Выселение украинцев из Польши в УССР

Выселение украинского населения из ПНР в СССР (1944—1946) — акция массового переселения пограничного населения (Не путать с акцией «Висла»).

9 сентября 1944 Польский комитет национального освобождения заключил три международных соглашения (Республиканские договоры) с тремя советскими республиками: БССР, УССР и ЛитССР. Официальное название договора между ПНР и СССР: «Соглашение между Правительством Украинской Советской Социалистической Республики и Польским Комитетом Национального освобождения об эвакуации украинского населения с территории Польши и польских граждан с территории УССР». С польской стороны договор подписал председатель ПНВК Эдвард Осубка-Моравский, с украинской — председатель СНК УССР Никита Сергеевич Хрущев. Договор предоставлял возможность выезда украинцам, белорусам и русским в УССР и возвращение в Польшу поляков и евреев, которые по состоянию на 17 сентября 1939 г. были гражданами Польского государства.

Договор содержал и тайную часть — подробную инструкцию выполнения, которая была передана польскому правительству 22 сентября 1944 г. представителем СССР при ПНВК — генералом Николаем Александровичем Булганиным.

Главными представителями польского правительства в деле эвакуации украинского населения из Польши были: консул Рогальский (до 30 апреля 1945 г.) и Иосиф Беднаж (с 1 мая 1945 г. по 11 марта 1947 г.). Главными уполномоченными правительства УССР выступали Николай Викторович Подгорный и М. Ромащенко (от 1 января 1946 г.)

Организация

Советская сторона определила Главного Уполномоченного, а польская — Главного Представителя. Их резиденции находились в Люблине и Луцке. В помощь им предоставлено по два заместителя, а также региональные представители и уполномоченные, эксперты и вспомогательный технический персонал.

Определены представительства районных уполномоченных в регионах:

• с польской стороны: Влодава, Хелм, Замосць, Красныстав, Билгорай, Грубешов, Любачув, Ярослав, Пшемысль и Леско.
• с украинской стороны: Малая Влодавка, Лычков, Превоз, Устилуг, Сокаль, Пархач, Рава-Русская, Краковец, Медыка, Нижанковичи, Ласковец, Устияново.

Обе стороны сохраняли возможность создания региональных пунктов и в других местах.

I этап репатриации

Территория, на которой происходила акция, охватывала земли Ряшевского, Люблинского и Краковского воеводств. Всех их разделили на 15 районов, в каждом из которых действовала отдельная, так называемая польско-украинская комиссия. В полномочия этих комиссий входило сбор заявлений от местного населения о выезде, подготовка списков переселенцев и эвакуационных карт, организация транспорта, и т. п.

II этап репатриации

Второй этап продолжался с 1 января до конца августа 1945 года. Зимой репатриация была приостановлена из-за сложных погодных условий. Весной 1945 года уехали жители разрушенных при отступлении немецких войск сел из районов Лупковского и Дукельского перевалов. Это была, практически, последняя группа лиц, которые добровольно согласились на выезд в СССР.

III этап репатриации

Третий этап продолжался с 1 сентября по 31 декабря 1945. Для сопровождения людей были задействованы части 3-й, 8-й и 9-й дивизий польской армии. На данном этапе из Польши выселено 81806 человек (22854 семей). Насильственная депортация охватила четыре района: Залесский, Перемышль, Санок и Любачов. Депортация сопровождалась репрессиями. В частности 21 сентября 1945 был впервые арестован греко-католический епископ Перемышльский Иосафат Коциловский.

В ответ на принудительное переселение, проводник УПА в Польше полковник «Орест» 9 сентября 1945 издал приказ о боевых действиях против комиссий по переселению и польских войск, которые сопровождали депортированных, и о сжигании опустевших поселений с целью задержки их заселения поляками. Также нападениям УПА подвергались железнодорожные линии, станции, мосты и путепроводы. Аналогичные приказы издавал проводник УПА Стяг. Почувствовав угрозу со стороны УПА, польское правительство интенсифицировало действия по депортации украинского населения.

IV этап репатриации

Четвёртый этап продолжался с 1 января по 15 июня 1946. В 1946 отряды Польской народной армии осуществляли акции подавления, в частности в следующих селах: Терка (30 жертв), Бжозовець округ Чашина (9 жертв), Суровичны Поляны (9 жертв), Карликов (14 жертв), Мхава (количество жертв неизвестно). Кровавой была резня в Завадке Мороховской, где 56 жителей села были убиты солдатами.

5 апреля 1946 была создана Оперативная группа «Жешув» (GO «Rzeszów») под командованием генерала Яна Роткевича. Этой организации были подчинены 3-я, 8-я и 9-я пехотные дивизии и все силы WOP, KBW, МО и MBP. 26 апреля 1946 генерал Стефан Моссор приказал до 15 июня вывести на Украину 14045 семей, которые по данным комиссий по переселению все ещё оставались в этом районе. Для достижения этой цели было увеличено число депортируемых семей со 100 до 500 в день. 26 июня 1946 (то есть после даты окончания договора) был похищен епископ Иосафат Коциловский и передан в руки НКВД. 27 июня 1946 был арестован вспомогательный епископ Перемышльской епархии Григорий Лакота. Оба священнослужителя погибли на чужбине.

Последствия

Всего, во время проведения акции, было переселено около 480000 человек (122450 украинских семей), в том числе:

• из Краковского воеводства — 21776 человек
• из Ряшевского воеводства — 267790 человек
• из Люблинского воеводства — 190734 человека.

6 мая 1947 г. правительства ПНР и СССР объявили совместное заявление об окончании переселения поляков с территории УССР в Польшу и украинского населения с территории Польши в УССР.

Литература

• Eugeniusz Misiło, "Repatriacja czy deportacja t. I i II", Warszawa 1996, ISBN 83-86112-00-X (польск.)
• Aldona Chojnowska, "Operacja Wisła", "Zeszyty Historyczne" nr 102, Paryż 1992, ISBN 83-85521-16-X (польск.)
• Karol Grunberg, Bolesław Sprengel, "Trudne sąsiedztwo", Warszawa 2005, ISBN 83-05-13372-9 (польск.)
• Jan Pisuliński - "Przesiedlenie ludności ukraińskiej z Polski do USRR w latach 1944-1947", Rzeszów 2009, ISBN 978-83-7338-475-0 (польск.)
• [obereg.at.ua/publ/2-1-0-32 Цаль Андрій. Етапи переселення українців з Польщі у 1944-1946 рр.] (укр.)
• Bohdan Kordan, "Making Borders Stick: Population Transfer and Resettlement in the Trans- Curzon Territories, 1944-1949" International Migration Review, Vol. 31, No. 3. (Autumn, 1997), pp. 704–720. (англ.)

Ссылки

• PAWEŁ SMOLEŃSKI. [wyborcza.pl/politykaekstra/1,133136,14158389,Mialo_byc_cicho_i_spokojnie.html Miało być cicho i spokojnie] (польск.). Gazeta Wyborcza (24.06.2013). Проверено 20 июня 2015.

Отрывок, характеризующий Выселение украинцев из Польши в УССР

После своего объяснения с женой, Пьер поехал в Петербург. В Торжке на cтанции не было лошадей, или не хотел их смотритель. Пьер должен был ждать. Он не раздеваясь лег на кожаный диван перед круглым столом, положил на этот стол свои большие ноги в теплых сапогах и задумался.
– Прикажете чемоданы внести? Постель постелить, чаю прикажете? – спрашивал камердинер.
Пьер не отвечал, потому что ничего не слыхал и не видел. Он задумался еще на прошлой станции и всё продолжал думать о том же – о столь важном, что он не обращал никакого .внимания на то, что происходило вокруг него. Его не только не интересовало то, что он позже или раньше приедет в Петербург, или то, что будет или не будет ему места отдохнуть на этой станции, но всё равно было в сравнении с теми мыслями, которые его занимали теперь, пробудет ли он несколько часов или всю жизнь на этой станции.
Смотритель, смотрительша, камердинер, баба с торжковским шитьем заходили в комнату, предлагая свои услуги. Пьер, не переменяя своего положения задранных ног, смотрел на них через очки, и не понимал, что им может быть нужно и каким образом все они могли жить, не разрешив тех вопросов, которые занимали его. А его занимали всё одни и те же вопросы с самого того дня, как он после дуэли вернулся из Сокольников и провел первую, мучительную, бессонную ночь; только теперь в уединении путешествия, они с особенной силой овладели им. О чем бы он ни начинал думать, он возвращался к одним и тем же вопросам, которых он не мог разрешить, и не мог перестать задавать себе. Как будто в голове его свернулся тот главный винт, на котором держалась вся его жизнь. Винт не входил дальше, не выходил вон, а вертелся, ничего не захватывая, всё на том же нарезе, и нельзя было перестать вертеть его.
Вошел смотритель и униженно стал просить его сиятельство подождать только два часика, после которых он для его сиятельства (что будет, то будет) даст курьерских. Смотритель очевидно врал и хотел только получить с проезжего лишние деньги. «Дурно ли это было или хорошо?», спрашивал себя Пьер. «Для меня хорошо, для другого проезжающего дурно, а для него самого неизбежно, потому что ему есть нечего: он говорил, что его прибил за это офицер. А офицер прибил за то, что ему ехать надо было скорее. А я стрелял в Долохова за то, что я счел себя оскорбленным, а Людовика XVI казнили за то, что его считали преступником, а через год убили тех, кто его казнил, тоже за что то. Что дурно? Что хорошо? Что надо любить, что ненавидеть? Для чего жить, и что такое я? Что такое жизнь, что смерть? Какая сила управляет всем?», спрашивал он себя. И не было ответа ни на один из этих вопросов, кроме одного, не логического ответа, вовсе не на эти вопросы. Ответ этот был: «умрешь – всё кончится. Умрешь и всё узнаешь, или перестанешь спрашивать». Но и умереть было страшно.
Торжковская торговка визгливым голосом предлагала свой товар и в особенности козловые туфли. «У меня сотни рублей, которых мне некуда деть, а она в прорванной шубе стоит и робко смотрит на меня, – думал Пьер. И зачем нужны эти деньги? Точно на один волос могут прибавить ей счастья, спокойствия души, эти деньги? Разве может что нибудь в мире сделать ее и меня менее подверженными злу и смерти? Смерть, которая всё кончит и которая должна притти нынче или завтра – всё равно через мгновение, в сравнении с вечностью». И он опять нажимал на ничего не захватывающий винт, и винт всё так же вертелся на одном и том же месте.
Слуга его подал ему разрезанную до половины книгу романа в письмах m mе Suza. [мадам Сюза.] Он стал читать о страданиях и добродетельной борьбе какой то Аmelie de Mansfeld. [Амалии Мансфельд.] «И зачем она боролась против своего соблазнителя, думал он, – когда она любила его? Не мог Бог вложить в ее душу стремления, противного Его воле. Моя бывшая жена не боролась и, может быть, она была права. Ничего не найдено, опять говорил себе Пьер, ничего не придумано. Знать мы можем только то, что ничего не знаем. И это высшая степень человеческой премудрости».
Всё в нем самом и вокруг него представлялось ему запутанным, бессмысленным и отвратительным. Но в этом самом отвращении ко всему окружающему Пьер находил своего рода раздражающее наслаждение.
– Осмелюсь просить ваше сиятельство потесниться крошечку, вот для них, – сказал смотритель, входя в комнату и вводя за собой другого, остановленного за недостатком лошадей проезжающего. Проезжающий был приземистый, ширококостый, желтый, морщинистый старик с седыми нависшими бровями над блестящими, неопределенного сероватого цвета, глазами.
Пьер снял ноги со стола, встал и перелег на приготовленную для него кровать, изредка поглядывая на вошедшего, который с угрюмо усталым видом, не глядя на Пьера, тяжело раздевался с помощью слуги. Оставшись в заношенном крытом нанкой тулупчике и в валеных сапогах на худых костлявых ногах, проезжий сел на диван, прислонив к спинке свою очень большую и широкую в висках, коротко обстриженную голову и взглянул на Безухого. Строгое, умное и проницательное выражение этого взгляда поразило Пьера. Ему захотелось заговорить с проезжающим, но когда он собрался обратиться к нему с вопросом о дороге, проезжающий уже закрыл глаза и сложив сморщенные старые руки, на пальце одной из которых был большой чугунный перстень с изображением Адамовой головы, неподвижно сидел, или отдыхая, или о чем то глубокомысленно и спокойно размышляя, как показалось Пьеру. Слуга проезжающего был весь покрытый морщинами, тоже желтый старичек, без усов и бороды, которые видимо не были сбриты, а никогда и не росли у него. Поворотливый старичек слуга разбирал погребец, приготовлял чайный стол, и принес кипящий самовар. Когда всё было готово, проезжающий открыл глаза, придвинулся к столу и налив себе один стакан чаю, налил другой безбородому старичку и подал ему. Пьер начинал чувствовать беспокойство и необходимость, и даже неизбежность вступления в разговор с этим проезжающим.
Слуга принес назад свой пустой, перевернутый стакан с недокусанным кусочком сахара и спросил, не нужно ли чего.
– Ничего. Подай книгу, – сказал проезжающий. Слуга подал книгу, которая показалась Пьеру духовною, и проезжающий углубился в чтение. Пьер смотрел на него. Вдруг проезжающий отложил книгу, заложив закрыл ее и, опять закрыв глаза и облокотившись на спинку, сел в свое прежнее положение. Пьер смотрел на него и не успел отвернуться, как старик открыл глаза и уставил свой твердый и строгий взгляд прямо в лицо Пьеру.
Пьер чувствовал себя смущенным и хотел отклониться от этого взгляда, но блестящие, старческие глаза неотразимо притягивали его к себе.


– Имею удовольствие говорить с графом Безухим, ежели я не ошибаюсь, – сказал проезжающий неторопливо и громко. Пьер молча, вопросительно смотрел через очки на своего собеседника.
– Я слышал про вас, – продолжал проезжающий, – и про постигшее вас, государь мой, несчастье. – Он как бы подчеркнул последнее слово, как будто он сказал: «да, несчастье, как вы ни называйте, я знаю, что то, что случилось с вами в Москве, было несчастье». – Весьма сожалею о том, государь мой.