Бобро, Николай Макарович

Николай Макарович Бобро
Дата рождения	25 ноября 1916(1916-11-25)
Место рождения	с. Хуторо-Губиниха, Новомосковский район, Днепропетровская область
Дата смерти	13 июля 1987(1987-07-13) (70 лет)
Место смерти	Новомосковск (Днепропетровская область), Днепропетровская область
Принадлежность	СССР СССР
Род войск	пехота
Годы службы	1938—1946
Звание
Сражения/войны	Великая Отечественная война
Награды и премии

Николай Макарович Бобро (1916—1987) — старшина Советской Армии, участник Великой Отечественной войны, Герой Советского Союза (1945).

Биография

Николай Бобро родился 12 (по новому стилю — 25) ноября 1916 года в селе Хуторо-Губиниха (ныне — Новомосковский район Днепропетровской области Украины) в семье крестьянина. Получил неполное среднее образование, после чего работал трактористом в совхозе.

В 1938 году был призван на службу в Рабоче-крестьянскую Красную Армию Новомосковским районным военным комиссариатом Днепропетровской области Украинской ССР, служил в Ленинградском военном округе на Крайнем Севере. С начала Великой Отечественной войны на её фронтах. Участвовал в боях под Мурманском.

В 1943 году вступил в ВКП(б). К октябрю 1944 года старший сержант Николай Бобро был помощником командира взвода 95-го стрелкового полка 14-й стрелковой дивизии 14-й армии Карельского фронта. Отличился во время Петсамо-Киркенесской операции.

13 октября 1944 года взвод Бобро попал в окружение на только что занятой им же высоте. Когда из строя выбыл командир взвода, командование взял на себя Бобро, сумев организовать круговую оборону. В тот день немецкие подразделения предприняли несколько безуспешных контратак. В боях за высоту Бобро лично уничтожил 6 солдат противника. 15 октября 1944 года взвод Бобро первым среди полковых подразделений форсировал реку Петсамойоки (ныне — Печенга) и с ходу вступил в бой. Бойцами взвода было уничтожено несколько десятков солдат и офицеров противника, что способствовало успешной переправе всего батальона. Несмотря на массированный вражеский огонь, Бобро увлёк взвод в атаку и первым ворвался в посёлок Петсамо (ныне — Печенга Мурманской области).

Указом Президиума Верховного Совета СССР от 24 марта 1945 года за «образцовое выполнение боевых заданий командования на фронте борьбы с немецко-фашистским захватчиками и проявленные при этом мужество и героизм» старший сержант Николай Бобро был удостоен высокого звания Героя Советского Союза с вручением ордена Ленина и медали «Золотая Звезда» за номером 5511.

В 1946 году в звании старшины Бобро был демобилизован, после чего вернулся на родину. В 1948 году окончил партшколу, находился на партийной и советской работе. Проживал в городе Новомосковске Днепропетровской области Украинской ССР, умер 13 июля 1987 года.

Был также награждён орденом Отечественной войны 1-й степени, а также рядом медалей.

Литература

• Герои Советского Союза: Краткий биографический словарь / Пред. ред. коллегии И. Н. Шкадов. — М.: Воениздат, 1987. — Т. 1 /Абаев — Любичев/. — 911 с. — 100 000 экз. — ISBN отс., Рег. № в РКП 87-95382.
• Героям Родины — слава! — Петрозаводск: Карелия, 1985.
• Золотые Звёзды. Днепропетровск: Промiнь, 1967.
• И генерал, и рядовой. Днепропетровск: Промiнь, 1983.

Отрывок, характеризующий Бобро, Николай Макарович

– Чего соглашаться то, не нужно нам хлеба.
– Что ж, нам все бросить то? Не согласны. Не согласны… Нет нашего согласия. Мы тебя жалеем, а нашего согласия нет. Поезжай сама, одна… – раздалось в толпе с разных сторон. И опять на всех лицах этой толпы показалось одно и то же выражение, и теперь это было уже наверное не выражение любопытства и благодарности, а выражение озлобленной решительности.
– Да вы не поняли, верно, – с грустной улыбкой сказала княжна Марья. – Отчего вы не хотите ехать? Я обещаю поселить вас, кормить. А здесь неприятель разорит вас…
Но голос ее заглушали голоса толпы.
– Нет нашего согласия, пускай разоряет! Не берем твоего хлеба, нет согласия нашего!
Княжна Марья старалась уловить опять чей нибудь взгляд из толпы, но ни один взгляд не был устремлен на нее; глаза, очевидно, избегали ее. Ей стало странно и неловко.
– Вишь, научила ловко, за ней в крепость иди! Дома разори да в кабалу и ступай. Как же! Я хлеб, мол, отдам! – слышались голоса в толпе.
Княжна Марья, опустив голову, вышла из круга и пошла в дом. Повторив Дрону приказание о том, чтобы завтра были лошади для отъезда, она ушла в свою комнату и осталась одна с своими мыслями.


Долго эту ночь княжна Марья сидела у открытого окна в своей комнате, прислушиваясь к звукам говора мужиков, доносившегося с деревни, но она не думала о них. Она чувствовала, что, сколько бы она ни думала о них, она не могла бы понять их. Она думала все об одном – о своем горе, которое теперь, после перерыва, произведенного заботами о настоящем, уже сделалось для нее прошедшим. Она теперь уже могла вспоминать, могла плакать и могла молиться. С заходом солнца ветер затих. Ночь была тихая и свежая. В двенадцатом часу голоса стали затихать, пропел петух, из за лип стала выходить полная луна, поднялся свежий, белый туман роса, и над деревней и над домом воцарилась тишина.
Одна за другой представлялись ей картины близкого прошедшего – болезни и последних минут отца. И с грустной радостью она теперь останавливалась на этих образах, отгоняя от себя с ужасом только одно последнее представление его смерти, которое – она чувствовала – она была не в силах созерцать даже в своем воображении в этот тихий и таинственный час ночи. И картины эти представлялись ей с такой ясностью и с такими подробностями, что они казались ей то действительностью, то прошедшим, то будущим.
То ей живо представлялась та минута, когда с ним сделался удар и его из сада в Лысых Горах волокли под руки и он бормотал что то бессильным языком, дергал седыми бровями и беспокойно и робко смотрел на нее.
«Он и тогда хотел сказать мне то, что он сказал мне в день своей смерти, – думала она. – Он всегда думал то, что он сказал мне». И вот ей со всеми подробностями вспомнилась та ночь в Лысых Горах накануне сделавшегося с ним удара, когда княжна Марья, предчувствуя беду, против его воли осталась с ним. Она не спала и ночью на цыпочках сошла вниз и, подойдя к двери в цветочную, в которой в эту ночь ночевал ее отец, прислушалась к его голосу. Он измученным, усталым голосом говорил что то с Тихоном. Ему, видно, хотелось поговорить. «И отчего он не позвал меня? Отчего он не позволил быть мне тут на месте Тихона? – думала тогда и теперь княжна Марья. – Уж он не выскажет никогда никому теперь всего того, что было в его душе. Уж никогда не вернется для него и для меня эта минута, когда бы он говорил все, что ему хотелось высказать, а я, а не Тихон, слушала бы и понимала его. Отчего я не вошла тогда в комнату? – думала она. – Может быть, он тогда же бы сказал мне то, что он сказал в день смерти. Он и тогда в разговоре с Тихоном два раза спросил про меня. Ему хотелось меня видеть, а я стояла тут, за дверью. Ему было грустно, тяжело говорить с Тихоном, который не понимал его. Помню, как он заговорил с ним про Лизу, как живую, – он забыл, что она умерла, и Тихон напомнил ему, что ее уже нет, и он закричал: „Дурак“. Ему тяжело было. Я слышала из за двери, как он, кряхтя, лег на кровать и громко прокричал: „Бог мой!Отчего я не взошла тогда? Что ж бы он сделал мне? Что бы я потеряла? А может быть, тогда же он утешился бы, он сказал бы мне это слово“. И княжна Марья вслух произнесла то ласковое слово, которое он сказал ей в день смерти. «Ду ше нь ка! – повторила княжна Марья это слово и зарыдала облегчающими душу слезами. Она видела теперь перед собою его лицо. И не то лицо, которое она знала с тех пор, как себя помнила, и которое она всегда видела издалека; а то лицо – робкое и слабое, которое она в последний день, пригибаясь к его рту, чтобы слышать то, что он говорил, в первый раз рассмотрела вблизи со всеми его морщинами и подробностями.