Берти, Ричард
| Ричард Берти | |
| англ. Richard Bertie | |
 | |
| Портрет работы неизвестного художника | |
|---|---|
| Дата рождения: | |
| Дата смерти: | |
| Отец: |
Томас Берти |
| Мать: |
Эйлин Сэй |
| Супруга: | |
| Дети: | |
Ричард Берти (англ. Richard Bertie; 1517 — 9 апреля 1582) — второй супруг Кэтрин Уиллоуби, 12-й баронессы Уиллоуби де Эрзби, вдовствующей герцогини Саффолк.
Биография
Ричард Берти был сыном Томаса Берти (ок. 1480 — до 5 июня 1555), коменданта замка-крепости Хёрст, и его жены Эйлин Сэй. Он родился в Саутгемптоне, в 1534 году поступил в колледж Корпус-Кристи Оксфордского университета и получил степень бакалавра в 1537 году. У него были изысканные манеры, он бегло говорил на французском, итальянском и латыни и слыл остроумным собеседником[1].
В юности Берти некоторое время служил у лорда-канцлера Томаса Рисли[2], а затем поступил на службу к герцогине Саффолк. Его должность носила название Gentleman Usher и в круг его обязанностей входили сопровождение герцогини, выполнение важных поручений и тому подобное[1]. В письмах к Уильяму Сесилу Кэтрин Уиллоуби часто упоминала о Берти, как об одном из немногих, кому она могла полностью доверять[1]. Как и герцогиня, Ричард Берти был сторонником протестантизма. В начале 1553 года они обвенчались.
Летом 1553 года скончался король-протестант Эдуард VI, и на престол Англии вступила его сестра-католичка Мария I Тюдор, начавшая своё царствование с преследований протестантов. Многие из них спешно покидали королевство, не дожидаясь ареста. Не избежали этой участи и супруги Берти.
Зимой 1554 года от имени королевы Ричард Берти был вызван к лорду-канцлеру Стивену Гардинеру. Формальным поводом послужил давний долг в четыре тысячи фунтов, якобы не выплаченный Генриху VIII Чарльзом, герцогом Саффолком, первым супругом Кэтрин[3]. Однако помимо этого, Гардинер сетовал на дерзкий нрав герцогини и её религиозные заблуждения и настойчиво призывал Берти убедить её вернуться к католической вере. Тот откровенно заявил, что это безнадёжно[4].
Чуть позже он от имени герцогини уведомил Гардинера о том, что намеревается погасить долг, но, чтобы собрать необходимую сумму, ему придётся уехать в Европу. Берти объяснил, что основной должник герцога Саффолка — император Карл V, и было бы разумно взыскать с него деньги до готовившейся свадьбы его сына Филиппа с королевой Марией, так как в противном случае император мог сослаться на то, что у него в данный момент нет свободных средств для выплаты долга. Добившись под этим предлогом разрешения на отъезд, Берти отбыл в июне 1554 года, рассчитывая позднее организовать тайный переезд жены и дочери, остававшихся на тот момент в Англии[5].
Вернувшемуся в Лондон в конце 1554 года Берти удалось вывезти семью и нескольких слуг в Кент, где они укрывались до 5 февраля 1555 года, а затем, сев на корабль в Грейвсенде[4], отплыли на континент и высадились на побережье Брабанта. Оставаться там было небезопасно, и они направились в Сантон, городок на границе герцогства Клевского. Оттуда Берти написал письмо Франсису де Риверсу, священнику, некогда пользовавшемуся покровительством герцогини Саффолк. Он рассказал ему об их бегстве из Англии и просил подыскать им жильё в Везеле. Из-за опасений быть замеченными шпионами Гардинера, им вскоре пришлось перебираться в Везель, не дожидаясь ответа от Риверса[6]. По счастливой случайности они столкнулись с ним в одной из церквей Везеля и с его помощью обосновались на новом месте. В октябре 1555 года у четы Берти родился второй ребёнок, сын Перегрин[4].
Зимой 1555-56 гг. Джон Мэйсон, английский посол в Нидерландах, сообщил Ричарду Берти, что одному из советников королевы Марии Тюдор, Уильяму Пэйджету, находившемуся в то время в Европе, поручено задержать супругов Берти по обвинению в ереси, из-за чего те снова были вынуждены пуститься в бега, на сей раз в город Вайнхайм в Курпфальце, правитель которого Оттхайнрих, протестант, согласился взять их под свою защиту[7].
Несмотря на строжайшую экономию, Берти довольно быстро исчерпали свои финансовые средства, и, чтобы добыть немного денег на самое необходимое, Кэтрин продала свои драгоценности. Ситуация становилась отчаянной, но скоро Берти получили послание от польского короля Сигизмунда Августа, который был проинформирован Яном Ласким об их бедственном положении. Король предложил поддержку, гостеприимство и кров в своих владениях и гарантировал свободу вероисповедания. В апреле 1557 года они выехали в Польшу[7]. В дороге, неподалёку от Франкфурта, на них было совершено нападение, и Берти по ошибке был обвинён в убийстве одного из атаковавших их солдат-наёмников, бывшего жителем соседнего городка. Лишь при вмешательстве правителя Эрбаха ему удалось доказать свою невиновность и избежать заключения в тюрьму[8].
По прибытии в Польшу семейству Берти был оказан великодушный приём у короля Сигизмунда, который предоставил в их пользование замок в Жемайтии, где среди населения преобладало кальвинистское вероисповедание, и наделил Ричарда Берти полномочиями управлять этой областью от его имени[8]. Они оставались в Жемайтии около двух лет. Узнав о смерти королевы Марии, Берти беспрепятственно вернулись в Англию к лету 1559 года, поселившись в Гримсторпе, поместье семьи Уиллоуби в Линкольншире.
Несмотря на то, что Берти не имел склонности заниматься политикой, Сесилу удалось привлечь его к государственной службе. В 1563 году Ричард Берти был избран членом Парламента от графства Линкольншир и заседал в Палате Общин в течение четырёх лет. Он также вошёл в состав комиссии, рассматривавшей ситуацию с престолонаследием, и был среди тех, кто оказывал давление на Елизавету Тюдор относительно вопроса о её замужестве, что отражалось весьма негативно на его отношениях с королевой. Кроме того, истовая религиозность Кэтрин Уиллоуби также не способствовала проявлению симпатии королевы к супругам Берти[9].
В 1570 году Кэтрин, при поддержке Уильяма Сесила, начала хлопотать о присвоении Ричарду Берти титула лорда Уиллоуби (сама она обладала титулом баронессы Уиллоуби де Эрзби по собственному праву)[10]. Её деятельность, тем не менее, не возымела успеха: при рассмотрении этого прошения в Палате Лордов многие представители древних дворянских родов выразили протест, и ходатайство было отклонено[11].
Ричард Берти скончался 9 апреля 1582 года и был похоронен в Спилсби, графство Линкольншир, рядом со своей супругой Кэтрин Уиллоуби, умершей в сентябре 1580 года.
Напишите отзыв о статье "Берти, Ричард"
Примечания
- ↑ 1 2 3 Evelyn Read, 1963, с. 89-90.
- ↑ Evelyn Read, 1963, с. 91.
- ↑ Evelyn Read, 1963, с. 99.
- ↑ 1 2 3 [thepeerage.com/e327.htm Richard Bertie] (англ.). thepeerage.com. Проверено 13 февраля 2011. [www.webcitation.org/69ATAJUdM Архивировано из первоисточника 15 июля 2012].
- ↑ Evelyn Read, 1963, с. 101-104.
- ↑ Evelyn Read, 1963, с. 110-114.
- ↑ 1 2 Evelyn Read, 1963, с. 120-123.
- ↑ 1 2 Evelyn Read, 1963, с. 124-127.
- ↑ Evelyn Read, 1963, с. 167-169.
- ↑ Evelyn Read, 1963, с. 172.
- ↑ Evelyn Read, 1963, с. 177.
Литература
- Evelyn Read. My Lady Suffolk: A Portrait of Catherine Willoughby, Duchess of Suffolk. — New York: Alfred A. Knopf, 1963. — С. 220.
Отрывок, характеризующий Берти, Ричард
– Как чорта ли в письме? – поднимая и читая надпись, сказал Борис. – Письмо это очень нужное для тебя.– Мне ничего не нужно, и я в адъютанты ни к кому не пойду.
– Отчего же? – спросил Борис.
– Лакейская должность!
– Ты всё такой же мечтатель, я вижу, – покачивая головой, сказал Борис.
– А ты всё такой же дипломат. Ну, да не в том дело… Ну, ты что? – спросил Ростов.
– Да вот, как видишь. До сих пор всё хорошо; но признаюсь, желал бы я очень попасть в адъютанты, а не оставаться во фронте.
– Зачем?
– Затем, что, уже раз пойдя по карьере военной службы, надо стараться делать, коль возможно, блестящую карьеру.
– Да, вот как! – сказал Ростов, видимо думая о другом.
Он пристально и вопросительно смотрел в глаза своему другу, видимо тщетно отыскивая разрешение какого то вопроса.
Старик Гаврило принес вино.
– Не послать ли теперь за Альфонс Карлычем? – сказал Борис. – Он выпьет с тобою, а я не могу.
– Пошли, пошли! Ну, что эта немчура? – сказал Ростов с презрительной улыбкой.
– Он очень, очень хороший, честный и приятный человек, – сказал Борис.
Ростов пристально еще раз посмотрел в глаза Борису и вздохнул. Берг вернулся, и за бутылкой вина разговор между тремя офицерами оживился. Гвардейцы рассказывали Ростову о своем походе, о том, как их чествовали в России, Польше и за границей. Рассказывали о словах и поступках их командира, великого князя, анекдоты о его доброте и вспыльчивости. Берг, как и обыкновенно, молчал, когда дело касалось не лично его, но по случаю анекдотов о вспыльчивости великого князя с наслаждением рассказал, как в Галиции ему удалось говорить с великим князем, когда он объезжал полки и гневался за неправильность движения. С приятной улыбкой на лице он рассказал, как великий князь, очень разгневанный, подъехав к нему, закричал: «Арнауты!» (Арнауты – была любимая поговорка цесаревича, когда он был в гневе) и потребовал ротного командира.
– Поверите ли, граф, я ничего не испугался, потому что я знал, что я прав. Я, знаете, граф, не хвалясь, могу сказать, что я приказы по полку наизусть знаю и устав тоже знаю, как Отче наш на небесех . Поэтому, граф, у меня по роте упущений не бывает. Вот моя совесть и спокойна. Я явился. (Берг привстал и представил в лицах, как он с рукой к козырьку явился. Действительно, трудно было изобразить в лице более почтительности и самодовольства.) Уж он меня пушил, как это говорится, пушил, пушил; пушил не на живот, а на смерть, как говорится; и «Арнауты», и черти, и в Сибирь, – говорил Берг, проницательно улыбаясь. – Я знаю, что я прав, и потому молчу: не так ли, граф? «Что, ты немой, что ли?» он закричал. Я всё молчу. Что ж вы думаете, граф? На другой день и в приказе не было: вот что значит не потеряться. Так то, граф, – говорил Берг, закуривая трубку и пуская колечки.
– Да, это славно, – улыбаясь, сказал Ростов.
Но Борис, заметив, что Ростов сбирался посмеяться над Бергом, искусно отклонил разговор. Он попросил Ростова рассказать о том, как и где он получил рану. Ростову это было приятно, и он начал рассказывать, во время рассказа всё более и более одушевляясь. Он рассказал им свое Шенграбенское дело совершенно так, как обыкновенно рассказывают про сражения участвовавшие в них, то есть так, как им хотелось бы, чтобы оно было, так, как они слыхали от других рассказчиков, так, как красивее было рассказывать, но совершенно не так, как оно было. Ростов был правдивый молодой человек, он ни за что умышленно не сказал бы неправды. Он начал рассказывать с намерением рассказать всё, как оно точно было, но незаметно, невольно и неизбежно для себя перешел в неправду. Ежели бы он рассказал правду этим слушателям, которые, как и он сам, слышали уже множество раз рассказы об атаках и составили себе определенное понятие о том, что такое была атака, и ожидали точно такого же рассказа, – или бы они не поверили ему, или, что еще хуже, подумали бы, что Ростов был сам виноват в том, что с ним не случилось того, что случается обыкновенно с рассказчиками кавалерийских атак. Не мог он им рассказать так просто, что поехали все рысью, он упал с лошади, свихнул руку и изо всех сил побежал в лес от француза. Кроме того, для того чтобы рассказать всё, как было, надо было сделать усилие над собой, чтобы рассказать только то, что было. Рассказать правду очень трудно; и молодые люди редко на это способны. Они ждали рассказа о том, как горел он весь в огне, сам себя не помня, как буря, налетал на каре; как врубался в него, рубил направо и налево; как сабля отведала мяса, и как он падал в изнеможении, и тому подобное. И он рассказал им всё это.
В середине его рассказа, в то время как он говорил: «ты не можешь представить, какое странное чувство бешенства испытываешь во время атаки», в комнату вошел князь Андрей Болконский, которого ждал Борис. Князь Андрей, любивший покровительственные отношения к молодым людям, польщенный тем, что к нему обращались за протекцией, и хорошо расположенный к Борису, который умел ему понравиться накануне, желал исполнить желание молодого человека. Присланный с бумагами от Кутузова к цесаревичу, он зашел к молодому человеку, надеясь застать его одного. Войдя в комнату и увидав рассказывающего военные похождения армейского гусара (сорт людей, которых терпеть не мог князь Андрей), он ласково улыбнулся Борису, поморщился, прищурился на Ростова и, слегка поклонившись, устало и лениво сел на диван. Ему неприятно было, что он попал в дурное общество. Ростов вспыхнул, поняв это. Но это было ему всё равно: это был чужой человек. Но, взглянув на Бориса, он увидал, что и ему как будто стыдно за армейского гусара. Несмотря на неприятный насмешливый тон князя Андрея, несмотря на общее презрение, которое с своей армейской боевой точки зрения имел Ростов ко всем этим штабным адъютантикам, к которым, очевидно, причислялся и вошедший, Ростов почувствовал себя сконфуженным, покраснел и замолчал. Борис спросил, какие новости в штабе, и что, без нескромности, слышно о наших предположениях?
– Вероятно, пойдут вперед, – видимо, не желая при посторонних говорить более, отвечал Болконский.
Берг воспользовался случаем спросить с особенною учтивостию, будут ли выдавать теперь, как слышно было, удвоенное фуражное армейским ротным командирам? На это князь Андрей с улыбкой отвечал, что он не может судить о столь важных государственных распоряжениях, и Берг радостно рассмеялся.
– Об вашем деле, – обратился князь Андрей опять к Борису, – мы поговорим после, и он оглянулся на Ростова. – Вы приходите ко мне после смотра, мы всё сделаем, что можно будет.
И, оглянув комнату, он обратился к Ростову, которого положение детского непреодолимого конфуза, переходящего в озлобление, он и не удостоивал заметить, и сказал:
– Вы, кажется, про Шенграбенское дело рассказывали? Вы были там?
– Я был там, – с озлоблением сказал Ростов, как будто бы этим желая оскорбить адъютанта.
Болконский заметил состояние гусара, и оно ему показалось забавно. Он слегка презрительно улыбнулся.
– Да! много теперь рассказов про это дело!
– Да, рассказов, – громко заговорил Ростов, вдруг сделавшимися бешеными глазами глядя то на Бориса, то на Болконского, – да, рассказов много, но наши рассказы – рассказы тех, которые были в самом огне неприятеля, наши рассказы имеют вес, а не рассказы тех штабных молодчиков, которые получают награды, ничего не делая.
– К которым, вы предполагаете, что я принадлежу? – спокойно и особенно приятно улыбаясь, проговорил князь Андрей.
Странное чувство озлобления и вместе с тем уважения к спокойствию этой фигуры соединялось в это время в душе Ростова.
– Я говорю не про вас, – сказал он, – я вас не знаю и, признаюсь, не желаю знать. Я говорю вообще про штабных.
– А я вам вот что скажу, – с спокойною властию в голосе перебил его князь Андрей. – Вы хотите оскорбить меня, и я готов согласиться с вами, что это очень легко сделать, ежели вы не будете иметь достаточного уважения к самому себе; но согласитесь, что и время и место весьма дурно для этого выбраны. На днях всем нам придется быть на большой, более серьезной дуэли, а кроме того, Друбецкой, который говорит, что он ваш старый приятель, нисколько не виноват в том, что моя физиономия имела несчастие вам не понравиться. Впрочем, – сказал он, вставая, – вы знаете мою фамилию и знаете, где найти меня; но не забудьте, – прибавил он, – что я не считаю нисколько ни себя, ни вас оскорбленным, и мой совет, как человека старше вас, оставить это дело без последствий. Так в пятницу, после смотра, я жду вас, Друбецкой; до свидания, – заключил князь Андрей и вышел, поклонившись обоим.
