Бравос, Василис
| Василис Бравос | |
| Βασίλης Μπράβος | |
 | |
| Псевдонимы: |
Моравас |
|---|---|
| Дата рождения: | |
| Место рождения: |
Мелигалас, Мессиния |
| Дата смерти: | |
| Место смерти: |
Пенте Όриа, Дорида |
| Партия: | |
| Род деятельности: |
юрист, партизанский комиссар |
Василис Бравос (греч. Βασίλης Μπράβος, Мелигалас 1912 — Пенте Όриа 24 декабря 1947) — греческий юрист, участник антифашистского Сопротивления, член и деятель Коммунистической партии Греции. Член регионального партийного Бюро Пелопоннеса. Погиб в годы Гражданской войны в Греции.
Содержание
Молодость
Василис Бравос родился в 1912 году в городке Мелигалас Мессинии, в семье Янниса Бравоса и Эллени Браву. Начальное образование получил на родине. Поступил в Афинский университет на юридический факультет. Будучи членом молодёжной организации партии (ΟΚΝΕ), после установления в 1936 году режима генерала И. Метаксаса, развил антидиктаторскую деятельность, за что был исключён на год из университета. Окончив университет, вернулся на родину и работал юристом.
Сопротивление
С началом тройной, германо-итало-болгарской, оккупации Греции, сразу после падения Крита 31 мая 1941 года, в начале июня в Мессинии была создана одна из первых организаций Сопротивления в стране — Новая Филики Этерия[1]:26. Бравос стал одним из учредитей этой организации. За свою подпольную деятельность он был арестован итальянцами и заключён в тюрьму в Нафплион, в Калаврита и наконец отправлен в концлагерь в город Лариса. В сентябре 1943, с выходом Италии из войны, Бравос был освобождён. Он немедленно примкнул к Народно-освободительной армии (ЭЛАС), стал политруком 9-го полка ЭЛАС в Мессинии, и возглавил Бюро информации Организации охраны народной борьбы (ΟΠΛΑ) в регионе Мессинии. Одновременно он стал членом регионального Бюро Пелопоннеса компартии Греции.
Бой за Мелигалас
По разным объективным и субъективным причинам, не в последнюю очередь в силу монархической и антикоммунистической ориентации жителей, родное село Бравоса стало в оккупацию оплотом сотрудников оккупантов. Первая атака на село Мелигалас была произведена 6-7 апреля 1944 года силами 2-го батальона 9-го полка ЭЛАС. При поддержке подоспевших им на помощь немецких войск, квислингам (коллаборационистам) удалось отбить атаку[1]:187.
Под угрозой перекрытия путей отступления советской армией, вступившей на территорию Болгарии, в сентябре немцы начали отвод своих войск из Греции, ведя арьегардные бои с соединениями Народно-освободительной армией Греции (ЭЛАС). 4 сентября немцы ушли из города Каламата. В городе остались только квислинги.
ЭЛАС потребовал от них сдачи оружия, гарантируя, что суд над ними будет произведен после возвращения эмиграционого правительства. В то время как глава американской американской миссии в регионе, греко-американец Джон Фацеас, поддержал это требование, англичанин Гибсон инструктировал квислингов дожидаться прибытия британских сил. Располагая значительными силами (до 1 тысячи человек) и тяжёлым вооружением, квислинги решили оказать сопротивление[1]:220.
9 сентября части 9-го и 8-го полков ЭЛАС атаковали Каламату. Квислинги бежали из города в село Мелигалас[1]:222. Преследуя врага, части 9-го и 8-го полков ЭЛАС (по разным оценкам от 1200 до 1500 бойцов), окружили Мелигалас, требуя от квислингов Каламаты и села сдачи оружия[1]:226. Квислинги, ожидая прибытия англичан и надеясь избежать суда, отказались сдаваться. В последовавшем жестоком трёхдневном бою погибли около 200 партизан ЭЛАС[1]:228. Английские источники говорят о 600 убитых в этом бою, куда согласно Христосу Антонакакису, бывшему партизану и писателю, вероятно включены и 200 убитых партизан ЭЛАС[1]:229.
Последовали расстрелы пленных квислингов, после слушаний их дел партизанским судом. Суд возглавили Василис Бравос и его коллега юрист Яннис Карамузис. Были расстреляны 60 квислингов. Послевоенные правые историографы, такие как П. Мутулас, утверждают, что расстрелы были произведены по спискам представленным местными организациями компартии, что процесс был сомнительной легитимности, а приговоры были связаны с личными мотивами[2]. Расстрелы были произведены у заброшенного колодца за Мелигаласом, который для правых кругов в Греции стал символом и именем нарицательным. 17 сентября оккупационный правитель Мессинии и члены его администрации были перевезены в Каламату. На центральной площади разъяренные жители города прорвали кордон охраны и пленные подверглись линчеванию, а 12 человек были повешены на фонарных столбах. В последующие годы Мелигалас и его колодец стали для правых сил в Греции символом «коммунистических зверств». В ежегодных церемониях принимали участие представители правительства.
Только в 1982 году министерство внутренних дел, учитывая что «эти мероприятия являлись прповедями нетерпимости и на протяжение 40 лет питали раздел нации», решило прекратить участие официальных властей в этих мемориалах. Сегодня эти мемориалы проводит «Общество жертв Колодца», участие в них принимают потомки расстрелянных и члены ультраправых и неонацистских организаций, таких как Хриси Авги[3][4].
Декабрьские события
С 9-м полком ЭЛАС Бравос принял участие в боях против англичан в декабре 1944 года в афинском районе Колонос. Полк был отправлен на помощь городским отрядам ЭЛАС 6 декабря, вступил в Афины 17 декабря и сразу принял бой против британских и колониальных войск[1]:235. Полагая что компромисс направит политическую жизнь страны в мирное русло, руководства компартии и ЭЛАС согласились на перемирие и подписали в янвре 1945 года Варкизское соглашение, согласно которому части ЭЛАС должны были разоружиться. Однако вместо мира наступил период т. н. «Белого террора», в течение которого бывшие квислинги и монархисты безнаказанно преследовали, теперь уже безоружных, бывших партизан ЭЛАС и сторонников компартии.
Булкес
Бравос был в числе «скомпрометировааных убийствами национально мыслящих греков», что в условиях разгула банд бывших квислингов и монархистов делало его пребывание в стране небезопасным. В период после Варкизского соглашения отношения между компартией Греции и Союзом коммунистов Югославии ещё не были нарушены и Югославия принимала беглых греческих коммунистов и участников Сопротивления, которых однако отправляла на север, подальше от греческой границы в Воеводину. Там, в оставленном его немецким населением, селе Булкес (ныне Маглич (община Бачки-Петровац), образовалась автономная община 4-5 тысяч греческих политических беженцев[5]. По приказу партии, Бравос, во главе группы таких же, как он, «скомпрометированных» членов партии отправился в Булкес. Здесь он стал членом Комитета просвещения при Партийной школе.
Возвращение в Грецию и смерть
Несмотря на политику компромисса со стороны греческих коммунистов, продолжающийся «Белый террор» привёл Грецию к Гражданской войне (1946—1949). В мае 1947 года монархисты из милиции МΑΥ убили в Мелигаласе его родителей, Янниса и Элени Бравосов.
Между тем на его родине, в Пелопоннесе, развернула боевые действия героическая ΙΙΙ дивизия Демократической армии, «Дивизия мёртвых», как она будет названа в будущем греческой историографией[6]. Бравос, под псевдониомом Моравас, был назначен комиссаром в ΙΙΙ дивизию и во главе группы в 15 человек коммунистов из Мессинии и Лаконии начал свой путь от югославской границы до Средней Греции, с целью перебраться на Пелопоннес.
В попытке найти способ перебраться через Коринфский залив в районе города Галаксиди, Бравос, юрист Гикас Франгос, кадровый офицер Костас Канеллопулос и местный коммунист Яннис Мамалис, нарвались на засаду отряда жандармерии в селе Пенте Ориа Дориды. В последовавшем бою раненные Бравос и Франгос были взяты в плен.
Пленные были подвергнуты пыткам, с тем чтобы они выдали место, где скрывались остальные члены группы, о которой жандармерия была уведомлена. Не сумев вырвать у пленных и слова, жандармы обезглавили Бравоса и Франгоса 24 декабря 1947 года. Тела двух коммунистов были захоронены местными жителями на кладбище села Св. Эфтимия. Вместо Василиса Бравоса, комиссаром ΙΙΙ дивизии стал Стефанос Гюзелис[7][8].
Напишите отзыв о статье "Бравос, Василис"
Ссылки
- ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8 Χρήστος Νικ. Αντωνακάκης, Το Αντάρτικο στον Ταΰγετο 1941—1944, Αθήνα 1994, ISBN 960-220-662-4
- ↑ Μούτουλας, Παντελής (2004). Πελοπόννησος 1940—1945: Η περιπέτεια της επιβίωσης, του διχασμού και της απελευθέρωσης. Αθήνα: Βιβλιόραμα, σελ. 580
- ↑ [www.iospress.gr/ios2005/ios20050911.htm Η μαύρη εθνική Πηγάδα]
- ↑ [www.tovima.gr/relatedarticles/article/?aid=168197 Το κλούβιο «αβγό του φιδιού»]. Проверено 18 сентября 2013.
- ↑ [platoneum.rs/istorija/11-eksperiment-buljkes.html Експеримент Буљкес]
- ↑ [www.politeianet.gr/books/papakonstantinou-konstantinos-mpelas-alfeios-i-nekri-merarchia-ditomo-137405 Η Νεκρη Μεραρχια (Διτομο) / Παπακωνσταντινου Κωνσταντινοσ (Μπελασ)]
- ↑ [www.rizospastis.gr/page.do?publDate=30/1/2016&id=16101&pageNo=22 Ξενεσ Δημοσιευσεισ | Ριζοσπαστησ]
- ↑ [www.rizospastis.gr/story.do?id=8263368 Στη Μνημη Αγωνιστων | Ρεπορταζ | Ριζοσπαστησ]
Отрывок, характеризующий Бравос, Василис
Он вышел, быстро подрагивая на каждом шагу и откинув несколько назад голову. Вся его потолстевшая, короткая фигура с широкими толстыми плечами и невольно выставленным вперед животом и грудью имела тот представительный, осанистый вид, который имеют в холе живущие сорокалетние люди. Кроме того, видно было, что он в этот день находился в самом хорошем расположении духа.Он кивнул головою, отвечая на низкий и почтительный поклон Балашева, и, подойдя к нему, тотчас же стал говорить как человек, дорожащий всякой минутой своего времени и не снисходящий до того, чтобы приготавливать свои речи, а уверенный в том, что он всегда скажет хорошо и что нужно сказать.
– Здравствуйте, генерал! – сказал он. – Я получил письмо императора Александра, которое вы доставили, и очень рад вас видеть. – Он взглянул в лицо Балашева своими большими глазами и тотчас же стал смотреть вперед мимо него.
Очевидно было, что его не интересовала нисколько личность Балашева. Видно было, что только то, что происходило в его душе, имело интерес для него. Все, что было вне его, не имело для него значения, потому что все в мире, как ему казалось, зависело только от его воли.
– Я не желаю и не желал войны, – сказал он, – но меня вынудили к ней. Я и теперь (он сказал это слово с ударением) готов принять все объяснения, которые вы можете дать мне. – И он ясно и коротко стал излагать причины своего неудовольствия против русского правительства.
Судя по умеренно спокойному и дружелюбному тону, с которым говорил французский император, Балашев был твердо убежден, что он желает мира и намерен вступить в переговоры.
– Sire! L'Empereur, mon maitre, [Ваше величество! Император, государь мой,] – начал Балашев давно приготовленную речь, когда Наполеон, окончив свою речь, вопросительно взглянул на русского посла; но взгляд устремленных на него глаз императора смутил его. «Вы смущены – оправьтесь», – как будто сказал Наполеон, с чуть заметной улыбкой оглядывая мундир и шпагу Балашева. Балашев оправился и начал говорить. Он сказал, что император Александр не считает достаточной причиной для войны требование паспортов Куракиным, что Куракин поступил так по своему произволу и без согласия на то государя, что император Александр не желает войны и что с Англией нет никаких сношений.
– Еще нет, – вставил Наполеон и, как будто боясь отдаться своему чувству, нахмурился и слегка кивнул головой, давая этим чувствовать Балашеву, что он может продолжать.
Высказав все, что ему было приказано, Балашев сказал, что император Александр желает мира, но не приступит к переговорам иначе, как с тем условием, чтобы… Тут Балашев замялся: он вспомнил те слова, которые император Александр не написал в письме, но которые непременно приказал вставить в рескрипт Салтыкову и которые приказал Балашеву передать Наполеону. Балашев помнил про эти слова: «пока ни один вооруженный неприятель не останется на земле русской», но какое то сложное чувство удержало его. Он не мог сказать этих слов, хотя и хотел это сделать. Он замялся и сказал: с условием, чтобы французские войска отступили за Неман.
Наполеон заметил смущение Балашева при высказывании последних слов; лицо его дрогнуло, левая икра ноги начала мерно дрожать. Не сходя с места, он голосом, более высоким и поспешным, чем прежде, начал говорить. Во время последующей речи Балашев, не раз опуская глаза, невольно наблюдал дрожанье икры в левой ноге Наполеона, которое тем более усиливалось, чем более он возвышал голос.
– Я желаю мира не менее императора Александра, – начал он. – Не я ли осьмнадцать месяцев делаю все, чтобы получить его? Я осьмнадцать месяцев жду объяснений. Но для того, чтобы начать переговоры, чего же требуют от меня? – сказал он, нахмурившись и делая энергически вопросительный жест своей маленькой белой и пухлой рукой.
– Отступления войск за Неман, государь, – сказал Балашев.
– За Неман? – повторил Наполеон. – Так теперь вы хотите, чтобы отступили за Неман – только за Неман? – повторил Наполеон, прямо взглянув на Балашева.
Балашев почтительно наклонил голову.
Вместо требования четыре месяца тому назад отступить из Номерании, теперь требовали отступить только за Неман. Наполеон быстро повернулся и стал ходить по комнате.
– Вы говорите, что от меня требуют отступления за Неман для начатия переговоров; но от меня требовали точно так же два месяца тому назад отступления за Одер и Вислу, и, несмотря на то, вы согласны вести переговоры.
Он молча прошел от одного угла комнаты до другого и опять остановился против Балашева. Лицо его как будто окаменело в своем строгом выражении, и левая нога дрожала еще быстрее, чем прежде. Это дрожанье левой икры Наполеон знал за собой. La vibration de mon mollet gauche est un grand signe chez moi, [Дрожание моей левой икры есть великий признак,] – говорил он впоследствии.
– Такие предложения, как то, чтобы очистить Одер и Вислу, можно делать принцу Баденскому, а не мне, – совершенно неожиданно для себя почти вскрикнул Наполеон. – Ежели бы вы мне дали Петербуг и Москву, я бы не принял этих условий. Вы говорите, я начал войну? А кто прежде приехал к армии? – император Александр, а не я. И вы предлагаете мне переговоры тогда, как я издержал миллионы, тогда как вы в союзе с Англией и когда ваше положение дурно – вы предлагаете мне переговоры! А какая цель вашего союза с Англией? Что она дала вам? – говорил он поспешно, очевидно, уже направляя свою речь не для того, чтобы высказать выгоды заключения мира и обсудить его возможность, а только для того, чтобы доказать и свою правоту, и свою силу, и чтобы доказать неправоту и ошибки Александра.
Вступление его речи было сделано, очевидно, с целью выказать выгоду своего положения и показать, что, несмотря на то, он принимает открытие переговоров. Но он уже начал говорить, и чем больше он говорил, тем менее он был в состоянии управлять своей речью.
Вся цель его речи теперь уже, очевидно, была в том, чтобы только возвысить себя и оскорбить Александра, то есть именно сделать то самое, чего он менее всего хотел при начале свидания.
– Говорят, вы заключили мир с турками?
Балашев утвердительно наклонил голову.
– Мир заключен… – начал он. Но Наполеон не дал ему говорить. Ему, видно, нужно было говорить самому, одному, и он продолжал говорить с тем красноречием и невоздержанием раздраженности, к которому так склонны балованные люди.
– Да, я знаю, вы заключили мир с турками, не получив Молдавии и Валахии. А я бы дал вашему государю эти провинции так же, как я дал ему Финляндию. Да, – продолжал он, – я обещал и дал бы императору Александру Молдавию и Валахию, а теперь он не будет иметь этих прекрасных провинций. Он бы мог, однако, присоединить их к своей империи, и в одно царствование он бы расширил Россию от Ботнического залива до устьев Дуная. Катерина Великая не могла бы сделать более, – говорил Наполеон, все более и более разгораясь, ходя по комнате и повторяя Балашеву почти те же слова, которые ои говорил самому Александру в Тильзите. – Tout cela il l'aurait du a mon amitie… Ah! quel beau regne, quel beau regne! – повторил он несколько раз, остановился, достал золотую табакерку из кармана и жадно потянул из нее носом.
– Quel beau regne aurait pu etre celui de l'Empereur Alexandre! [Всем этим он был бы обязан моей дружбе… О, какое прекрасное царствование, какое прекрасное царствование! О, какое прекрасное царствование могло бы быть царствование императора Александра!]
Он с сожалением взглянул на Балашева, и только что Балашев хотел заметить что то, как он опять поспешно перебил его.
– Чего он мог желать и искать такого, чего бы он не нашел в моей дружбе?.. – сказал Наполеон, с недоумением пожимая плечами. – Нет, он нашел лучшим окружить себя моими врагами, и кем же? – продолжал он. – Он призвал к себе Штейнов, Армфельдов, Винцингероде, Бенигсенов, Штейн – прогнанный из своего отечества изменник, Армфельд – развратник и интриган, Винцингероде – беглый подданный Франции, Бенигсен несколько более военный, чем другие, но все таки неспособный, который ничего не умел сделать в 1807 году и который бы должен возбуждать в императоре Александре ужасные воспоминания… Положим, ежели бы они были способны, можно бы их употреблять, – продолжал Наполеон, едва успевая словом поспевать за беспрестанно возникающими соображениями, показывающими ему его правоту или силу (что в его понятии было одно и то же), – но и того нет: они не годятся ни для войны, ни для мира. Барклай, говорят, дельнее их всех; но я этого не скажу, судя по его первым движениям. А они что делают? Что делают все эти придворные! Пфуль предлагает, Армфельд спорит, Бенигсен рассматривает, а Барклай, призванный действовать, не знает, на что решиться, и время проходит. Один Багратион – военный человек. Он глуп, но у него есть опытность, глазомер и решительность… И что за роль играет ваш молодой государь в этой безобразной толпе. Они его компрометируют и на него сваливают ответственность всего совершающегося. Un souverain ne doit etre a l'armee que quand il est general, [Государь должен находиться при армии только тогда, когда он полководец,] – сказал он, очевидно, посылая эти слова прямо как вызов в лицо государя. Наполеон знал, как желал император Александр быть полководцем.
– Уже неделя, как началась кампания, и вы не сумели защитить Вильну. Вы разрезаны надвое и прогнаны из польских провинций. Ваша армия ропщет…
