Грибовский, Адриан Моисеевич

	Адриан Моисеевич Грибовский <tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Портрет работы Н. Аргунова</td></tr><tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Рождение:	26 августа 1767; Лубны, Российская империя
Смерть:	28 января 1834 (66 лет); Российская империя

В Википедии есть статьи о других людях с фамилией Грибовский.

Адриан Моисеевич Грибовский (26 августа 1767(17670826), Лубны — 28 января 1834) — доверенное лицо Платона Зубова, кабинет-секретарь Екатерины II в последний год её правления, известный главным образом как автор записок об этом времени. По чинам — подполковник, надворный советник. Владелец усадьбы Щурово на Оке.

Ранние годы

Родился в Лубнах 26 августа 1767 году. Сын казачьего есаула, по матери происходил из старинного малороссийского дворянского рода Сулим. Овдовев, она постриглась в Белогорский монастырь, где была игуменьей. В 1772 Грибовский вместе с родителями приехал в Москву, где с 1778 по 1782 он учился в Университетской гимназии «на собственном иждивении». В 1782 году перешёл в Московский университет, но на следующий год оставил обучение «для определения к статским делам».

В 1784 в чине губернского секретаря определен в Комиссию нового Уложения. Затем Грибовский занялся переводами, его литературные труды были известны Г. Р. Державину и в декабре 1784 года поэт взял молодого писателя на службу в Петрозаводск, в качестве секретаря Олонецкого приказа общественного призрения, где он был тогда губернатором. 10 января 1785 Сенат утвердил его в этой должности. С 19 июля по 13 сентября 1785 с Державиным объезжал Олонецкую губернию, посетив водопад Кивач, Кемь, Каргополь и другие селения края; вместе с другим секретарем Н. Ф. Эминым вел «поденную записку». Ловкий Грибовский скоро заслужил полное доверие своего начальника, которое жестоко обманул, исполняя обязанности казначея Приказа общественного призрения проиграв в карты казенные деньги. Державин замял дело, возместив растрату, но репутация Грибовского серьезно пострадала. Грибовский уволился со службы, получив, однако, при этом чин коллежского секретаря.

Служба Потёмкину и Зубову

В июне 1786 Грибовский приехал в Санкт-Петербург и поселился в доме О. П. Козодавлева. Попытки Грибовского устроиться на службу в Коммерц-коллегию (через А. Р. Воронцова), а затем в Тамбовское наместничество в качестве директора и преподавателя народных училищ или секретаря наместничества (через Державина) оказались безуспешными. Лишь в конце 1786 года Грибовский поступил в Военно-походную канцелярию Потемкина во время турецкой войны под началом В. С. Попова.

Во время русско-турецкой войны 1787—1791 гг. Грибовский находился при походной канцелярии. Зимой 1789 года Грибовский сопровождал Потемкина в Петербург. Как человеку, владевшему литературным пером, ему поручено было составление журналов военных действий, по которому составлялись донесения Потемкина Екатерине, а на Ясском конгрессе — обязанности конференц-секретаря. Письмо Грибовского к Державину о смерти Потемкина (5 октября 1791 года) явилось, очевидно, одним из первых известий об этом событии, дошедших до Петербурга.

Неожиданная смерть Потемкина и близость к нему не только не погубили Грибовского, но помогли ему попасть на службу к бывшему сопернику и врагу князя Таврического — П. А. Зубову с рекомендательным письмом от А. А. Безбородко, расположение которого искательный Грибовский быстро сумел заслужить. 14 января 1792 года Грибовский прибыл в Петербург и через четыре дня, переименованный из надворных советников в подполковники Изюмского легко-конного полка, он назначен правителем канцелярии Зубова и скоро сделался его правой рукой. В том же году Грибовский получил земельные наделы на левом берегу Тилигульского лимана (12000 дес.), где возникло село Ташино (Украина), и на левом берегу Днестровского лимана (7500 дес.). Его именем названо село Грибовка (Андриановка) Овидиопольского района.

Кабинет-секретарь

Императрица узнала и оценила способности и усердие Грибовского и 11 августа 1795 года сделала его своим статс-секретарём по принятию прошений. Кроме того, Грибовский, по заданию императрицы, изучал гражданские законы и церковные уставы для составления нового устава Сената, а также работал над замечаниями на Генеральный регламент Петра I. Грибовский принимал участие в решении ряда политических вопросов (устроение губерний в бывших малороссийских областях; составление штатов запасных батальонов и эскадронов; размещение поселенцев в южных губерниях и т. п.). Ему, в частности, принадлежит текст указа об основании Одессы.

Нередко Грибовский злоупотреблял своим положением. Большие средства, которые имел теперь Грибовский, позволяли ему жить широко, и в Петербурге удивлялись его роскоши и мотовству. Веселый и общительный, Грибовский любил музыку, имел свой оркестр и сам играл на скрипке Страдивари.

Опала и банкротство

Со смертью Екатерины II начались злоключения Грибовского: 14 января 1797 года, отрешенный от всех должностей, он был выслан из Петербурга, а в мае посажен в Петропавловскую крепость, вследствие жалоб на пропавшие из Таврического дворца картины и незаконные переселения казенных крестьян.

Уплатив взыскания, Грибовский освободился в начале 1799 года, но на следующий — был отправлен в Шлиссельбург, обвиняемый в продаже казенных земель в Новороссии. В феврале 1801 года Грибовский был выпущен из крепости и поселился в своем имении Подольской губернии, Вишневчике, откуда скоро переехал на житье в Москву.

Здесь, прежней роскошной жизнью, Грибовский расстроил своё состояние и в 1814 году поселился в уцелевшем у него имении селе Щуров, на Оке, против Коломны. Попытка поправить дела откупами окончилась неудачей, и в 1817 году Грибовский объявил себя несостоятельным. Почти до конца жизни он хлопотал по присутственным местам, чтобы оправдаться от обвинения в злостном банкротстве; процесс окончился в его пользу, но поглотил остатки его состояния.

Умер 28 января 1834 года и погребен в Коломенском Голутвине монастыре. Он не оставил по себе доброй памяти у современников: будучи всего 19-и лет, он растратил деньги; спасенный Державиным, он отплатил ему неблагодарностью; всем обязанный Зубову, он при Павле сделал попытку повредить ему из своекорыстных соображений. В последние годы жизни он составил «Записки» и им обязан своей известностью.

Семья

Был женат на Наталии Акимовне Чистяковой (ум. 1834), дочери секунд-майора А. Чистякова. Отличалась красотой, была хорошей хозяйкой и любящей женой. В записках Грибовского не раз упоминается, как она заботилась о нем во время его заключения в Петропавловской и Шлиссельбургской крепостях, откуда он был освобожден её стараниями. Почти постоянно жила в имении Вишневчике Подольской губернии и в Щурове, где сама вела обширное хозяйство, под конец совершенно расстроенное разными долгами. Умерла 27 января 1834 года, накануне кончины своего мужа. Похоронена в коломенском Голутвине монастыре. Дети:

Елена (1794—после 1858), замужем за подполковником Василием Яковлевичем Губерти (1784—1843), позднее городничем в Коломне. Их сын известный московский библиограф и коллекционер Н. Губерти.
Николай (1795—после 1863), воспитанник училища колонновожатых, служил в драгунском полку, а затем в г. Поти по таможенному ведомству.

Сочинения

[books.google.ru/books?id=nvJKAAAAcAAJ&printsec=frontcover Записки о императрице Екатерине Великой полковника, состоявшего при её особе статс-секретарем Адриана Моисеевича Грибовского] (Москва, 1847)
Собрание разных полученных от главнокомандующих армиями и флотами ко двору донесений: С подлинников присылаемых в Императорскую Академию наук для напечатания в Ведомостях. / Составитель А. М. Грибовский. Санкт-Петербург: При Имп. Акад. наук, 1791—1796.
Воспоминания и дневники Адриана Моисеевича Грибовского, статс-секретаря императрицы Екатерины Великой, с подлинной рукописью, портретом и снимком почерка. Москва, Университетская типография, 1899 год.
Смоллет, Тобайас Джордж. Веселая книга, или Шалости человеческия. / С аглинскаго [перевел А. М. Грибовский].

Источники

Русские портреты XVIII и XIX столетий. Издание Великого князя Николая Михайловича [history-portraits.ru/portrait/category/portraits/page/2.html Русские портреты XVIII—XIX веков ]
[russian_xviii_centure.academic.ru/227/Грибовский_Адриан_Моисеевич Русский биографический словарь Половцова]

Напишите отзыв о статье "Грибовский, Адриан Моисеевич"

Отрывок, характеризующий Грибовский, Адриан Моисеевич

– С удовольствием отдаю ее вам, – сказал Наполеон. – Кто этот молодой человек подле вас?
Князь Репнин назвал поручика Сухтелена.
Посмотрев на него, Наполеон сказал, улыбаясь:
– II est venu bien jeune se frotter a nous. [Молод же явился он состязаться с нами.]
– Молодость не мешает быть храбрым, – проговорил обрывающимся голосом Сухтелен.
– Прекрасный ответ, – сказал Наполеон. – Молодой человек, вы далеко пойдете!
Князь Андрей, для полноты трофея пленников выставленный также вперед, на глаза императору, не мог не привлечь его внимания. Наполеон, видимо, вспомнил, что он видел его на поле и, обращаясь к нему, употребил то самое наименование молодого человека – jeune homme, под которым Болконский в первый раз отразился в его памяти.
– Et vous, jeune homme? Ну, а вы, молодой человек? – обратился он к нему, – как вы себя чувствуете, mon brave?
Несмотря на то, что за пять минут перед этим князь Андрей мог сказать несколько слов солдатам, переносившим его, он теперь, прямо устремив свои глаза на Наполеона, молчал… Ему так ничтожны казались в эту минуту все интересы, занимавшие Наполеона, так мелочен казался ему сам герой его, с этим мелким тщеславием и радостью победы, в сравнении с тем высоким, справедливым и добрым небом, которое он видел и понял, – что он не мог отвечать ему.
Да и всё казалось так бесполезно и ничтожно в сравнении с тем строгим и величественным строем мысли, который вызывали в нем ослабление сил от истекшей крови, страдание и близкое ожидание смерти. Глядя в глаза Наполеону, князь Андрей думал о ничтожности величия, о ничтожности жизни, которой никто не мог понять значения, и о еще большем ничтожестве смерти, смысл которой никто не мог понять и объяснить из живущих.
Император, не дождавшись ответа, отвернулся и, отъезжая, обратился к одному из начальников:
– Пусть позаботятся об этих господах и свезут их в мой бивуак; пускай мой доктор Ларрей осмотрит их раны. До свидания, князь Репнин, – и он, тронув лошадь, галопом поехал дальше.
На лице его было сиянье самодовольства и счастия.
Солдаты, принесшие князя Андрея и снявшие с него попавшийся им золотой образок, навешенный на брата княжною Марьею, увидав ласковость, с которою обращался император с пленными, поспешили возвратить образок.
Князь Андрей не видал, кто и как надел его опять, но на груди его сверх мундира вдруг очутился образок на мелкой золотой цепочке.
«Хорошо бы это было, – подумал князь Андрей, взглянув на этот образок, который с таким чувством и благоговением навесила на него сестра, – хорошо бы это было, ежели бы всё было так ясно и просто, как оно кажется княжне Марье. Как хорошо бы было знать, где искать помощи в этой жизни и чего ждать после нее, там, за гробом! Как бы счастлив и спокоен я был, ежели бы мог сказать теперь: Господи, помилуй меня!… Но кому я скажу это! Или сила – неопределенная, непостижимая, к которой я не только не могу обращаться, но которой не могу выразить словами, – великое всё или ничего, – говорил он сам себе, – или это тот Бог, который вот здесь зашит, в этой ладонке, княжной Марьей? Ничего, ничего нет верного, кроме ничтожества всего того, что мне понятно, и величия чего то непонятного, но важнейшего!»
Носилки тронулись. При каждом толчке он опять чувствовал невыносимую боль; лихорадочное состояние усилилось, и он начинал бредить. Те мечтания об отце, жене, сестре и будущем сыне и нежность, которую он испытывал в ночь накануне сражения, фигура маленького, ничтожного Наполеона и над всем этим высокое небо, составляли главное основание его горячечных представлений.
Тихая жизнь и спокойное семейное счастие в Лысых Горах представлялись ему. Он уже наслаждался этим счастием, когда вдруг являлся маленький Напoлеон с своим безучастным, ограниченным и счастливым от несчастия других взглядом, и начинались сомнения, муки, и только небо обещало успокоение. К утру все мечтания смешались и слились в хаос и мрак беспамятства и забвения, которые гораздо вероятнее, по мнению самого Ларрея, доктора Наполеона, должны были разрешиться смертью, чем выздоровлением.
– C'est un sujet nerveux et bilieux, – сказал Ларрей, – il n'en rechappera pas. [Это человек нервный и желчный, он не выздоровеет.]
Князь Андрей, в числе других безнадежных раненых, был сдан на попечение жителей.

В начале 1806 года Николай Ростов вернулся в отпуск. Денисов ехал тоже домой в Воронеж, и Ростов уговорил его ехать с собой до Москвы и остановиться у них в доме. На предпоследней станции, встретив товарища, Денисов выпил с ним три бутылки вина и подъезжая к Москве, несмотря на ухабы дороги, не просыпался, лежа на дне перекладных саней, подле Ростова, который, по мере приближения к Москве, приходил все более и более в нетерпение.
«Скоро ли? Скоро ли? О, эти несносные улицы, лавки, калачи, фонари, извозчики!» думал Ростов, когда уже они записали свои отпуски на заставе и въехали в Москву.
– Денисов, приехали! Спит! – говорил он, всем телом подаваясь вперед, как будто он этим положением надеялся ускорить движение саней. Денисов не откликался.
– Вот он угол перекресток, где Захар извозчик стоит; вот он и Захар, и всё та же лошадь. Вот и лавочка, где пряники покупали. Скоро ли? Ну!
– К какому дому то? – спросил ямщик.
– Да вон на конце, к большому, как ты не видишь! Это наш дом, – говорил Ростов, – ведь это наш дом! Денисов! Денисов! Сейчас приедем.
Денисов поднял голову, откашлялся и ничего не ответил.
– Дмитрий, – обратился Ростов к лакею на облучке. – Ведь это у нас огонь?
– Так точно с и у папеньки в кабинете светится.
– Еще не ложились? А? как ты думаешь? Смотри же не забудь, тотчас достань мне новую венгерку, – прибавил Ростов, ощупывая новые усы. – Ну же пошел, – кричал он ямщику. – Да проснись же, Вася, – обращался он к Денисову, который опять опустил голову. – Да ну же, пошел, три целковых на водку, пошел! – закричал Ростов, когда уже сани были за три дома от подъезда. Ему казалось, что лошади не двигаются. Наконец сани взяли вправо к подъезду; над головой своей Ростов увидал знакомый карниз с отбитой штукатуркой, крыльцо, тротуарный столб. Он на ходу выскочил из саней и побежал в сени. Дом также стоял неподвижно, нерадушно, как будто ему дела не было до того, кто приехал в него. В сенях никого не было. «Боже мой! все ли благополучно?» подумал Ростов, с замиранием сердца останавливаясь на минуту и тотчас пускаясь бежать дальше по сеням и знакомым, покривившимся ступеням. Всё та же дверная ручка замка, за нечистоту которой сердилась графиня, также слабо отворялась. В передней горела одна сальная свеча.
Старик Михайла спал на ларе. Прокофий, выездной лакей, тот, который был так силен, что за задок поднимал карету, сидел и вязал из покромок лапти. Он взглянул на отворившуюся дверь, и равнодушное, сонное выражение его вдруг преобразилось в восторженно испуганное.
– Батюшки, светы! Граф молодой! – вскрикнул он, узнав молодого барина. – Что ж это? Голубчик мой! – И Прокофий, трясясь от волненья, бросился к двери в гостиную, вероятно для того, чтобы объявить, но видно опять раздумал, вернулся назад и припал к плечу молодого барина.
– Здоровы? – спросил Ростов, выдергивая у него свою руку.
– Слава Богу! Всё слава Богу! сейчас только покушали! Дай на себя посмотреть, ваше сиятельство!
– Всё совсем благополучно?
– Слава Богу, слава Богу!
Ростов, забыв совершенно о Денисове, не желая никому дать предупредить себя, скинул шубу и на цыпочках побежал в темную, большую залу. Всё то же, те же ломберные столы, та же люстра в чехле; но кто то уж видел молодого барина, и не успел он добежать до гостиной, как что то стремительно, как буря, вылетело из боковой двери и обняло и стало целовать его. Еще другое, третье такое же существо выскочило из другой, третьей двери; еще объятия, еще поцелуи, еще крики, слезы радости. Он не мог разобрать, где и кто папа, кто Наташа, кто Петя. Все кричали, говорили и целовали его в одно и то же время. Только матери не было в числе их – это он помнил.
– А я то, не знал… Николушка… друг мой!
– Вот он… наш то… Друг мой, Коля… Переменился! Нет свечей! Чаю!
– Да меня то поцелуй!
– Душенька… а меня то.
Соня, Наташа, Петя, Анна Михайловна, Вера, старый граф, обнимали его; и люди и горничные, наполнив комнаты, приговаривали и ахали.
Петя повис на его ногах. – А меня то! – кричал он. Наташа, после того, как она, пригнув его к себе, расцеловала всё его лицо, отскочила от него и держась за полу его венгерки, прыгала как коза всё на одном месте и пронзительно визжала.
Со всех сторон были блестящие слезами радости, любящие глаза, со всех сторон были губы, искавшие поцелуя.
Соня красная, как кумач, тоже держалась за его руку и вся сияла в блаженном взгляде, устремленном в его глаза, которых она ждала. Соне минуло уже 16 лет, и она была очень красива, особенно в эту минуту счастливого, восторженного оживления. Она смотрела на него, не спуская глаз, улыбаясь и задерживая дыхание. Он благодарно взглянул на нее; но всё еще ждал и искал кого то. Старая графиня еще не выходила. И вот послышались шаги в дверях. Шаги такие быстрые, что это не могли быть шаги его матери.