Гандара, Антонио де ла

Антонио де ла Гандара
Антонио де ла Гандара. Портрет работы Монтгомери С. Рузвельта.
Имя при рождении:	Antonio de la Gándara
Дата рождения:	16 декабря 1861(1861-12-16)
Место рождения:	Париж, Франция
Дата смерти:	30 июня 1917(1917-06-30) (55 лет)
Место смерти:	Париж, Франция
Гражданство:	Франция Франция
Жанр:	Портрет
Работы на Викискладе

Антóнио де ла Гáндара (фр. Antonio de la Gándara; 16 декабря 1861, Париж — 30 июня 1917, там же) — испано-французский художник.

Биография

Отец — испанец из Мексики, мать — француженка, выросшая в Англии. В 1878 поступил в Высшую национальную художественную школу. Среди его учителей — Жером и Кабанель. Впервые выставил свои работы в 1883, в 1884 удостоен почётного упоминания Салона на Елисейских полях за картину «Святой Себастьян, пронзенный стрелами». С 1885 был дружен с Робером де Монтескью, написал его портрет (ок. 1892). Познакомился с Эдмоном Гонкуром, Альфонсом Доде, Верленом, Мореасом, Леконт де Лилем, Анатолем Франсом, Габриеле д’Аннунцио, Марселем Прустом, Сен-Сансом, Форе, Колетт, Сарой Бернар, Идой Рубинштейн и другими крупнейшими фигурами художественной жизни того времени, а также с Лианой де Пужи, художницей Ромейн Брукс, певицей и актрисой Полиной Полер, светской красавицей-креолкой Виржини Готро, другими эмансипированными женщинами эпохи. Многие из них выступали его моделями.

Похоронен на кладбище Пер-Лашез.

Творчество

Наиболее известен портретами известных фигур прекрасной эпохи. Эмиль Верхарн видел в его творчестве влияние Шардена. Среди современников ему близки по манере Уистлер, Болдини, Эллё. Выступал как книжный иллюстратор, работал как график в журналах, занимался модным женским костюмом. Влюбленный в роман Дон Кихот, написал несколько картин на его темы (1912). Был значимой фигурой для поколения новаторов начала XX века (Аполлинер и др.).

Известность

Был одним из наиболее популярных портретистов конца XIX — начала XX веков. Выставки Гандары проходили в Нью-Йорке, Бостоне, Брюсселе, Берлине, Дрездене, Мюнхене, Вене, Мадриде, Сарагосе, Барселоне, Венеции, Буэнос-Айресе и др. Награждён испанским орденом Изабеллы Католички (1894). Офицер Ордена Почётного легиона (1911).

Литература

• Xavier Mathieu — «Antonio de La Gandara, un témoin de la Belle Epoque» — 308 pp. — Edition des Musées, 2011 — France
• Bouyer R. A. de la Gandara et son œuvre. — Paris: Éditions de «La Plume», 1902.

Ссылки

• [www.lagandara.fr Официальный сайт]
• [www.jssgallery.org/Other_Artists/Antonio_de_la_Gandara/Antonio_de_la_Gandara.htm Antonio de la Gandara]  (англ.)
• [biographie.net/antoniodelagandara.html Хронология]  (фр.)

Отрывок, характеризующий Гандара, Антонио де ла

– У графини просите, а я не распоряжаюсь.
– Ежели затруднительно, пожалуйста, не надо, – сказал Берг. – Мне для Верушки только очень бы хотелось.
– Ах, убирайтесь вы все к черту, к черту, к черту и к черту!.. – закричал старый граф. – Голова кругом идет. – И он вышел из комнаты.
Графиня заплакала.
– Да, да, маменька, очень тяжелые времена! – сказал Берг.
Наташа вышла вместе с отцом и, как будто с трудом соображая что то, сначала пошла за ним, а потом побежала вниз.
На крыльце стоял Петя, занимавшийся вооружением людей, которые ехали из Москвы. На дворе все так же стояли заложенные подводы. Две из них были развязаны, и на одну из них влезал офицер, поддерживаемый денщиком.
– Ты знаешь за что? – спросил Петя Наташу (Наташа поняла, что Петя разумел: за что поссорились отец с матерью). Она не отвечала.
– За то, что папенька хотел отдать все подводы под ранепых, – сказал Петя. – Мне Васильич сказал. По моему…
– По моему, – вдруг закричала почти Наташа, обращая свое озлобленное лицо к Пете, – по моему, это такая гадость, такая мерзость, такая… я не знаю! Разве мы немцы какие нибудь?.. – Горло ее задрожало от судорожных рыданий, и она, боясь ослабеть и выпустить даром заряд своей злобы, повернулась и стремительно бросилась по лестнице. Берг сидел подле графини и родственно почтительно утешал ее. Граф с трубкой в руках ходил по комнате, когда Наташа, с изуродованным злобой лицом, как буря ворвалась в комнату и быстрыми шагами подошла к матери.
– Это гадость! Это мерзость! – закричала она. – Это не может быть, чтобы вы приказали.
Берг и графиня недоумевающе и испуганно смотрели на нее. Граф остановился у окна, прислушиваясь.
– Маменька, это нельзя; посмотрите, что на дворе! – закричала она. – Они остаются!..
– Что с тобой? Кто они? Что тебе надо?
– Раненые, вот кто! Это нельзя, маменька; это ни на что не похоже… Нет, маменька, голубушка, это не то, простите, пожалуйста, голубушка… Маменька, ну что нам то, что мы увезем, вы посмотрите только, что на дворе… Маменька!.. Это не может быть!..
Граф стоял у окна и, не поворачивая лица, слушал слова Наташи. Вдруг он засопел носом и приблизил свое лицо к окну.
Графиня взглянула на дочь, увидала ее пристыженное за мать лицо, увидала ее волнение, поняла, отчего муж теперь не оглядывался на нее, и с растерянным видом оглянулась вокруг себя.
– Ах, да делайте, как хотите! Разве я мешаю кому нибудь! – сказала она, еще не вдруг сдаваясь.
– Маменька, голубушка, простите меня!
Но графиня оттолкнула дочь и подошла к графу.
– Mon cher, ты распорядись, как надо… Я ведь не знаю этого, – сказала она, виновато опуская глаза.
– Яйца… яйца курицу учат… – сквозь счастливые слезы проговорил граф и обнял жену, которая рада была скрыть на его груди свое пристыженное лицо.
– Папенька, маменька! Можно распорядиться? Можно?.. – спрашивала Наташа. – Мы все таки возьмем все самое нужное… – говорила Наташа.
Граф утвердительно кивнул ей головой, и Наташа тем быстрым бегом, которым она бегивала в горелки, побежала по зале в переднюю и по лестнице на двор.
Люди собрались около Наташи и до тех пор не могли поверить тому странному приказанию, которое она передавала, пока сам граф именем своей жены не подтвердил приказания о том, чтобы отдавать все подводы под раненых, а сундуки сносить в кладовые. Поняв приказание, люди с радостью и хлопотливостью принялись за новое дело. Прислуге теперь это не только не казалось странным, но, напротив, казалось, что это не могло быть иначе, точно так же, как за четверть часа перед этим никому не только не казалось странным, что оставляют раненых, а берут вещи, но казалось, что не могло быть иначе.