Борткевич, Владислав Иосифович

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Владислав Иосифович Борткевич
Страна:

Российская империя Российская империя

Научная сфера:

экономика

Альма-матер:

Петербургский университет

Известные ученики:

В. В. Леонтьев,
М. В. Птуха

Владислав Иосифович Борткевич (польск. Władysław Bortkiewicz; 7 августа 1868, Санкт-Петербург, Российская империя — 15 июля 1931, Берлин, Германия) — русский экономист и статистик польского происхождения[1][2].





Биография

Владислав родился в Санкт-Петербурге 26 июля (7 августа) 1868 году в семье штабс-капитана лейб-гвардии конной артиллерии Иосифа Ивановича Борткевича (1838–1908), который преподавал артиллерию и математику в Павловском училище и во 2-й Петербургской военной гимназии, был автором учебников по математике, работ по экономике о денежной реформе 1895—1897 годах и конверсии русских займов. Иосиф Иванович закончил 2-й кадетский корпус и Михайловскую артиллерийскую академию. А после педагогической деятельности служил нотариусом. Мать — Елена фон Рокицкая, две сестры: Мария (1866—1917) и Елена (03.08.1870—29.10.1939). Владислав был крещен в петербургской римско-католической церкви Св. Екатерины и в 1879—1886 годах обучался в 6-й гимназии, закончив с золотой медалью[3].

В 1886—1890 году обучался на юридическом факультете в Петербургском университете, деканом которого был Ю. Э. Янсон, создавший в 1872 году статистический кабинет при юридическом факультете, а в 1881 году — статистическое отделение при Петербургской городской управе, где Борткевич в 1889 год помогал в составлении «Статистического ежегодника Санкт-Петербурга 1888 года». В 1890 году Боркевич выступил на заседании физико-математического отделения Императорской Академии наук с работой «Смертность и долговечность мужского православного населения Европейской России», в этот же году последовала работа «Смертность и долговечность женского православного населения Европейской России». В 1890 году ему была назначена стипендия на два года для обучения к профессорскому званию на кафедре политэкономии и статистики[3].

В мае 1891 года отправлен на обучение и в 1891—1892 годах учился в Страсбургском университете, где ректором был Г. Ф. Кнапп (1842—1926), а с лета 1892 года начал обучение в Гёттингенском университете у В. Лексиса (1837—1914), где в феврале 1893 года защитил докторскую диссертацию. В апреле 1893 года вернулся в Петербургский университет, но без российской докторской степени и покровительства Ю. Э. Янсона, который скончался в январе 1893 года, не смог претендовать на кафедру, и числился в университете до 1 мая 1894 года[3].

В 1895—1897 годах при поддержке Г. Ф. Кнаппа и В. Лексиса был назначен приват-доцентом в Страсбургском университете, где читал лекции по страхованию рабочих и теории статистики. Затем возвратился в Санкт-Петербург, в 1897—1901 годах служил делопроизводителем управления делами пенсионной кассы служащих на казенных железных дорогах в чине коллежского секретаря и параллельно в 1899—1901 годах преподавал статистику в Императорском Александровском лицее в Санкт-Петербурге[3].

В 1901 году был назначен экстраординарным профессором по статистике и экономике, а с 1920 года и до конца своей жизни являлся ординарным профессором кафедры статистики и политической экономии в Берлинском университете. Параллельно преподавал в 1906—1923 годах в Берлинской школе экономики[en][4].

Борткевич состоял членом Шведской Академии Наук, Королевского Статистического Общества, Американской статистической ассоциации[en] и Международного Статистического Института. Борткевич последний раз посетил Санкт-Петербург в 1914 году в связи со смертью отца, перед началом Первой мировой войны. Борткевич умер 15 июля 1931 года в Берлине[4].

Основной вклад в науку

Много писал на русском и немецком языках, особенно по теоретическим вопросам статистики и политической экономии, сотрудничал в «Handwörterbuch d. Staatswissenschaften» профессора Конрада и других заграничных изданиях по экономическим вопросам, а также в «Энциклопедическом словаре Ф. А. Брокгауза и И. А. Ефрона».

В политэкономии ему принадлежит важный анализ схемы воспроизводства Карла Маркса и проблемы трансформации из последних двух томов «Капитала»[5].

В статистике исследовал распределения Пуассона, так в 1908 году он открыл и сформулировал закон малых чисел[en] для случаев редких явлений, вошедший затем в теорию статистики[1].

Являлся главой школы последователей В. Лексиса[6].

Библиография

Напишите отзыв о статье "Борткевич, Владислав Иосифович"

Примечания

  1. 1 2 [rubooks.org/book.php?book=866&page=216 Борткевич Владислав Иосифович] / Лившиц Ф.Д. // Бари — Браслет. — М. : Советская энциклопедия, 1970. — (Большая советская энциклопедия : [в 30 т.] / гл. ред. А. М. Прохоров ; 1969—1978, т. 3).</span>
  2. Борткевич Владислав Иосифович // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
  3. 1 2 3 4 Дмитриев А.Л. [www.econ.spbu.ru/faculty/vestnik_st_petersburg_state_university_series_economies/archive/2013/n3/ В. И. Борткевич в Санкт-Петербургском университете (к 145-летию со дня рождения)] // Вестник Санкт-Петербургского университета. — 2013. — Сентябрь Сер.5 Вып.3. — С. 56-64.
  4. 1 2 Härdle W.K., Vogt A.B. [sfb649.wiwi.hu-berlin.de/papers/pdf/SFB649DP2014-015.pdf Ladislaus von Bortkiewicz - statistician, economist, and a European intellectual] // SFB 649 Discussion Paper 2014-015. — Humboldt-Universit?at zu Berlin, 2014.
  5. Блауг М. [seinst.ru/page520/ 100 великих экономистов до Кейнса]. — СПб.:Экономикус, 2008. — С. 41-43. — ISBN 978-5-903816-01-9.
  6. Шумпетер Й. Десять великих экономистов. От Маркса до Кейнса. — Издательство Института Гайдара, 2011. — 410-414 с. — ISBN 978-5-93255-302-2.
  7. </ol>

Отрывок, характеризующий Борткевич, Владислав Иосифович

Хотя Ростов и сказал губернаторше, что он не будет иметь никакого объяснения с княжной Марьей, но он обещался приехать.
Как в Тильзите Ростов не позволил себе усомниться в том, хорошо ли то, что признано всеми хорошим, точно так же и теперь, после короткой, но искренней борьбы между попыткой устроить свою жизнь по своему разуму и смиренным подчинением обстоятельствам, он выбрал последнее и предоставил себя той власти, которая его (он чувствовал) непреодолимо влекла куда то. Он знал, что, обещав Соне, высказать свои чувства княжне Марье было бы то, что он называл подлость. И он знал, что подлости никогда не сделает. Но он знал тоже (и не то, что знал, а в глубине души чувствовал), что, отдаваясь теперь во власть обстоятельств и людей, руководивших им, он не только не делает ничего дурного, но делает что то очень, очень важное, такое важное, чего он еще никогда не делал в жизни.
После его свиданья с княжной Марьей, хотя образ жизни его наружно оставался тот же, но все прежние удовольствия потеряли для него свою прелесть, и он часто думал о княжне Марье; но он никогда не думал о ней так, как он без исключения думал о всех барышнях, встречавшихся ему в свете, не так, как он долго и когда то с восторгом думал о Соне. О всех барышнях, как и почти всякий честный молодой человек, он думал как о будущей жене, примеривал в своем воображении к ним все условия супружеской жизни: белый капот, жена за самоваром, женина карета, ребятишки, maman и papa, их отношения с ней и т. д., и т. д., и эти представления будущего доставляли ему удовольствие; но когда он думал о княжне Марье, на которой его сватали, он никогда не мог ничего представить себе из будущей супружеской жизни. Ежели он и пытался, то все выходило нескладно и фальшиво. Ему только становилось жутко.


Страшное известие о Бородинском сражении, о наших потерях убитыми и ранеными, а еще более страшное известие о потере Москвы были получены в Воронеже в половине сентября. Княжна Марья, узнав только из газет о ране брата и не имея о нем никаких определенных сведений, собралась ехать отыскивать князя Андрея, как слышал Николай (сам же он не видал ее).
Получив известие о Бородинском сражении и об оставлении Москвы, Ростов не то чтобы испытывал отчаяние, злобу или месть и тому подобные чувства, но ему вдруг все стало скучно, досадно в Воронеже, все как то совестно и неловко. Ему казались притворными все разговоры, которые он слышал; он не знал, как судить про все это, и чувствовал, что только в полку все ему опять станет ясно. Он торопился окончанием покупки лошадей и часто несправедливо приходил в горячность с своим слугой и вахмистром.
Несколько дней перед отъездом Ростова в соборе было назначено молебствие по случаю победы, одержанной русскими войсками, и Николай поехал к обедне. Он стал несколько позади губернатора и с служебной степенностью, размышляя о самых разнообразных предметах, выстоял службу. Когда молебствие кончилось, губернаторша подозвала его к себе.
– Ты видел княжну? – сказала она, головой указывая на даму в черном, стоявшую за клиросом.
Николай тотчас же узнал княжну Марью не столько по профилю ее, который виднелся из под шляпы, сколько по тому чувству осторожности, страха и жалости, которое тотчас же охватило его. Княжна Марья, очевидно погруженная в свои мысли, делала последние кресты перед выходом из церкви.
Николай с удивлением смотрел на ее лицо. Это было то же лицо, которое он видел прежде, то же было в нем общее выражение тонкой, внутренней, духовной работы; но теперь оно было совершенно иначе освещено. Трогательное выражение печали, мольбы и надежды было на нем. Как и прежде бывало с Николаем в ее присутствии, он, не дожидаясь совета губернаторши подойти к ней, не спрашивая себя, хорошо ли, прилично ли или нет будет его обращение к ней здесь, в церкви, подошел к ней и сказал, что он слышал о ее горе и всей душой соболезнует ему. Едва только она услыхала его голос, как вдруг яркий свет загорелся в ее лице, освещая в одно и то же время и печаль ее, и радость.
– Я одно хотел вам сказать, княжна, – сказал Ростов, – это то, что ежели бы князь Андрей Николаевич не был бы жив, то, как полковой командир, в газетах это сейчас было бы объявлено.
Княжна смотрела на него, не понимая его слов, но радуясь выражению сочувствующего страдания, которое было в его лице.
– И я столько примеров знаю, что рана осколком (в газетах сказано гранатой) бывает или смертельна сейчас же, или, напротив, очень легкая, – говорил Николай. – Надо надеяться на лучшее, и я уверен…
Княжна Марья перебила его.
– О, это было бы так ужа… – начала она и, не договорив от волнения, грациозным движением (как и все, что она делала при нем) наклонив голову и благодарно взглянув на него, пошла за теткой.
Вечером этого дня Николай никуда не поехал в гости и остался дома, с тем чтобы покончить некоторые счеты с продавцами лошадей. Когда он покончил дела, было уже поздно, чтобы ехать куда нибудь, но было еще рано, чтобы ложиться спать, и Николай долго один ходил взад и вперед по комнате, обдумывая свою жизнь, что с ним редко случалось.
Княжна Марья произвела на него приятное впечатление под Смоленском. То, что он встретил ее тогда в таких особенных условиях, и то, что именно на нее одно время его мать указывала ему как на богатую партию, сделали то, что он обратил на нее особенное внимание. В Воронеже, во время его посещения, впечатление это было не только приятное, но сильное. Николай был поражен той особенной, нравственной красотой, которую он в этот раз заметил в ней. Однако он собирался уезжать, и ему в голову не приходило пожалеть о том, что уезжая из Воронежа, он лишается случая видеть княжну. Но нынешняя встреча с княжной Марьей в церкви (Николай чувствовал это) засела ему глубже в сердце, чем он это предвидел, и глубже, чем он желал для своего спокойствия. Это бледное, тонкое, печальное лицо, этот лучистый взгляд, эти тихие, грациозные движения и главное – эта глубокая и нежная печаль, выражавшаяся во всех чертах ее, тревожили его и требовали его участия. В мужчинах Ростов терпеть не мог видеть выражение высшей, духовной жизни (оттого он не любил князя Андрея), он презрительно называл это философией, мечтательностью; но в княжне Марье, именно в этой печали, выказывавшей всю глубину этого чуждого для Николая духовного мира, он чувствовал неотразимую привлекательность.
«Чудная должна быть девушка! Вот именно ангел! – говорил он сам с собою. – Отчего я не свободен, отчего я поторопился с Соней?» И невольно ему представилось сравнение между двумя: бедность в одной и богатство в другой тех духовных даров, которых не имел Николай и которые потому он так высоко ценил. Он попробовал себе представить, что бы было, если б он был свободен. Каким образом он сделал бы ей предложение и она стала бы его женою? Нет, он не мог себе представить этого. Ему делалось жутко, и никакие ясные образы не представлялись ему. С Соней он давно уже составил себе будущую картину, и все это было просто и ясно, именно потому, что все это было выдумано, и он знал все, что было в Соне; но с княжной Марьей нельзя было себе представить будущей жизни, потому что он не понимал ее, а только любил.
Мечтания о Соне имели в себе что то веселое, игрушечное. Но думать о княжне Марье всегда было трудно и немного страшно.
«Как она молилась! – вспомнил он. – Видно было, что вся душа ее была в молитве. Да, это та молитва, которая сдвигает горы, и я уверен, что молитва ее будет исполнена. Отчего я не молюсь о том, что мне нужно? – вспомнил он. – Что мне нужно? Свободы, развязки с Соней. Она правду говорила, – вспомнил он слова губернаторши, – кроме несчастья, ничего не будет из того, что я женюсь на ней. Путаница, горе maman… дела… путаница, страшная путаница! Да я и не люблю ее. Да, не так люблю, как надо. Боже мой! выведи меня из этого ужасного, безвыходного положения! – начал он вдруг молиться. – Да, молитва сдвинет гору, но надо верить и не так молиться, как мы детьми молились с Наташей о том, чтобы снег сделался сахаром, и выбегали на двор пробовать, делается ли из снегу сахар. Нет, но я не о пустяках молюсь теперь», – сказал он, ставя в угол трубку и, сложив руки, становясь перед образом. И, умиленный воспоминанием о княжне Марье, он начал молиться так, как он давно не молился. Слезы у него были на глазах и в горле, когда в дверь вошел Лаврушка с какими то бумагами.
– Дурак! что лезешь, когда тебя не спрашивают! – сказал Николай, быстро переменяя положение.
– От губернатора, – заспанным голосом сказал Лаврушка, – кульер приехал, письмо вам.
– Ну, хорошо, спасибо, ступай!
Николай взял два письма. Одно было от матери, другое от Сони. Он узнал их по почеркам и распечатал первое письмо Сони. Не успел он прочесть нескольких строк, как лицо его побледнело и глаза его испуганно и радостно раскрылись.
– Нет, это не может быть! – проговорил он вслух. Не в силах сидеть на месте, он с письмом в руках, читая его. стал ходить по комнате. Он пробежал письмо, потом прочел его раз, другой, и, подняв плечи и разведя руками, он остановился посреди комнаты с открытым ртом и остановившимися глазами. То, о чем он только что молился, с уверенностью, что бог исполнит его молитву, было исполнено; но Николай был удивлен этим так, как будто это было что то необыкновенное, и как будто он никогда не ожидал этого, и как будто именно то, что это так быстро совершилось, доказывало то, что это происходило не от бога, которого он просил, а от обыкновенной случайности.