер Оланд. Режиссёром выступил Чарльз Брабин[35]. В фильме Мориса Элви Curlytop (1924) использован ряд сцен из «Ночей Лаймхауса» и других рассказов Бёрка[36]. Несколько рассказов были также использованы в качестве материала для сериала «Альфред Хичкок представляет». Криминальный фильм 1949 года No Way Back основан на рассказе Beryl and the Croucher[37].

Другие адаптации

Стихотворение The Lamplit Hour из сборника «Ночи Лаймхауса» было положено на музыку американским композитором Артуром Пенном в 1919 году[38].

Рассказ «Руки Оттермоле» в 1949 году был признан лучшим произведением жанра всех времён[9]. Альфред Хичкок использовал его для киноновеллы The Hands of Mr. Ottermole из сериала «Альфред Хичкок представляет»[39].

В комиксе Алана Мура «Лига выдающихся джентльменов» появляется хозяин чайного магазина в Лаймхаусе Квонг Ли.

Библиография

Художественные произведения

Документальные произведения

Поэзия

Прочее

Напишите отзыв о статье "Берк, Томас (писатель)"

Примечания

  1. ↑ 1 2 [seance.ru/blog/slomannyie-pobegi/ Сломанные побеги]. Журнал «Сеанс». Проверено 4 января 2016.
  2. ↑ Witchard, Anne Veronica. Thomas Burke's Dark Chinoiserie: Limehouse Nights and the Queer Spell of Chinatown. — Ashgate Publishing Ltd., 2009. — С. 7. — 292 с. — ISBN 9780754658641.
  3. ↑ Thomas Burke (1886–1945). Twentieth-Century Literary Criticism. Ed. Nancy Dziedzic. Vol. 63. Detroit: Gale, 1996. 120–132. Literature Criticism Online. Gale. Wheaton College. 12 February 2009
  4. ↑ London Orphan Asylum, позднее Reed's School в Кобэме
  5. ↑ 1 2 Witchard, Anne, 2005, p. 165.
  6. ↑ 1 2 Witchard, Anne, 2005, p. 169.
  7. ↑ Thomas Burke (1886–1945). Twentieth-Century Literary Criticism, p. 121.
  8. ↑ Dong, Lan. "Cinematic Representation of the Yellow Peril: D.W. Griffith's Broken Blossoms." Color, Hair, and Bone: Race in the Twenty-First Century. Ed. Cranbury, NJ: Associated UP, 2008. 122–146.
  9. ↑ 1 2 Thomas Burke (1886–1945). Twentieth-Century Literary Criticism, 120.
  10. ↑ Witchard, Anne, 2005, p. 178.
  11. ↑ 1 2 Witchard, Anne, 2005.
  12. ↑ Björkman, Edwin, "Thomas Burke," The Bookman, 64:5, January 1927, American Periodical Series Online, 561.
  13. ↑ Witchard, Anne, 2005, p. 167—168.
  14. ↑ Witchard, Anne, 2005, p. 179.
  15. ↑ 1 2 Witchard, Anne, 2005, p. 164.
  16. ↑ Case, Shannon. "Lilied Tongues and Yellow Claws: The Invention of London's Chinatown, 1915–1945." Challenging Modernism: New Readings in Literature and Culture, 1914–45 Ed. Stella Deen. London: Ashgate, 2002. 17–34.
  17. ↑ Witchard, Anne, 2005, p. 172.
  18. ↑ Witchard, Anne, 2005, p. 178—179.
  19. ↑ Thomas Burke (1886–1945). Twentieth-Century Literary Criticism. Ed. Nancy Dziedzic. Vol. 63. Detroit: Gale, 1996. 120–132. Literature Criticism Online. Gale. Wheaton College. 12 February 2009: 120.
  20. ↑ Gilbert Vivian Seldes, “Rediscovery and Romance.” The Dial, July 19, 1917, American Periodical Series Online, 65.
  21. ↑ Milton Bronner, “Burke of Limehouse.” The Bookman, September 1917, American Periodical Series Online, 15. See also “Chronicle and Comment,” The Bookman, March 1918, American Periodical Series Online, 29: “nothing like [these stories] has been written since, in his early days, Kipling sang of the passionate East."
  22. ↑ Thomas Burke (1886–1945). Twentieth-Century Literary Criticism. Ed. Nancy Dziedzic. Vol. 63. Detroit: Gale, 1996. 120–132. Literature Criticism Online. Gale. Wheaton College. 12 February 2009:130.
  23. ↑ Rev. of London Spy, Thomas Burke. The New Republic 13 December 1922
  24. ↑ Witchard, Anne. "Thomas Burke; Son of London". A Mighty Mass of Brick and Stone: Victorian and Edwardian Representations of London. Ed. Phillips, Lawrence. Amsterdam, Netherlands: Rodopi, 2007. 235–256.
  25. ↑ Burke, Thomas. "The Russian Quarter." Modern Essays; comp. Christopher Morley. New York: Harcourt, Brace, and Co., 1921
  26. ↑ "Thomas Burke (1886–1945)", in: Twentieth-Century Literary Criticism; ed. Nancy Dziedzic. Vol. 63. Detroit: Gale, 1996. 120–132. Literature Criticism Online. Gale. Wheaton College. 12 February 2009
  27. ↑ Burke, Thomas. "Rendezvous." Ed. F. H. Pritchard. The World's Best Essays. New York: Harper & Brothers, 1929. 340-43
  28. ↑ Burke, Thomas. "Out and About London". London: H. Holt and Company, 1919. 47
  29. ↑ Houlbrook, 2005, p. 44.
  30. ↑ Houlbrook, 2005, p. 51.
  31. ↑ Houlbrook, 2005, p. 52.
  32. ↑ Houlbrook, 2005, p. 62.
  33. ↑ Broken Blossoms (англ.) на сайте Internet Movie Database
  34. ↑ «Собачья жизнь» (англ.) на сайте Internet Movie Database
  35. ↑ Twinkletoes (англ.) на сайте Internet Movie Database
  36. ↑ Curlytop (англ.) на сайте Internet Movie Database
  37. ↑ No Way Back (англ.) на сайте Internet Movie Database
  38. ↑ John Tasker Howar, Our American Music: Three Hundred Years of it (Thomas Y. Crowell, 1931), p. 548.
  39. ↑ The Hands of Mr. Ottermole (англ.) на сайте Internet Movie Database

Литература

  • Witchard, Anne. Thomas Burke, the 'Laureate of Limehouse': A New Biographical Outline // English Literature in Transition. — 2005. — Vol. 48.2. — P. 164—187.
  • Houlbrook, Matt. Queer London: Perils and Pleasures in the Sexual Metropolis, 1918–1957. — Chicago: The University of Chicago Press, 2005..

Дополнительная литература

  • R. Thurston Hopkins, "In the Footsteps of Thomas Burke", Chapter XIII of London Pilgrimages (London: Brentano’s, 1928), pp. 193–210.
  • Barry Milligan, Pleasures and Pains: Opium and the Orient in Nineteenth-Century British Culture (Charlottesville & London: UP of Virginia, 1995).
  • George A. Wade, "The Cockney John Chinaman", The English Illustrated Magazine (July 1900): 301–07.
  • Anne Witchard, "Aspects of Literary Limehouse: Thomas Burke and the ‘Glamorous Shame of Chinatown", Literary London: Interdisciplinary Studies in the Representation of London, 2, 2 (September 2004): 7 pp. homepages.gold.ac.uk/london-journal/september%202004/witchard.html.
  • "Thomas Burke, the ‘Laureate of Limehouse’: A New Biographical Outline", English Literature in Transition, 48, 2 (January 2005):

Ссылки

  • [www.gutenberg.org/author/Burke,+Thomas+(1886-1945) Работы Thomas Burke] в проекте «Гутенберг»
  • [librivox.org/author/1223 Произведения Томаса Берка] в LibriVox (аудиокниги в общественном достоянии)
 Статья содержит короткие («гарвардские») ссылки на публикации, не указанные или неправильно описанные в библиографическом разделе.
Список неработающих ссылок: Witchard, Anne, 2005
Пожалуйста, исправьте ссылки согласно инструкции к шаблону {{sfn}} и дополните библиографический раздел корректными описаниями цитируемых публикаций, следуя руководствам ВП:Сноски и ВП:Ссылки на источники.

Отрывок, характеризующий Берк, Томас (писатель)

Дядюшка сыграл еще песню и вальс; потом, помолчав, прокашлялся и запел свою любимую охотническую песню.
Как со вечера пороша
Выпадала хороша…
Дядюшка пел так, как поет народ, с тем полным и наивным убеждением, что в песне все значение заключается только в словах, что напев сам собой приходит и что отдельного напева не бывает, а что напев – так только, для складу. От этого то этот бессознательный напев, как бывает напев птицы, и у дядюшки был необыкновенно хорош. Наташа была в восторге от пения дядюшки. Она решила, что не будет больше учиться на арфе, а будет играть только на гитаре. Она попросила у дядюшки гитару и тотчас же подобрала аккорды к песне.
В десятом часу за Наташей и Петей приехали линейка, дрожки и трое верховых, посланных отыскивать их. Граф и графиня не знали где они и крепко беспокоились, как сказал посланный.
Петю снесли и положили как мертвое тело в линейку; Наташа с Николаем сели в дрожки. Дядюшка укутывал Наташу и прощался с ней с совершенно новой нежностью. Он пешком проводил их до моста, который надо было объехать в брод, и велел с фонарями ехать вперед охотникам.
– Прощай, племянница дорогая, – крикнул из темноты его голос, не тот, который знала прежде Наташа, а тот, который пел: «Как со вечера пороша».
В деревне, которую проезжали, были красные огоньки и весело пахло дымом.
– Что за прелесть этот дядюшка! – сказала Наташа, когда они выехали на большую дорогу.
– Да, – сказал Николай. – Тебе не холодно?
– Нет, мне отлично, отлично. Мне так хорошо, – с недоумением даже cказала Наташа. Они долго молчали.
Ночь была темная и сырая. Лошади не видны были; только слышно было, как они шлепали по невидной грязи.
Что делалось в этой детской, восприимчивой душе, так жадно ловившей и усвоивавшей все разнообразнейшие впечатления жизни? Как это всё укладывалось в ней? Но она была очень счастлива. Уже подъезжая к дому, она вдруг запела мотив песни: «Как со вечера пороша», мотив, который она ловила всю дорогу и наконец поймала.
– Поймала? – сказал Николай.
– Ты об чем думал теперь, Николенька? – спросила Наташа. – Они любили это спрашивать друг у друга.
– Я? – сказал Николай вспоминая; – вот видишь ли, сначала я думал, что Ругай, красный кобель, похож на дядюшку и что ежели бы он был человек, то он дядюшку всё бы еще держал у себя, ежели не за скачку, так за лады, всё бы держал. Как он ладен, дядюшка! Не правда ли? – Ну а ты?
– Я? Постой, постой. Да, я думала сначала, что вот мы едем и думаем, что мы едем домой, а мы Бог знает куда едем в этой темноте и вдруг приедем и увидим, что мы не в Отрадном, а в волшебном царстве. А потом еще я думала… Нет, ничего больше.
– Знаю, верно про него думала, – сказал Николай улыбаясь, как узнала Наташа по звуку его голоса.
– Нет, – отвечала Наташа, хотя действительно она вместе с тем думала и про князя Андрея, и про то, как бы ему понравился дядюшка. – А еще я всё повторяю, всю дорогу повторяю: как Анисьюшка хорошо выступала, хорошо… – сказала Наташа. И Николай услыхал ее звонкий, беспричинный, счастливый смех.
– А знаешь, – вдруг сказала она, – я знаю, что никогда уже я не буду так счастлива, спокойна, как теперь.
– Вот вздор, глупости, вранье – сказал Николай и подумал: «Что за прелесть эта моя Наташа! Такого другого друга у меня нет и не будет. Зачем ей выходить замуж, всё бы с ней ездили!»
«Экая прелесть этот Николай!» думала Наташа. – А! еще огонь в гостиной, – сказала она, указывая на окна дома, красиво блестевшие в мокрой, бархатной темноте ночи.


Граф Илья Андреич вышел из предводителей, потому что эта должность была сопряжена с слишком большими расходами. Но дела его всё не поправлялись. Часто Наташа и Николай видели тайные, беспокойные переговоры родителей и слышали толки о продаже богатого, родового Ростовского дома и подмосковной. Без предводительства не нужно было иметь такого большого приема, и отрадненская жизнь велась тише, чем в прежние годы; но огромный дом и флигеля всё таки были полны народом, за стол всё так же садилось больше человек. Всё это были свои, обжившиеся в доме люди, почти члены семейства или такие, которые, казалось, необходимо должны были жить в доме графа. Таковы были Диммлер – музыкант с женой, Иогель – танцовальный учитель с семейством, старушка барышня Белова, жившая в доме, и еще многие другие: учителя Пети, бывшая гувернантка барышень и просто люди, которым лучше или выгоднее было жить у графа, чем дома. Не было такого большого приезда как прежде, но ход жизни велся тот же, без которого не могли граф с графиней представить себе жизни. Та же была, еще увеличенная Николаем, охота, те же 50 лошадей и 15 кучеров на конюшне, те же дорогие подарки в именины, и торжественные на весь уезд обеды; те же графские висты и бостоны, за которыми он, распуская всем на вид карты, давал себя каждый день на сотни обыгрывать соседям, смотревшим на право составлять партию графа Ильи Андреича, как на самую выгодную аренду.
Граф, как в огромных тенетах, ходил в своих делах, стараясь не верить тому, что он запутался и с каждым шагом всё более и более запутываясь и чувствуя себя не в силах ни разорвать сети, опутавшие его, ни осторожно, терпеливо приняться распутывать их. Графиня любящим сердцем чувствовала, что дети ее разоряются, что граф не виноват, что он не может быть не таким, каким он есть, что он сам страдает (хотя и скрывает это) от сознания своего и детского разорения, и искала средств помочь делу. С ее женской точки зрения представлялось только одно средство – женитьба Николая на богатой невесте. Она чувствовала, что это была последняя надежда, и что если Николай откажется от партии, которую она нашла ему, надо будет навсегда проститься с возможностью поправить дела. Партия эта была Жюли Карагина, дочь прекрасных, добродетельных матери и отца, с детства известная Ростовым, и теперь богатая невеста по случаю смерти последнего из ее братьев.
Графиня писала прямо к Карагиной в Москву, предлагая ей брак ее дочери с своим сыном и получила от нее благоприятный ответ. Карагина отвечала, что она с своей стороны согласна, что всё будет зависеть от склонности ее дочери. Карагина приглашала Николая приехать в Москву.
Несколько раз, со слезами на глазах, графиня говорила сыну, что теперь, когда обе дочери ее пристроены – ее единственное желание состоит в том, чтобы видеть его женатым. Она говорила, что легла бы в гроб спокойной, ежели бы это было. Потом говорила, что у нее есть прекрасная девушка на примете и выпытывала его мнение о женитьбе.
В других разговорах она хвалила Жюли и советовала Николаю съездить в Москву на праздники повеселиться. Николай догадывался к чему клонились разговоры его матери, и в один из таких разговоров вызвал ее на полную откровенность. Она высказала ему, что вся надежда поправления дел основана теперь на его женитьбе на Карагиной.
– Что ж, если бы я любил девушку без состояния, неужели вы потребовали бы, maman, чтобы я пожертвовал чувством и честью для состояния? – спросил он у матери, не понимая жестокости своего вопроса и желая только выказать свое благородство.
– Нет, ты меня не понял, – сказала мать, не зная, как оправдаться. – Ты меня не понял, Николинька. Я желаю твоего счастья, – прибавила она и почувствовала, что она говорит неправду, что она запуталась. – Она заплакала.
– Маменька, не плачьте, а только скажите мне, что вы этого хотите, и вы знаете, что я всю жизнь свою, всё отдам для того, чтобы вы были спокойны, – сказал Николай. Я всем пожертвую для вас, даже своим чувством.
Но графиня не так хотела поставить вопрос: она не хотела жертвы от своего сына, она сама бы хотела жертвовать ему.
– Нет, ты меня не понял, не будем говорить, – сказала она, утирая слезы.
«Да, может быть, я и люблю бедную девушку, говорил сам себе Николай, что ж, мне пожертвовать чувством и честью для состояния? Удивляюсь, как маменька могла мне сказать это. Оттого что Соня бедна, то я и не могу любить ее, думал он, – не могу отвечать на ее верную, преданную любовь. А уж наверное с ней я буду счастливее, чем с какой нибудь куклой Жюли. Пожертвовать своим чувством я всегда могу для блага своих родных, говорил он сам себе, но приказывать своему чувству я не могу. Ежели я люблю Соню, то чувство мое сильнее и выше всего для меня».
Николай не поехал в Москву, графиня не возобновляла с ним разговора о женитьбе и с грустью, а иногда и озлоблением видела признаки всё большего и большего сближения между своим сыном и бесприданной Соней. Она упрекала себя за то, но не могла не ворчать, не придираться к Соне, часто без причины останавливая ее, называя ее «вы», и «моя милая». Более всего добрая графиня за то и сердилась на Соню, что эта бедная, черноглазая племянница была так кротка, так добра, так преданно благодарна своим благодетелям, и так верно, неизменно, с самоотвержением влюблена в Николая, что нельзя было ни в чем упрекнуть ее.
Николай доживал у родных свой срок отпуска. От жениха князя Андрея получено было 4 е письмо, из Рима, в котором он писал, что он уже давно бы был на пути в Россию, ежели бы неожиданно в теплом климате не открылась его рана, что заставляет его отложить свой отъезд до начала будущего года. Наташа была так же влюблена в своего жениха, так же успокоена этой любовью и так же восприимчива ко всем радостям жизни; но в конце четвертого месяца разлуки с ним, на нее начинали находить минуты грусти, против которой она не могла бороться. Ей жалко было самое себя, жалко было, что она так даром, ни для кого, пропадала всё это время, в продолжение которого она чувствовала себя столь способной любить и быть любимой.
В доме Ростовых было невесело.


Пришли святки, и кроме парадной обедни, кроме торжественных и скучных поздравлений соседей и дворовых, кроме на всех надетых новых платьев, не было ничего особенного, ознаменовывающего святки, а в безветренном 20 ти градусном морозе, в ярком ослепляющем солнце днем и в звездном зимнем свете ночью, чувствовалась потребность какого нибудь ознаменования этого времени.
На третий день праздника после обеда все домашние разошлись по своим комнатам. Было самое скучное время дня. Николай, ездивший утром к соседям, заснул в диванной. Старый граф отдыхал в своем кабинете. В гостиной за круглым столом сидела Соня, срисовывая узор. Графиня раскладывала карты. Настасья Ивановна шут с печальным лицом сидел у окна с двумя старушками. Наташа вошла в комнату, подошла к Соне, посмотрела, что она делает, потом подошла к матери и молча остановилась.
– Что ты ходишь, как бесприютная? – сказала ей мать. – Что тебе надо?
– Его мне надо… сейчас, сию минуту мне его надо, – сказала Наташа, блестя глазами и не улыбаясь. – Графиня подняла голову и пристально посмотрела на дочь.
– Не смотрите на меня. Мама, не смотрите, я сейчас заплачу.
– Садись, посиди со мной, – сказала графиня.
– Мама, мне его надо. За что я так пропадаю, мама?… – Голос ее оборвался, слезы брызнули из глаз, и она, чтобы скрыть их, быстро повернулась и вышла из комнаты. Она вышла в диванную, постояла, подумала и пошла в девичью. Там старая горничная ворчала на молодую девушку, запыхавшуюся, с холода прибежавшую с дворни.
– Будет играть то, – говорила старуха. – На всё время есть.
– Пусти ее, Кондратьевна, – сказала Наташа. – Иди, Мавруша, иди.
И отпустив Маврушу, Наташа через залу пошла в переднюю. Старик и два молодые лакея играли в карты. Они прервали игру и встали при входе барышни. «Что бы мне с ними сделать?» подумала Наташа. – Да, Никита, сходи пожалуста… куда бы мне его послать? – Да, сходи на дворню и принеси пожалуста петуха; да, а ты, Миша, принеси овса.
– Немного овса прикажете? – весело и охотно сказал Миша.
– Иди, иди скорее, – подтвердил старик.
– Федор, а ты мелу мне достань.
Проходя мимо буфета, она велела подавать самовар, хотя это было вовсе не время.
Буфетчик Фока был самый сердитый человек из всего дома. Наташа над ним любила пробовать свою власть. Он не поверил ей и пошел спросить, правда ли?
– Уж эта барышня! – сказал Фока, притворно хмурясь на Наташу.
Никто в доме не рассылал столько людей и не давал им столько работы, как Наташа. Она не могла равнодушно видеть людей, чтобы не послать их куда нибудь. Она как будто пробовала, не рассердится ли, не надуется ли на нее кто из них, но ничьих приказаний люди не любили так исполнять, как Наташиных. «Что бы мне сделать? Куда бы мне пойти?» думала Наташа, медленно идя по коридору.
– Настасья Ивановна, что от меня родится? – спросила она шута, который в своей куцавейке шел навстречу ей.
– От тебя блохи, стрекозы, кузнецы, – отвечал шут.
– Боже мой, Боже мой, всё одно и то же. Ах, куда бы мне деваться? Что бы мне с собой сделать? – И она быстро, застучав ногами, побежала по лестнице к Фогелю, который с женой жил в верхнем этаже. У Фогеля сидели две гувернантки, на столе стояли тарелки с изюмом, грецкими и миндальными орехами. Гувернантки разговаривали о том, где дешевле жить, в Москве или в Одессе. Наташа присела, послушала их разговор с серьезным задумчивым лицом и встала. – Остров Мадагаскар, – проговорила она. – Ма да гас кар, – повторила она отчетливо каждый слог и не отвечая на вопросы m me Schoss о том, что она говорит, вышла из комнаты. Петя, брат ее, был тоже наверху: он с своим дядькой устраивал фейерверк, который намеревался пустить ночью. – Петя! Петька! – закричала она ему, – вези меня вниз. с – Петя подбежал к ней и подставил спину. Она вскочила на него, обхватив его шею руками и он подпрыгивая побежал с ней. – Нет не надо – остров Мадагаскар, – проговорила она и, соскочив с него, пошла вниз.
Как будто обойдя свое царство, испытав свою власть и убедившись, что все покорны, но что всё таки скучно, Наташа пошла в залу, взяла гитару, села в темный угол за шкапчик и стала в басу перебирать струны, выделывая фразу, которую она запомнила из одной оперы, слышанной в Петербурге вместе с князем Андреем. Для посторонних слушателей у ней на гитаре выходило что то, не имевшее никакого смысла, но в ее воображении из за этих звуков воскресал целый ряд воспоминаний. Она сидела за шкапчиком, устремив глаза на полосу света, падавшую из буфетной двери, слушала себя и вспоминала. Она находилась в состоянии воспоминания.
Соня прошла в буфет с рюмкой через залу. Наташа взглянула на нее, на щель в буфетной двери и ей показалось, что она вспоминает то, что из буфетной двери в щель падал свет и что Соня прошла с рюмкой. «Да и это было точь в точь также», подумала Наташа. – Соня, что это? – крикнула Наташа, перебирая пальцами на толстой струне.
– Ах, ты тут! – вздрогнув, сказала Соня, подошла и прислушалась. – Не знаю. Буря? – сказала она робко, боясь ошибиться.
«Ну вот точно так же она вздрогнула, точно так же подошла и робко улыбнулась тогда, когда это уж было», подумала Наташа, «и точно так же… я подумала, что в ней чего то недостает».
– Нет, это хор из Водоноса, слышишь! – И Наташа допела мотив хора, чтобы дать его понять Соне.
– Ты куда ходила? – спросила Наташа.
– Воду в рюмке переменить. Я сейчас дорисую узор.
– Ты всегда занята, а я вот не умею, – сказала Наташа. – А Николай где?
– Спит, кажется.
– Соня, ты поди разбуди его, – сказала Наташа. – Скажи, что я его зову петь. – Она посидела, подумала о том, что это значит, что всё это было, и, не разрешив этого вопроса и нисколько не сожалея о том, опять в воображении своем перенеслась к тому времени, когда она была с ним вместе, и он влюбленными глазами смотрел на нее.
«Ах, поскорее бы он приехал. Я так боюсь, что этого не будет! А главное: я стареюсь, вот что! Уже не будет того, что теперь есть во мне. А может быть, он нынче приедет, сейчас приедет. Может быть приехал и сидит там в гостиной. Может быть, он вчера еще приехал и я забыла». Она встала, положила гитару и пошла в гостиную. Все домашние, учителя, гувернантки и гости сидели уж за чайным столом. Люди стояли вокруг стола, – а князя Андрея не было, и была всё прежняя жизнь.
– А, вот она, – сказал Илья Андреич, увидав вошедшую Наташу. – Ну, садись ко мне. – Но Наташа остановилась подле матери, оглядываясь кругом, как будто она искала чего то.
– Мама! – проговорила она. – Дайте мне его , дайте, мама, скорее, скорее, – и опять она с трудом удержала рыдания.
Она присела к столу и послушала разговоры старших и Николая, который тоже пришел к столу. «Боже мой, Боже мой, те же лица, те же разговоры, так же папа держит чашку и дует точно так же!» думала Наташа, с ужасом чувствуя отвращение, подымавшееся в ней против всех домашних за то, что они были всё те же.
После чая Николай, Соня и Наташа пошли в диванную, в свой любимый угол, в котором всегда начинались их самые задушевные разговоры.


– Бывает с тобой, – сказала Наташа брату, когда они уселись в диванной, – бывает с тобой, что тебе кажется, что ничего не будет – ничего; что всё, что хорошее, то было? И не то что скучно, а грустно?
– Еще как! – сказал он. – У меня бывало, что всё хорошо, все веселы, а мне придет в голову, что всё это уж надоело и что умирать всем надо. Я раз в полку не пошел на гулянье, а там играла музыка… и так мне вдруг скучно стало…
– Ах, я это знаю. Знаю, знаю, – подхватила Наташа. – Я еще маленькая была, так со мной это бывало. Помнишь, раз меня за сливы наказали и вы все танцовали, а я сидела в классной и рыдала, никогда не забуду: мне и грустно было и жалко было всех, и себя, и всех всех жалко. И, главное, я не виновата была, – сказала Наташа, – ты помнишь?
– Помню, – сказал Николай. – Я помню, что я к тебе пришел потом и мне хотелось тебя утешить и, знаешь, совестно было. Ужасно мы смешные были. У меня тогда была игрушка болванчик и я его тебе отдать хотел. Ты помнишь?
– А помнишь ты, – сказала Наташа с задумчивой улыбкой, как давно, давно, мы еще совсем маленькие были, дяденька нас позвал в кабинет, еще в старом доме, а темно было – мы это пришли и вдруг там стоит…
– Арап, – докончил Николай с радостной улыбкой, – как же не помнить? Я и теперь не знаю, что это был арап, или мы во сне видели, или нам рассказывали.
– Он серый был, помнишь, и белые зубы – стоит и смотрит на нас…
– Вы помните, Соня? – спросил Николай…
– Да, да я тоже помню что то, – робко отвечала Соня…
– Я ведь спрашивала про этого арапа у папа и у мама, – сказала Наташа. – Они говорят, что никакого арапа не было. А ведь вот ты помнишь!
– Как же, как теперь помню его зубы.
– Как это странно, точно во сне было. Я это люблю.
– А помнишь, как мы катали яйца в зале и вдруг две старухи, и стали по ковру вертеться. Это было, или нет? Помнишь, как хорошо было?
– Да. А помнишь, как папенька в синей шубе на крыльце выстрелил из ружья. – Они перебирали улыбаясь с наслаждением воспоминания, не грустного старческого, а поэтического юношеского воспоминания, те впечатления из самого дальнего прошедшего, где сновидение сливается с действительностью, и тихо смеялись, радуясь чему то.
Соня, как и всегда, отстала от них, хотя воспоминания их были общие.
Соня не помнила многого из того, что они вспоминали, а и то, что она помнила, не возбуждало в ней того поэтического чувства, которое они испытывали. Она только наслаждалась их радостью, стараясь подделаться под нее.
Она приняла участие только в том, когда они вспоминали первый приезд Сони. Соня рассказала, как она боялась Николая, потому что у него на курточке были снурки, и ей няня сказала, что и ее в снурки зашьют.
– А я помню: мне сказали, что ты под капустою родилась, – сказала Наташа, – и помню, что я тогда не смела не поверить, но знала, что это не правда, и так мне неловко было.
Во время этого разговора из задней двери диванной высунулась голова горничной. – Барышня, петуха принесли, – шопотом сказала девушка.
– Не надо, Поля, вели отнести, – сказала Наташа.
В середине разговоров, шедших в диванной, Диммлер вошел в комнату и подошел к арфе, стоявшей в углу. Он снял сукно, и арфа издала фальшивый звук.
– Эдуард Карлыч, сыграйте пожалуста мой любимый Nocturiene мосье Фильда, – сказал голос старой графини из гостиной.
Диммлер взял аккорд и, обратясь к Наташе, Николаю и Соне, сказал: – Молодежь, как смирно сидит!


Источник — «http://wiki-org.ru/wiki/index.php?title=Берк,_Томас_(писатель)&oldid=81080307»