Олсуфьев, Адам Васильевич

Адам Васильевич Олсуфьев<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr> <tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Портрет работы Христинека, 1773 год.</td></tr><tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr><tr><td colspan="2" style="text-align: center;">герб Олсуфьевых</td></tr>
статс-секретарь
Монарх:	Екатерина II
Рождение:	16 (27) января 1721(1721-01-27)
Смерть:	27 июня (8 июля) 1784(1784-07-08) (63 года)
Место погребения:	Лазаревское кладбище Александро-Невской лавры
Род:	Олсуфьевы
Супруга:	Софья Амалия Туксен; Мария Васильевна Салтыкова
Дети:	Софья, Сергей, Мария, Наталья, Алексей, Владимир, Дмитрий
Образование:	Шляхетный Кадетский Корпус
Военная служба
Принадлежность:	Российская империя Российская империя
Род войск:	армия
Звание:	поручик
Сражения:	Русско-турецкая война
Награды:

Адам Васильевич Олсуфьев (1721—1784) — деятель Русского Просвещения, любитель литературы, покровитель оперы и театров, кабинет-министр и статс-секретарь императрицы Екатерины II. По чинам — действительный тайный советник, сенатор. Дед графа В. Д. Олсуфьева.

Биография

Происходил из рода Олсуфьевых. Сын обер-гофмейстера Василия Дмитриевича и жены его Евы Ивановны, урожденной Голендер, по происхождению шведки. При крещении получил имя Василий, но по воле императора Петра I, пожелавшего быть крестным, но опоздавшего к крестинам, был назван именем, неупотребительным у русских, Адамом. Поэтому у Адама Василия было два имени, но на всех актах и документах он подписывался Адамом.

Семи лишился отца и остался на руках матери, которая вскоре после смерти мужа вышла вторично замуж за полковника Венцеля. Венцель занялся его образованием и 17-го февраля 1732 г. определил его в только что тогда открытый Шляхетный Кадетский Корпус. Здесь Адам Васильевич пробыл семь лет, и успел обратить на себя внимание своими недюжинными дарованиями и способностью к языкам; поэтому, когда в 1735 году началась война с Турцией и фельдмаршал гр. Миних обратился в Корпус с просьбой дать ему молодого человека, знающего языки, выбор начальства сразу пал на молодого Олсуфьева. Он был выпущен из Корпуса с производством из капралов в поручики в армейский карабинерный полк и назначен состоять при Минихе для ведения его иностранной корреспонденции.

По окончании военных действий, во время которых он неотлучно находился при фельдмаршале, Олсуфьев перешел на дипломатическую службу и был назначен секретарем русского посольства в Копенгагене при посланнике бароне И. А. Корфе. Это заграничное пребывание Олсуфьева было очень продолжительно; он настолько обжился в Дании, что женился на датчанке, которая однако скоро умерла, не оставив ему потомства. Вернувшись в Россию и женившись вскоре на Марии Васильевне Салтыковой, Олсуфьев отчислился от копенгагенской миссии и поступил на службу в Коллегию иностранных дел к канцлеру Бестужеву.

Через родственников своей жены, в особенности через её брата — Сергея Васильевича Салтыкова, который пользовался большим расположением вел. кн. Екатерины Алексеевны, Адам Васильевич сделался известен молодой великой княгине и скоро встал в редкие ещё тогда ряды её приверженцев; он помогал великой княгине переписываться с её матерью, сношения с которой ей были строжайше запрещены, и снискал её расположение своим веселым уживчивым характером, остроумием и широкой образованностью. В ноябре 1756 г. Олсуфьев был произведен в действительные статские советники и сделан затем членом преобразованной им и Пуговишниковым в 1758 году, по поручению канцлера Воронцова, Иностранной Коллегии, а также личным секретарем императрицы Елизаветы Петровны.

С этого времени он стал быстро подвигаться по службе, и, по рекомендации кабинет-министра барона Черкасова, который по старости лет просил Императрицу об увольнении от дел, стал исполнять его обязанности, заведуя личными доходами Императрицы и Сибирскими золотыми и серебряными приисками, а после смерти барона занял его место, сделавшись кабинет-министром. Когда канцлер Бестужев подвергся опале, Адам Васильевич по должности кабинет-министра составил манифест об его увольнении. Положение Олсуфьева, как близкого к императрице лица, было в то время очень щекотливо среди трех враждовавших лагерей, то есть самой императрицы, наследника престола и молодой великой княгини. Надо было иметь много такта и ловкости, чтобы не раздражить той или другой стороны, и это ему удавалось вполне. Он не потерял доверия императрицы до последних дней её жизни и, находясь у постели умирающей государыни, имел случай ещё лишний раз убедиться в её большом к нему расположении; императрица одного его оставила у своей постели, делая предсмертные распоряжения наследнику и в его присутствии высказала великому князю свою последнюю волю. В то время Адам Васильевич был уже тайным советником и кавалером ордена Александра Невского.

У него веселый нрав, приятный и весьма тонкий ум, вид открытый, общительный; его легко можно принять за человека, любящего удовольствия, так как он действительно любит обеды, общество, музыку (которую он знает в совершенстве), театр и все, что к нему относится, но еще более он деловой человек… Он так искусен, так образован и даже столь необходим, кроме того, в нем так много очаровывающей любезности и качеств для общества и увеселений, что он, по всей вероятности, найдет способ нравиться их высочествам.

— французский дипломат Фавье

При новом царствовании он остался во всех своих должностях и званиях и неизменно сохранил милостивой отношение к себе императора Петра III. По воцарении же Екатерины II Олсуфьев получил в управление частную канцелярию императрицы. Назначенный 8 июля 1762 г. вместе с Тепловым и Елагиным статс-секретарем к императрице, он был введен в круг дел самого разнообразного характера. Денежные дела императрицы, секретные инструкции губернаторам и участие в ряде крупных государственных и частных дел императрицы — вот круг его деятельности. Весьма довольная его распорядительностью, императрица ценила труды Олсуфьева, и в январе 1763-го года назначила его сенатором в 1-й департамент Сената. В том же году он был привлечен к деятельному участию в переговорах по поводу торгового договора с Англией, и успел своим отношением к делу, знаниями и опытностью снискать весьма лестную характеристику английского посла, который в донесениях своему двору заявлял, что «считает Олсуфьева по способностям и образованию выше всех русских, с которыми он имел дело». 20 марта 1764 г. Олсуфьев уволился от обязанностей по принятию подаваемых на Высочайшее имя челобитных, но сохранил за собой все другие свои должности и продолжал находиться в числе самых близких лиц к императрице.

После обнародования знаменитого Наказа Олсуфьева был избран депутатом в Комиссию о городах, выступил горячим защитником дворянских интересов, действуя в этом отношении заодно с историком князем М. М. Щербатовым. 8 января 1769 г. он был избран в числе девяти человек в Дирекционную комиссию. В звании сенатора Олсуфьев нередко принимал участие во многих крупных делах. Начав свою сенатскую практику в 1765 году первым докладом о необходимости отпуска ненужных при солеваренных заводах рабочих, Олсуфьев в 1766 году выступил с проектом о взимании с 1767 г. со всех живущих в Слободско-Украинской и других губерниях цыган подати в размере семи гривен. Отвлеченный другими занятиями от сенаторских обязанностей, Олсуфьев, назначенный 6 декабря 1767 г. присутствовать в 1-м департаменте, хотя и продолжал участвовать в заседаниях Сената, но не выступал с крупными докладами, и только в 1776 году, после продолжительного перерыва, в обстоятельном рапорте Сенату изложил противозаконные действия Тобольской Губернской канцелярии, которая размещала по Казенным заводам ясачных татар, остяков и других инородцев, не имея на то никакого права, и производила другие беззакония. Исследовав на месте этот вопрос, Олсуфьев 16 февраля 1782 г. в подробном докладе Сенату раскрыл злоупотребления по взиманию податей с приписанных к Колывано-Воскресенским солеваренным заводам и Барнаульским рудникам крестьян, указав при этом на отсутствие свободных паечных рабочих, благодаря чему многие рудники закрылись. Кроме того, Олсуфьев несколько раз выступал в Сенате с докладами о беспорядках и небрежном ведении дел в Юстиц-коллегии. Впрочем, несогласия и даже столкновения с некоторыми высшими административными лицами (между прочим, с генерал-прокурором кн. Вяземским) принудили неуступчивого Олсуфьева просить императрицу об увольнении его от присутствия в Сенате.

В 1782 году обнаружились беспорядки и злоупотребления в делах императорских театров; театры эти хронически стали давать дефицит правительству, которое и решило наконец учредить Комитет для урегулирования административной и финансовой стороны театрального управления, обратив при этом внимание и на положение артистов. Во главе этого Комитета императрица поставила Адама Васильевича, назначив его 12 июля 1783 г. председателем. Его обязанности и компетенция были тщательно изложены в 44 пунктах, находящихся в рескрипте императрицы Олсуфьеву. Смерть, однако, помешала Олсуфьеву довести до конца порученное ему дело; он умер от водянки.

Современники сходятся в характеристике Адама Васильевича, изображая его человеком очень умным, общительным, не принимавшим активного участия в борьбе временщиков и не внушавшим потому к себе враждебного отношения. Иоганн Бернулли аттестует его как «человека выдающихся способностей, не только знающего различные языки, но даже и диалекты, и наречия оных в большом совершенстве». Несколько раз вспоминает про Олсуфьева на страницах своих записок Казанова:

Министр царского двора Олсуфьев пригласил меня отобедать в ресторане Локателли в Екатерингофе. Это было императорское предместье, которое царица пожаловала бывшему сценическому директору. Он был изумлён, увидев меня, а я был не менее того изумлён, узнав, что он заделался ресторатором. Ежедневно он давал отменные обеды всем, кто был в состоянии заплатить за них рубль, не считая вина. <…> Он усердный поклонник Венеры и Бахуса и единственный между русскими барами, который, чтобы сделаться писателем, не имел надобности читать Вольтера. Он учился в Упсальском университете и без малейших притязаний испытывал свои силы во всех родах литературы.

Литературная деятельность

Любя спокойную привольную жизнь, при веселом характере и большом остроумии, Олсуфьев посвящал свои досуги музыке, театру, литературе, но иногда не прочь был принимать участие и в шумной жизни екатерининских вельмож. Прекрасно владея французским, немецким, английским, итальянским, шведским и датским языками, Олсуфьев был хорошо знаком с иностранной литературой и сам писал сатирические оригинальные произведения, а также много переводил иностранных авторов, впрочем, очень мало печатая. Переведенные им итальянские оперы игрались при дворе императрицы Елизаветы Петровны, а немецкая комедия «Шесть блюд», очень понравившаяся императрице Екатерине, по её просьбе была переделана Олсуфьевым для русской сцены и сыграна при дворе. Эта пьеса была тогда же напечатана.

Из его переводов известны итальянские оперы: «Евдокия венчанная или Феодосий II» 1751 г., «Селевк» 1744 г., «Митридат» 1747 г., «Беллерофонт», напечатанные в Петербурге. Кроме того, он перевел большинство комедий стихотворца Бонеки. Литературная деятельность Адама Васильевича, не нося на себе печати крупного таланта, была скоро забыта, но его широкая образованность, знакомство с литературой, языками, любовь к искусствам и собственные труды в связи с его высоким общественным положением доставили Олсуфьеву почетные места в Вольном экономическом обществе, Академии Наук и Академии Художеств. Первые шаги деятельности этого учёного общества неразрывно связаны с именем Олсуфьева: он был выбран в первые президенты Общества ещё до утверждения устава и оставался им до 1 января 1766 г.; кроме того, он был избираем ещё два раза: в 1769 и 1773 г.

Был почетным членом Академии Художеств (с 21 сентября 1765 г.) и членом Академии Российской (с 21 октября 1788 г.), в словарной работе которой обещал принимать участие, сообщая «разные коренные слова, с иностранных языков происходящие». После него осталось богатое собрание картин и гравюр, которое погибло в Московском пожаре 1812 г.; уцелела только коллекция русских портретов и русских народных картинок — единственное в своем роде собрание, которое Олсуфьев составлял с 1766 г. [www.google.ru/search?tbm=bks&hl=ru&q=письма+екатерины+к+олсуфьеву#hl=ru&newwindow=1&tbm=bks&sclient=psy-ab&q=%22Письма+Екатерины+II+к+Адаму%22&oq=%22Письма+Екатерины+II+к+Адаму%22 Письма Екатерины II к Олсуфьеву] опубликованы в XIX веке.

Семья и дети

Был женат дважды:

1. жена с 1741 года Софья Амалия Туксен (1723—1751)
2. жена с 1752 года Мария Васильевна Салтыкова (1728—1792), фрейлина Елизаветы Петровны, статс-дама императрицы Екатерины II. Дочь Василия Салтыкова, который содействовал императрице Елизавете Петровне в её восшествии на престол, от второго его брака с княжной Марией Алексеевной Голицыной. В качестве приданого за ней было дано село Ершово. В браке родились 4 сыновей и 3 дочерей.
   • Софья Адамовна (1753—1786), была первой женой подполковника Михаила Петровича Девиера, внука А. М. Девиера.
   • Сергей Адамович (1755—1818), с 1769 года обучался в Лейпцигском университете, генерал-майор; с 1780 года был женат на фрейлине Екатерине Ивановне Молчановой (1758—1809), одной из лучших выпускниц Смольного института.
   • Мария Адамовна (1757—1821), с 1777 года была замужем за двоюродным братом по матери, шталмейстером князем Н. А. Голицыным (1751—1809), впоследствии посланником при шведском дворе. Брак этот был одним из первых, допущенных в России, браков между родственниками, прецедентом, которому послужил брак князя Г. Г. Орлова с его двоюродной сестрой, Зиновьевой. Из многочисленного потомства Голицыных (16 детей) в живых осталось только три сына и одна дочь, остальные все умерли в раннем возрасте. После смерти мужа, Мария Адамовна унаследовала принадлежавшее ему подмосковное село Архангельское, которое в 1810 году продала за 100 тысяч рублей ассигнациями князю Н. Б. Юсупову. Любила жить широко, и открыто, весело проводить время, и не стесняла себя в расходах, чем сильно расстроила состояние мужа. Скончалась в Петербурге в звание статс-дамы, погребена на Лазаревском кладбище Александро-Невской лавры.
   • Наталья Адамовна (1758—1826), была замужем за Г. П. Кондоиди.
   • Алексей Адамович (1763—1838)
   • Владимир Адамович (176.-?)
   • Дмитрий Адамович (1769—1808), служил по выборам Московским губернским предводителем дворянства, имел чин действительного статского советника и орден Св. Владимира 3-й степени. Был женат на Дарье Александровне Делицыной (1761—1828), внебрачной дочери вице-канцлера князя A. M. Голицына и венгерской графини Клюпфель, их сын граф В. Д. Олсуфьев.

• Maria Vas Olsufjeva.jpg

  Мария Васильевна,
  жена
• Molchanova by levitskiy.jpg

  Екатерина Ивановна,
  невестка
• Golisina MariyAlexander Molinari.jpg

  Мария Адамовна,
  дочь
• DmitryaAdamovichOlsufjev.jpg

  Дмитрий Адамович,
  сын
• Daria OlsufjevaI by Bardou.jpg

  Дарья Александровна,
  невестка

Литература

• [dlib.rsl.ru/viewer/01002921635#?page=233 Олсуфьев, Адам Васильевич] // Русский биографический словарь: В 25 т. / под наблюдением А. А. Половцова. 1896—1918.

Отрывок, характеризующий Олсуфьев, Адам Васильевич

– Я говорю вам искренно и дружески. Рассудите. Куда и для чего вы поедете теперь, когда вы можете оставаться здесь? Вас ожидает одно из двух (он собрал кожу над левым виском): или не доедете до армии и мир будет заключен, или поражение и срам со всею кутузовскою армией.
И Билибин распустил кожу, чувствуя, что дилемма его неопровержима.
– Этого я не могу рассудить, – холодно сказал князь Андрей, а подумал: «еду для того, чтобы спасти армию».
– Mon cher, vous etes un heros, [Мой дорогой, вы – герой,] – сказал Билибин.


В ту же ночь, откланявшись военному министру, Болконский ехал в армию, сам не зная, где он найдет ее, и опасаясь по дороге к Кремсу быть перехваченным французами.
В Брюнне всё придворное население укладывалось, и уже отправлялись тяжести в Ольмюц. Около Эцельсдорфа князь Андрей выехал на дорогу, по которой с величайшею поспешностью и в величайшем беспорядке двигалась русская армия. Дорога была так запружена повозками, что невозможно было ехать в экипаже. Взяв у казачьего начальника лошадь и казака, князь Андрей, голодный и усталый, обгоняя обозы, ехал отыскивать главнокомандующего и свою повозку. Самые зловещие слухи о положении армии доходили до него дорогой, и вид беспорядочно бегущей армии подтверждал эти слухи.
«Cette armee russe que l'or de l'Angleterre a transportee, des extremites de l'univers, nous allons lui faire eprouver le meme sort (le sort de l'armee d'Ulm)», [«Эта русская армия, которую английское золото перенесло сюда с конца света, испытает ту же участь (участь ульмской армии)».] вспоминал он слова приказа Бонапарта своей армии перед началом кампании, и слова эти одинаково возбуждали в нем удивление к гениальному герою, чувство оскорбленной гордости и надежду славы. «А ежели ничего не остается, кроме как умереть? думал он. Что же, коли нужно! Я сделаю это не хуже других».
Князь Андрей с презрением смотрел на эти бесконечные, мешавшиеся команды, повозки, парки, артиллерию и опять повозки, повозки и повозки всех возможных видов, обгонявшие одна другую и в три, в четыре ряда запружавшие грязную дорогу. Со всех сторон, назади и впереди, покуда хватал слух, слышались звуки колес, громыхание кузовов, телег и лафетов, лошадиный топот, удары кнутом, крики понуканий, ругательства солдат, денщиков и офицеров. По краям дороги видны были беспрестанно то павшие ободранные и неободранные лошади, то сломанные повозки, у которых, дожидаясь чего то, сидели одинокие солдаты, то отделившиеся от команд солдаты, которые толпами направлялись в соседние деревни или тащили из деревень кур, баранов, сено или мешки, чем то наполненные.
На спусках и подъемах толпы делались гуще, и стоял непрерывный стон криков. Солдаты, утопая по колена в грязи, на руках подхватывали орудия и фуры; бились кнуты, скользили копыта, лопались постромки и надрывались криками груди. Офицеры, заведывавшие движением, то вперед, то назад проезжали между обозами. Голоса их были слабо слышны посреди общего гула, и по лицам их видно было, что они отчаивались в возможности остановить этот беспорядок. «Voila le cher [„Вот дорогое] православное воинство“, подумал Болконский, вспоминая слова Билибина.
Желая спросить у кого нибудь из этих людей, где главнокомандующий, он подъехал к обозу. Прямо против него ехал странный, в одну лошадь, экипаж, видимо, устроенный домашними солдатскими средствами, представлявший середину между телегой, кабриолетом и коляской. В экипаже правил солдат и сидела под кожаным верхом за фартуком женщина, вся обвязанная платками. Князь Андрей подъехал и уже обратился с вопросом к солдату, когда его внимание обратили отчаянные крики женщины, сидевшей в кибиточке. Офицер, заведывавший обозом, бил солдата, сидевшего кучером в этой колясочке, за то, что он хотел объехать других, и плеть попадала по фартуку экипажа. Женщина пронзительно кричала. Увидав князя Андрея, она высунулась из под фартука и, махая худыми руками, выскочившими из под коврового платка, кричала:
– Адъютант! Господин адъютант!… Ради Бога… защитите… Что ж это будет?… Я лекарская жена 7 го егерского… не пускают; мы отстали, своих потеряли…
– В лепешку расшибу, заворачивай! – кричал озлобленный офицер на солдата, – заворачивай назад со шлюхой своею.
– Господин адъютант, защитите. Что ж это? – кричала лекарша.
– Извольте пропустить эту повозку. Разве вы не видите, что это женщина? – сказал князь Андрей, подъезжая к офицеру.
Офицер взглянул на него и, не отвечая, поворотился опять к солдату: – Я те объеду… Назад!…
– Пропустите, я вам говорю, – опять повторил, поджимая губы, князь Андрей.
– А ты кто такой? – вдруг с пьяным бешенством обратился к нему офицер. – Ты кто такой? Ты (он особенно упирал на ты ) начальник, что ль? Здесь я начальник, а не ты. Ты, назад, – повторил он, – в лепешку расшибу.
Это выражение, видимо, понравилось офицеру.
– Важно отбрил адъютантика, – послышался голос сзади.
Князь Андрей видел, что офицер находился в том пьяном припадке беспричинного бешенства, в котором люди не помнят, что говорят. Он видел, что его заступничество за лекарскую жену в кибиточке исполнено того, чего он боялся больше всего в мире, того, что называется ridicule [смешное], но инстинкт его говорил другое. Не успел офицер договорить последних слов, как князь Андрей с изуродованным от бешенства лицом подъехал к нему и поднял нагайку:
– Из воль те про пус тить!
Офицер махнул рукой и торопливо отъехал прочь.
– Всё от этих, от штабных, беспорядок весь, – проворчал он. – Делайте ж, как знаете.
Князь Андрей торопливо, не поднимая глаз, отъехал от лекарской жены, называвшей его спасителем, и, с отвращением вспоминая мельчайшие подробности этой унизи тельной сцены, поскакал дальше к той деревне, где, как ему сказали, находился главнокомандующий.
Въехав в деревню, он слез с лошади и пошел к первому дому с намерением отдохнуть хоть на минуту, съесть что нибудь и привесть в ясность все эти оскорбительные, мучившие его мысли. «Это толпа мерзавцев, а не войско», думал он, подходя к окну первого дома, когда знакомый ему голос назвал его по имени.
Он оглянулся. Из маленького окна высовывалось красивое лицо Несвицкого. Несвицкий, пережевывая что то сочным ртом и махая руками, звал его к себе.
– Болконский, Болконский! Не слышишь, что ли? Иди скорее, – кричал он.
Войдя в дом, князь Андрей увидал Несвицкого и еще другого адъютанта, закусывавших что то. Они поспешно обратились к Болконскому с вопросом, не знает ли он чего нового. На их столь знакомых ему лицах князь Андрей прочел выражение тревоги и беспокойства. Выражение это особенно заметно было на всегда смеющемся лице Несвицкого.
– Где главнокомандующий? – спросил Болконский.
– Здесь, в том доме, – отвечал адъютант.
– Ну, что ж, правда, что мир и капитуляция? – спрашивал Несвицкий.
– Я у вас спрашиваю. Я ничего не знаю, кроме того, что я насилу добрался до вас.
– А у нас, брат, что! Ужас! Винюсь, брат, над Маком смеялись, а самим еще хуже приходится, – сказал Несвицкий. – Да садись же, поешь чего нибудь.
– Теперь, князь, ни повозок, ничего не найдете, и ваш Петр Бог его знает где, – сказал другой адъютант.
– Где ж главная квартира?
– В Цнайме ночуем.
– А я так перевьючил себе всё, что мне нужно, на двух лошадей, – сказал Несвицкий, – и вьюки отличные мне сделали. Хоть через Богемские горы удирать. Плохо, брат. Да что ты, верно нездоров, что так вздрагиваешь? – спросил Несвицкий, заметив, как князя Андрея дернуло, будто от прикосновения к лейденской банке.
– Ничего, – отвечал князь Андрей.
Он вспомнил в эту минуту о недавнем столкновении с лекарскою женой и фурштатским офицером.
– Что главнокомандующий здесь делает? – спросил он.
– Ничего не понимаю, – сказал Несвицкий.
– Я одно понимаю, что всё мерзко, мерзко и мерзко, – сказал князь Андрей и пошел в дом, где стоял главнокомандующий.
Пройдя мимо экипажа Кутузова, верховых замученных лошадей свиты и казаков, громко говоривших между собою, князь Андрей вошел в сени. Сам Кутузов, как сказали князю Андрею, находился в избе с князем Багратионом и Вейротером. Вейротер был австрийский генерал, заменивший убитого Шмита. В сенях маленький Козловский сидел на корточках перед писарем. Писарь на перевернутой кадушке, заворотив обшлага мундира, поспешно писал. Лицо Козловского было измученное – он, видно, тоже не спал ночь. Он взглянул на князя Андрея и даже не кивнул ему головой.
– Вторая линия… Написал? – продолжал он, диктуя писарю, – Киевский гренадерский, Подольский…
– Не поспеешь, ваше высокоблагородие, – отвечал писарь непочтительно и сердито, оглядываясь на Козловского.
Из за двери слышен был в это время оживленно недовольный голос Кутузова, перебиваемый другим, незнакомым голосом. По звуку этих голосов, по невниманию, с которым взглянул на него Козловский, по непочтительности измученного писаря, по тому, что писарь и Козловский сидели так близко от главнокомандующего на полу около кадушки,и по тому, что казаки, державшие лошадей, смеялись громко под окном дома, – по всему этому князь Андрей чувствовал, что должно было случиться что нибудь важное и несчастливое.
Князь Андрей настоятельно обратился к Козловскому с вопросами.
– Сейчас, князь, – сказал Козловский. – Диспозиция Багратиону.
– А капитуляция?
– Никакой нет; сделаны распоряжения к сражению.
Князь Андрей направился к двери, из за которой слышны были голоса. Но в то время, как он хотел отворить дверь, голоса в комнате замолкли, дверь сама отворилась, и Кутузов, с своим орлиным носом на пухлом лице, показался на пороге.
Князь Андрей стоял прямо против Кутузова; но по выражению единственного зрячего глаза главнокомандующего видно было, что мысль и забота так сильно занимали его, что как будто застилали ему зрение. Он прямо смотрел на лицо своего адъютанта и не узнавал его.
– Ну, что, кончил? – обратился он к Козловскому.
– Сию секунду, ваше высокопревосходительство.
Багратион, невысокий, с восточным типом твердого и неподвижного лица, сухой, еще не старый человек, вышел за главнокомандующим.
– Честь имею явиться, – повторил довольно громко князь Андрей, подавая конверт.
– А, из Вены? Хорошо. После, после!
Кутузов вышел с Багратионом на крыльцо.
– Ну, князь, прощай, – сказал он Багратиону. – Христос с тобой. Благословляю тебя на великий подвиг.
Лицо Кутузова неожиданно смягчилось, и слезы показались в его глазах. Он притянул к себе левою рукой Багратиона, а правой, на которой было кольцо, видимо привычным жестом перекрестил его и подставил ему пухлую щеку, вместо которой Багратион поцеловал его в шею.
– Христос с тобой! – повторил Кутузов и подошел к коляске. – Садись со мной, – сказал он Болконскому.
– Ваше высокопревосходительство, я желал бы быть полезен здесь. Позвольте мне остаться в отряде князя Багратиона.
– Садись, – сказал Кутузов и, заметив, что Болконский медлит, – мне хорошие офицеры самому нужны, самому нужны.
Они сели в коляску и молча проехали несколько минут.
– Еще впереди много, много всего будет, – сказал он со старческим выражением проницательности, как будто поняв всё, что делалось в душе Болконского. – Ежели из отряда его придет завтра одна десятая часть, я буду Бога благодарить, – прибавил Кутузов, как бы говоря сам с собой.
Князь Андрей взглянул на Кутузова, и ему невольно бросились в глаза, в полуаршине от него, чисто промытые сборки шрама на виске Кутузова, где измаильская пуля пронизала ему голову, и его вытекший глаз. «Да, он имеет право так спокойно говорить о погибели этих людей!» подумал Болконский.
– От этого я и прошу отправить меня в этот отряд, – сказал он.
Кутузов не ответил. Он, казалось, уж забыл о том, что было сказано им, и сидел задумавшись. Через пять минут, плавно раскачиваясь на мягких рессорах коляски, Кутузов обратился к князю Андрею. На лице его не было и следа волнения. Он с тонкою насмешливостью расспрашивал князя Андрея о подробностях его свидания с императором, об отзывах, слышанных при дворе о кремском деле, и о некоторых общих знакомых женщинах.


Кутузов чрез своего лазутчика получил 1 го ноября известие, ставившее командуемую им армию почти в безвыходное положение. Лазутчик доносил, что французы в огромных силах, перейдя венский мост, направились на путь сообщения Кутузова с войсками, шедшими из России. Ежели бы Кутузов решился оставаться в Кремсе, то полуторастатысячная армия Наполеона отрезала бы его от всех сообщений, окружила бы его сорокатысячную изнуренную армию, и он находился бы в положении Мака под Ульмом. Ежели бы Кутузов решился оставить дорогу, ведшую на сообщения с войсками из России, то он должен был вступить без дороги в неизвестные края Богемских
гор, защищаясь от превосходного силами неприятеля, и оставить всякую надежду на сообщение с Буксгевденом. Ежели бы Кутузов решился отступать по дороге из Кремса в Ольмюц на соединение с войсками из России, то он рисковал быть предупрежденным на этой дороге французами, перешедшими мост в Вене, и таким образом быть принужденным принять сражение на походе, со всеми тяжестями и обозами, и имея дело с неприятелем, втрое превосходившим его и окружавшим его с двух сторон.
Кутузов избрал этот последний выход.
Французы, как доносил лазутчик, перейдя мост в Вене, усиленным маршем шли на Цнайм, лежавший на пути отступления Кутузова, впереди его более чем на сто верст. Достигнуть Цнайма прежде французов – значило получить большую надежду на спасение армии; дать французам предупредить себя в Цнайме – значило наверное подвергнуть всю армию позору, подобному ульмскому, или общей гибели. Но предупредить французов со всею армией было невозможно. Дорога французов от Вены до Цнайма была короче и лучше, чем дорога русских от Кремса до Цнайма.
В ночь получения известия Кутузов послал четырехтысячный авангард Багратиона направо горами с кремско цнаймской дороги на венско цнаймскую. Багратион должен был пройти без отдыха этот переход, остановиться лицом к Вене и задом к Цнайму, и ежели бы ему удалось предупредить французов, то он должен был задерживать их, сколько мог. Сам же Кутузов со всеми тяжестями тронулся к Цнайму.
Пройдя с голодными, разутыми солдатами, без дороги, по горам, в бурную ночь сорок пять верст, растеряв третью часть отсталыми, Багратион вышел в Голлабрун на венско цнаймскую дорогу несколькими часами прежде французов, подходивших к Голлабруну из Вены. Кутузову надо было итти еще целые сутки с своими обозами, чтобы достигнуть Цнайма, и потому, чтобы спасти армию, Багратион должен был с четырьмя тысячами голодных, измученных солдат удерживать в продолжение суток всю неприятельскую армию, встретившуюся с ним в Голлабруне, что было, очевидно, невозможно. Но странная судьба сделала невозможное возможным. Успех того обмана, который без боя отдал венский мост в руки французов, побудил Мюрата пытаться обмануть так же и Кутузова. Мюрат, встретив слабый отряд Багратиона на цнаймской дороге, подумал, что это была вся армия Кутузова. Чтобы несомненно раздавить эту армию, он поджидал отставшие по дороге из Вены войска и с этою целью предложил перемирие на три дня, с условием, чтобы те и другие войска не изменяли своих положений и не трогались с места. Мюрат уверял, что уже идут переговоры о мире и что потому, избегая бесполезного пролития крови, он предлагает перемирие. Австрийский генерал граф Ностиц, стоявший на аванпостах, поверил словам парламентера Мюрата и отступил, открыв отряд Багратиона. Другой парламентер поехал в русскую цепь объявить то же известие о мирных переговорах и предложить перемирие русским войскам на три дня. Багратион отвечал, что он не может принимать или не принимать перемирия, и с донесением о сделанном ему предложении послал к Кутузову своего адъютанта.
Перемирие для Кутузова было единственным средством выиграть время, дать отдохнуть измученному отряду Багратиона и пропустить обозы и тяжести (движение которых было скрыто от французов), хотя один лишний переход до Цнайма. Предложение перемирия давало единственную и неожиданную возможность спасти армию. Получив это известие, Кутузов немедленно послал состоявшего при нем генерал адъютанта Винценгероде в неприятельский лагерь. Винценгероде должен был не только принять перемирие, но и предложить условия капитуляции, а между тем Кутузов послал своих адъютантов назад торопить сколь возможно движение обозов всей армии по кремско цнаймской дороге. Измученный, голодный отряд Багратиона один должен был, прикрывая собой это движение обозов и всей армии, неподвижно оставаться перед неприятелем в восемь раз сильнейшим.