Гимн Республики Сербской
Моја Република Moja Republika | |
---|---|
Моя республика | |
Автор слов | Младен Матович, 2008 |
Композитор | Младен Матович |
Страна | Республика Сербская |
Моя Республика (серб. Моја Република, хорв. и босн. Moja Republika) это национальный гимн Республики Сербской в составе Боснии и Герцеговины. 16 июля 2008 года он заменил инструментальную версию гимна Боже Правде, который был объявлен неконституционным в 2006 году, согласно решению Конституционного суда Боснии и Герцеговины.[1]
Автор музыки и текста гимна Младен Матович.[2]
Содержание
Текст
Сербский языкТамо гдје најљепша се зора буди За њега сви се сад помолимо У срцу мом само је један дом Тамо гдје су наши преци давни За њега сви се сад помолимо У срцу мом само је један дом |
Хорватский/Боснийский языкTamo gdje najljepša se zora budi Za njega svi se sad pomolimo U srcu mom samo je jedan dom Tamo gdje su naši preci davni Za njega svi se sad pomolimo U srcu mom samo je jedan dom |
Русский переводТам, где просыпается красивейший рассвет, За него давайте же все сейчас помолимся, В моём сердце есть только один дом, Там, где наши давние предки За него давайте же все сейчас помолимся, В моём сердце есть только один дом, |
См. также
Источники
Напишите отзыв о статье "Гимн Республики Сербской"
Ссылки
- [www.youtube.com/watch?v=ULVAWLtiiUM Moja Republika in Youtube]
- [sr.wikiquote.org/sr-el/%D0%9C%D0%BE%D1%98%D0%B0_%D1%80%D0%B5%D0%BF%D1%83%D0%B1%D0%BB%D0%B8%D0%BA%D0%B0 Moja Republika in the Serbian Language Wikiquote]
|
Отрывок, характеризующий Гимн Республики Сербской
– Да полно, Наташа, – говорила ей Соня. – Я вижу, ты права, да вынь один верхний.– Не хочу, – кричала Наташа, одной рукой придерживая распустившиеся волосы по потному лицу, другой надавливая ковры. – Да жми же, Петька, жми! Васильич, нажимай! – кричала она. Ковры нажались, и крышка закрылась. Наташа, хлопая в ладоши, завизжала от радости, и слезы брызнули у ней из глаз. Но это продолжалось секунду. Тотчас же она принялась за другое дело, и уже ей вполне верили, и граф не сердился, когда ему говорили, что Наталья Ильинишна отменила его приказанье, и дворовые приходили к Наташе спрашивать: увязывать или нет подводу и довольно ли она наложена? Дело спорилось благодаря распоряжениям Наташи: оставлялись ненужные вещи и укладывались самым тесным образом самые дорогие.
Но как ни хлопотали все люди, к поздней ночи еще не все могло быть уложено. Графиня заснула, и граф, отложив отъезд до утра, пошел спать.
Соня, Наташа спали, не раздеваясь, в диванной. В эту ночь еще нового раненого провозили через Поварскую, и Мавра Кузминишна, стоявшая у ворот, заворотила его к Ростовым. Раненый этот, по соображениям Мавры Кузминишны, был очень значительный человек. Его везли в коляске, совершенно закрытой фартуком и с спущенным верхом. На козлах вместе с извозчиком сидел старик, почтенный камердинер. Сзади в повозке ехали доктор и два солдата.
– Пожалуйте к нам, пожалуйте. Господа уезжают, весь дом пустой, – сказала старушка, обращаясь к старому слуге.
– Да что, – отвечал камердинер, вздыхая, – и довезти не чаем! У нас и свой дом в Москве, да далеко, да и не живет никто.
– К нам милости просим, у наших господ всего много, пожалуйте, – говорила Мавра Кузминишна. – А что, очень нездоровы? – прибавила она.
Камердинер махнул рукой.
– Не чаем довезти! У доктора спросить надо. – И камердинер сошел с козел и подошел к повозке.
– Хорошо, – сказал доктор.
Камердинер подошел опять к коляске, заглянул в нее, покачал головой, велел кучеру заворачивать на двор и остановился подле Мавры Кузминишны.
– Господи Иисусе Христе! – проговорила она.
Мавра Кузминишна предлагала внести раненого в дом.
– Господа ничего не скажут… – говорила она. Но надо было избежать подъема на лестницу, и потому раненого внесли во флигель и положили в бывшей комнате m me Schoss. Раненый этот был князь Андрей Болконский.
Наступил последний день Москвы. Была ясная веселая осенняя погода. Было воскресенье. Как и в обыкновенные воскресенья, благовестили к обедне во всех церквах. Никто, казалось, еще не мог понять того, что ожидает Москву.
Только два указателя состояния общества выражали то положение, в котором была Москва: чернь, то есть сословие бедных людей, и цены на предметы. Фабричные, дворовые и мужики огромной толпой, в которую замешались чиновники, семинаристы, дворяне, в этот день рано утром вышли на Три Горы. Постояв там и не дождавшись Растопчина и убедившись в том, что Москва будет сдана, эта толпа рассыпалась по Москве, по питейным домам и трактирам. Цены в этот день тоже указывали на положение дел. Цены на оружие, на золото, на телеги и лошадей всё шли возвышаясь, а цены на бумажки и на городские вещи всё шли уменьшаясь, так что в середине дня были случаи, что дорогие товары, как сукна, извозчики вывозили исполу, а за мужицкую лошадь платили пятьсот рублей; мебель же, зеркала, бронзы отдавали даром.