Ван Зандт, Мария
| Мария Ван Зандт | |
| Marie van Zandt | |
 Мария ван Зандт | |
| Род деятельности: |
оперная певица |
|---|---|
| Дата рождения: | |
| Место рождения: | |
| Гражданство: | |
| Дата смерти: |
31 декабря 1919 (61 год) |
| Место смерти: | |
Мария Ван Зандт (англ. Marie van Zandt; 1858—1919) — американская оперная певица, которая по мнению современника обладала «небольшим, но блестяще обработанным сопрано»[1].
Биография и творчество
Мария Ван Зандт родилась 8 октября 1858 года в городе Нью-Йорке в семье Дженни Ван Занд (англ. Jennie van Zandt), известной по работе в миланском театре Ла-Скала и Музыкальной академии Нью-Йорка. Именно в семье девочка получила Первые уроки музыки были получены в семье; затем — обучение в Миланской консерватории, где её вокальным педагогом стал Франческо Ламперти.
Её дебют состоялся в 1879 году в итальянском Турине[2]. После удачного дебюта Мария Ван Зандт выступила на сцене Королевского театра Ковент-Гарден. Но чтобы добиться настоящего успеха в то время, надо было дебютировать в Париже, поэтому Мария заключила контракт с Опера-Комик и дебютировала на парижской сцене 20 марта 1880 года в опере «Миньона[en]» Амбруаза Тома. Вскоре специально для Марии ван Зандт Лео Делиб написал оперу Лакме; премьера состоялась 14 апреля 1883 года.
Утверждалось, что «лучше всего ей удаются поэтические роли: Офелия, Джульетта, Лакмэ, Миньона, Маргарита»[1].
Мария Ван Зандт впервые посетила Россию в 1885 году и дебютировала в столице Российской империи городе Санкт-Петербурге на сцене Мариинского театра, в опере Лео Делиба «Лакме», которую композитор написал специально для неё[3][4]. С тех пор она неоднократно приезжала в Россию и всегда пела с возрастающим успехом, в последний раз в 1891 году[1]. Надежда Салина вспоминала:
|
На сцене Метрополитен Опера Мари ван Зандт дебютировала в роли Амины в «Сомнамбуле» Винченцо Беллини 21 декабря 1891 года.
Во Франции Ван Зандт познакомилась и подружилась с Массне. Она принимала участие в домашних концертах, устраиваемых в парижских аристократических салонах, например у госпожи Лемер, у которой бывали Марсель Пруст, Элизабет Греффюль, Рейнальдо Ан, Камиль Сен-Санс.
Выйдя замуж за графа Михаила Черинова, Мария Ван Зандт оставила сцену и жила во Франции. Скончалась 31 декабря 1919 года в Каннах. Похоронена на кладбище Пер-Лашез.
Напишите отзыв о статье "Ван Зандт, Мария"
Примечания
- ↑ 1 2 3 Ван-Зандт, Мария // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
- ↑ По одним сведениям она дебютировала в опере «Дон Жуан», в которой она блестяще исполнила партию Церлины; по другим — в опере Моцарта «Так поступают все».
- ↑ Ewen, David (1963), Encyclopedia of the Opera: New Enlarged Edition. New York; Hill and Wang
- ↑ В 1887 году, в Москве роль Лакме также талантливо исполняла шведская певица Сигрид Арнольдсон.
Отрывок, характеризующий Ван Зандт, Мария
леса выскочил перед ними на дорогу коричневый с белыми ногами заяц и, испуганный топотом большого количества лошадей, так растерялся, что долго прыгал по дороге впереди их, возбуждая общее внимание и смех, и, только когда в несколько голосов крикнули на него, бросился в сторону и скрылся в чаще. Проехав версты две по лесу, они выехали на поляну, на которой стояли войска корпуса Тучкова, долженствовавшего защищать левый фланг.Здесь, на крайнем левом фланге, Бенигсен много и горячо говорил и сделал, как казалось Пьеру, важное в военном отношении распоряжение. Впереди расположения войск Тучкова находилось возвышение. Это возвышение не было занято войсками. Бенигсен громко критиковал эту ошибку, говоря, что было безумно оставить незанятою командующую местностью высоту и поставить войска под нею. Некоторые генералы выражали то же мнение. Один в особенности с воинской горячностью говорил о том, что их поставили тут на убой. Бенигсен приказал своим именем передвинуть войска на высоту.
Распоряжение это на левом фланге еще более заставило Пьера усумниться в его способности понять военное дело. Слушая Бенигсена и генералов, осуждавших положение войск под горою, Пьер вполне понимал их и разделял их мнение; но именно вследствие этого он не мог понять, каким образом мог тот, кто поставил их тут под горою, сделать такую очевидную и грубую ошибку.
Пьер не знал того, что войска эти были поставлены не для защиты позиции, как думал Бенигсен, а были поставлены в скрытое место для засады, то есть для того, чтобы быть незамеченными и вдруг ударить на подвигавшегося неприятеля. Бенигсен не знал этого и передвинул войска вперед по особенным соображениям, не сказав об этом главнокомандующему.
Князь Андрей в этот ясный августовский вечер 25 го числа лежал, облокотившись на руку, в разломанном сарае деревни Князькова, на краю расположения своего полка. В отверстие сломанной стены он смотрел на шедшую вдоль по забору полосу тридцатилетних берез с обрубленными нижними сучьями, на пашню с разбитыми на ней копнами овса и на кустарник, по которому виднелись дымы костров – солдатских кухонь.
Как ни тесна и никому не нужна и ни тяжка теперь казалась князю Андрею его жизнь, он так же, как и семь лет тому назад в Аустерлице накануне сражения, чувствовал себя взволнованным и раздраженным.
Приказания на завтрашнее сражение были отданы и получены им. Делать ему было больше нечего. Но мысли самые простые, ясные и потому страшные мысли не оставляли его в покое. Он знал, что завтрашнее сражение должно было быть самое страшное изо всех тех, в которых он участвовал, и возможность смерти в первый раз в его жизни, без всякого отношения к житейскому, без соображений о том, как она подействует на других, а только по отношению к нему самому, к его душе, с живостью, почти с достоверностью, просто и ужасно, представилась ему. И с высоты этого представления все, что прежде мучило и занимало его, вдруг осветилось холодным белым светом, без теней, без перспективы, без различия очертаний. Вся жизнь представилась ему волшебным фонарем, в который он долго смотрел сквозь стекло и при искусственном освещении. Теперь он увидал вдруг, без стекла, при ярком дневном свете, эти дурно намалеванные картины. «Да, да, вот они те волновавшие и восхищавшие и мучившие меня ложные образы, – говорил он себе, перебирая в своем воображении главные картины своего волшебного фонаря жизни, глядя теперь на них при этом холодном белом свете дня – ясной мысли о смерти. – Вот они, эти грубо намалеванные фигуры, которые представлялись чем то прекрасным и таинственным. Слава, общественное благо, любовь к женщине, самое отечество – как велики казались мне эти картины, какого глубокого смысла казались они исполненными! И все это так просто, бледно и грубо при холодном белом свете того утра, которое, я чувствую, поднимается для меня». Три главные горя его жизни в особенности останавливали его внимание. Его любовь к женщине, смерть его отца и французское нашествие, захватившее половину России. «Любовь!.. Эта девочка, мне казавшаяся преисполненною таинственных сил. Как же я любил ее! я делал поэтические планы о любви, о счастии с нею. О милый мальчик! – с злостью вслух проговорил он. – Как же! я верил в какую то идеальную любовь, которая должна была мне сохранить ее верность за целый год моего отсутствия! Как нежный голубок басни, она должна была зачахнуть в разлуке со мной. А все это гораздо проще… Все это ужасно просто, гадко!
