Восстания 1837 года

Восста́ния 1837—1838 годо́в — два вооружённых восстания в британских колониях Нижняя и Верхняя Канада в 1837 и 1838 годах. Эти восстания, произошедшие на фоне экономического и сельскохозяйственного кризисов, были вызваны отказом британских колониальных властей провести политические реформы, требуемые Законодательными собраниями: в частности, учредить ответственное правительство. В Нижней Канаде этот конфликт сопровождался антагонизмом франкоканадского большинства и британского меньшинства.

События

Восстания произошли в колониях Верхняя и Нижняя Канада, то есть в южной части современных канадских провинций Онтарио и Квебек. Восстание в Нижней Канаде началось первым в ноябре 1837 под руководством Вулфреда и Роберта Нельсонов и Луи-Жозефа Папино. Это восстание вдохновило другое, намного более короткое восстание в Верхней Канаде в декабре под руководством Уильяма Лайона Макензи. Последним крупным актом повстанческого движения стал рейд отряда Миколая Шульца с территории США в ноябре 1838.

В всех конфликтах количество восставших было намного меньше численности британских войск и верных режиму ополченцев-лоялистов. Вооружение повстанцев было очень ограниченным, а познания в военной тактике очень поверхностны. Все битвы были в целом единичными. Мятежники всегда быстро окружались и были вынуждены сдаваться через несколько часов. Редким исключением являлась Битва за ветряную мельницу, продолжавшаяся пять дней, 12—16 ноября 1838.

Нижняя Канада

Восстание в Нижней Канаде (также называемое Восстанием Патриотов) было крупным конфликтом, поддержанным франкоканадскими и англоканадскими мятежниками и направленным против британского колониального правительства и торговой олигархии. Оно является результатом скрытого политического конфликта, существовавшего с начала XIX века между гражданским населением и военно-колониальными оккупантами.

Верхняя Канада

Восстание в Верхней Канаде — неудачное восстание в Верхней Канаде против правящей в колонии клики, известной под названием Семейный сговор.

Последствия

В 1838 в Канаду послан Джон Джордж Лэмбтон, будущий граф Дарем, с целью произвести расследование причин восстаний 1837—1838. Он назначается генерал-губернатором Канады и получает специальные полномочия высокого комиссара Британской Северной Америки. В своём отчёте о делах Британской Северной Америки, более известном как отчёт Дарема, он рекомендует объединить Верхнюю и Нижнюю Канаду в одну провинцию с британским большинством.

Он рекомендует также ускорить британскую иммиграцию в Канаду, чтобы превратить франкоканадское население в маргинальный антиобщественный элемент, заставив его вступить на путь языковой и культурной ассимиляции. Наконец, он советует лишить франкоканадцев свобод, предоставленных им ранее Актом о Квебеке и Конституционным актом, чтобы исключить возможность новых восстаний.

Даже притом что оба восстания были, в конце концов, подавлены, самые умеренные реформисты, в том числе политические партнёры Роберт Болдуин и Луи-Ипполит Лафонтен, получили больше доверия как альтернатива радикалам. В 1848 им удалось убедить британского губернатора ввести в Соединённой Канаде ответственное правительство, что стало косвенным следствием восстаний, достигнутым несмотря на их неудачу.

Историческое обсуждение Восстаний

Канадские историки ещё не определились, в какой степени были связаны реформистские движения в Верхней и Нижней Канаде. По некогда популярному мнению, высказанному лордом Даремом, оба движения были единичными и обособленными и просто совпали по времени. От этой точки зрения проистекала обычная интерпретация, по которой восстание Патриотов в Нижней Канаде было вызвано, главным образом, культурно-этническими мотивами и которая наводила на мысль, что это был конфликт между франкоканадскими националистами и английской элитой, а восстание в Верхней Канаде было конфликтом между республиканской и монархистской идеологиями. Однако эта интерпретация все более и более подвергается сомнению такими историками, как Джон Ролстон Сол. Сол напоминает, что оба восстания относились к одному распространённому движению за демократическую и республиканскую реформу; он обращает внимание на согласованность между вождями восстаний и большое значение некоторых англофонов (Вулфред и Роберт Нельсоны) в восстании в Нижней Канаде. Франкоканадские историки часто считают восстания частью первого международного движения за деколонизацию, к которому также относятся события в США, на Гаити, в Мексике, Бразилии и ряде других колоний Южной и Центральной Америки в начале XIX века, а также движения за независимость в Бельгии и Греции.

Фильм

В 1999 Мишель Бро снял фильм о Восстании 1838 года, названный Quand je serai parti, vous vivrez encore.

В фильме 15 février 1839, снятом в 2001 Пьером Фалардо, описываются последние дни Патриотов, перед тем как они были повешены 15 февраля 1839.

Мак-Папы в войне в Испании

В 1937, ровно через сто лет после Восстания, в честь Уильяма Лайона Макензи и Луи-Жозефа Папино был назван батальон Макензи-Папино, или Мак-Папы — батальон канадских солдат, сражавшихся за республиканцев во время войны в Испании.

См. также

• История Канады
• Восстание в Верхней Канаде
• Восстание Патриотов
• Битва за ветряную мельницу
• Восстания 1837—1838 и индейцы Нижней Канады
• Хронология восстаний Патриотов

Отрывок, характеризующий Восстания 1837 года

– Ну вот, я вам, княжна милая, привез мою певунью, – сказал граф, расшаркиваясь и беспокойно оглядываясь, как будто он боялся, не взойдет ли старый князь. – Уж как я рад, что вы познакомились… Жаль, жаль, что князь всё нездоров, – и сказав еще несколько общих фраз он встал. – Ежели позволите, княжна, на четверть часика вам прикинуть мою Наташу, я бы съездил, тут два шага, на Собачью Площадку, к Анне Семеновне, и заеду за ней.
Илья Андреич придумал эту дипломатическую хитрость для того, чтобы дать простор будущей золовке объясниться с своей невесткой (как он сказал это после дочери) и еще для того, чтобы избежать возможности встречи с князем, которого он боялся. Он не сказал этого дочери, но Наташа поняла этот страх и беспокойство своего отца и почувствовала себя оскорбленною. Она покраснела за своего отца, еще более рассердилась за то, что покраснела и смелым, вызывающим взглядом, говорившим про то, что она никого не боится, взглянула на княжну. Княжна сказала графу, что очень рада и просит его только пробыть подольше у Анны Семеновны, и Илья Андреич уехал.
M lle Bourienne, несмотря на беспокойные, бросаемые на нее взгляды княжны Марьи, желавшей с глазу на глаз поговорить с Наташей, не выходила из комнаты и держала твердо разговор о московских удовольствиях и театрах. Наташа была оскорблена замешательством, происшедшим в передней, беспокойством своего отца и неестественным тоном княжны, которая – ей казалось – делала милость, принимая ее. И потом всё ей было неприятно. Княжна Марья ей не нравилась. Она казалась ей очень дурной собою, притворной и сухою. Наташа вдруг нравственно съёжилась и приняла невольно такой небрежный тон, который еще более отталкивал от нее княжну Марью. После пяти минут тяжелого, притворного разговора, послышались приближающиеся быстрые шаги в туфлях. Лицо княжны Марьи выразило испуг, дверь комнаты отворилась и вошел князь в белом колпаке и халате.
– Ах, сударыня, – заговорил он, – сударыня, графиня… графиня Ростова, коли не ошибаюсь… прошу извинить, извинить… не знал, сударыня. Видит Бог не знал, что вы удостоили нас своим посещением, к дочери зашел в таком костюме. Извинить прошу… видит Бог не знал, – повторил он так не натурально, ударяя на слово Бог и так неприятно, что княжна Марья стояла, опустив глаза, не смея взглянуть ни на отца, ни на Наташу. Наташа, встав и присев, тоже не знала, что ей делать. Одна m lle Bourienne приятно улыбалась.
– Прошу извинить, прошу извинить! Видит Бог не знал, – пробурчал старик и, осмотрев с головы до ног Наташу, вышел. M lle Bourienne первая нашлась после этого появления и начала разговор про нездоровье князя. Наташа и княжна Марья молча смотрели друг на друга, и чем дольше они молча смотрели друг на друга, не высказывая того, что им нужно было высказать, тем недоброжелательнее они думали друг о друге.
Когда граф вернулся, Наташа неучтиво обрадовалась ему и заторопилась уезжать: она почти ненавидела в эту минуту эту старую сухую княжну, которая могла поставить ее в такое неловкое положение и провести с ней полчаса, ничего не сказав о князе Андрее. «Ведь я не могла же начать первая говорить о нем при этой француженке», думала Наташа. Княжна Марья между тем мучилась тем же самым. Она знала, что ей надо было сказать Наташе, но она не могла этого сделать и потому, что m lle Bourienne мешала ей, и потому, что она сама не знала, отчего ей так тяжело было начать говорить об этом браке. Когда уже граф выходил из комнаты, княжна Марья быстрыми шагами подошла к Наташе, взяла ее за руки и, тяжело вздохнув, сказала: «Постойте, мне надо…» Наташа насмешливо, сама не зная над чем, смотрела на княжну Марью.
– Милая Натали, – сказала княжна Марья, – знайте, что я рада тому, что брат нашел счастье… – Она остановилась, чувствуя, что она говорит неправду. Наташа заметила эту остановку и угадала причину ее.
– Я думаю, княжна, что теперь неудобно говорить об этом, – сказала Наташа с внешним достоинством и холодностью и с слезами, которые она чувствовала в горле.
«Что я сказала, что я сделала!» подумала она, как только вышла из комнаты.
Долго ждали в этот день Наташу к обеду. Она сидела в своей комнате и рыдала, как ребенок, сморкаясь и всхлипывая. Соня стояла над ней и целовала ее в волосы.
– Наташа, об чем ты? – говорила она. – Что тебе за дело до них? Всё пройдет, Наташа.
– Нет, ежели бы ты знала, как это обидно… точно я…
– Не говори, Наташа, ведь ты не виновата, так что тебе за дело? Поцелуй меня, – сказала Соня.
Наташа подняла голову, и в губы поцеловав свою подругу, прижала к ней свое мокрое лицо.
– Я не могу сказать, я не знаю. Никто не виноват, – говорила Наташа, – я виновата. Но всё это больно ужасно. Ах, что он не едет!…
Она с красными глазами вышла к обеду. Марья Дмитриевна, знавшая о том, как князь принял Ростовых, сделала вид, что она не замечает расстроенного лица Наташи и твердо и громко шутила за столом с графом и другими гостями.


В этот вечер Ростовы поехали в оперу, на которую Марья Дмитриевна достала билет.
Наташе не хотелось ехать, но нельзя было отказаться от ласковости Марьи Дмитриевны, исключительно для нее предназначенной. Когда она, одетая, вышла в залу, дожидаясь отца и поглядевшись в большое зеркало, увидала, что она хороша, очень хороша, ей еще более стало грустно; но грустно сладостно и любовно.
«Боже мой, ежели бы он был тут; тогда бы я не так как прежде, с какой то глупой робостью перед чем то, а по новому, просто, обняла бы его, прижалась бы к нему, заставила бы его смотреть на меня теми искательными, любопытными глазами, которыми он так часто смотрел на меня и потом заставила бы его смеяться, как он смеялся тогда, и глаза его – как я вижу эти глаза! думала Наташа. – И что мне за дело до его отца и сестры: я люблю его одного, его, его, с этим лицом и глазами, с его улыбкой, мужской и вместе детской… Нет, лучше не думать о нем, не думать, забыть, совсем забыть на это время. Я не вынесу этого ожидания, я сейчас зарыдаю», – и она отошла от зеркала, делая над собой усилия, чтоб не заплакать. – «И как может Соня так ровно, так спокойно любить Николиньку, и ждать так долго и терпеливо»! подумала она, глядя на входившую, тоже одетую, с веером в руках Соню.