Черкасов, Иван Антонович

Иван Антонович Черкасов
Портрет барона И. А. Черкасова. Неизвестный художник, до 1758 года
Имя при рождении:	Иван Антонович Черкасов
Род деятельности:	государственный деятель
Дата рождения:	27 января (6 февраля) 1692(1692-02-06)
Гражданство:	Российская империя Российская империя
Дата смерти:	19 (30) октября 1758(1758-10-30) (66 лет)
Отец:	Антон Романович Гусь
Награды и премии:

Барон (с 1742) Ива́н Анто́нович Черка́сов (27 января (6 февраля) 1692 — 19 октября (30 октября) 1758) — русский государственный деятель, тайный советник, кабинет-секретарь Петра I, Екатерины I и Елизаветы Петровны. От него происходит баронский род Черкасовых.

Происхождение

Родился в семье Антона Романовича, имевшего прозвище «Гусь». Сведения об отце Ивана Антоновича Черкасова, сообщённые последним при оформлении документов, возводящих его в баронское достоинство, гласят:

…отец ево Антон Романов сын Черкасов имелся по фамилии Гусь родился в Малой России в городе Сосницы, а воспитан в Великой России и назван Черкасовым, и оный отец ево находился в службах а именно: был стряпчей дому Тамбовского архиерея, и определен был в Воронеже камисаром к карабельному строению которого строены с монастырей всего государства, и в 1735-м году будучи уже с 1710 году 1718 году в монашестве в Киевском болничном монастыре умре

Таким образом, вопреки распространённому мнению, фамилию Черкасов (от «черкас» — малоросс) носил уже отец Ивана Антоновича.

Начало службы

В 1705 году, 13-ти лет Иван Антонович поступил подьячим приказной избы во Владимире. Служил в Козлове, Бежецком Верхе, Угличе при князе Григории Волконском. В 1710 году поступил подьячим губернской канцелярии в Архангельске. С 1711 года — в Москве, подьячий Оружейной палаты. В 1712 году переехал в Санкт-Петербург, начав службу в столице канцеляристом при А. В. Макарове, тайном кабинет-секретаре Петра I.

В качестве служащего кабинета монарха И. А. Черкасов сопровождал Петра в его поездках по России, исполняя обязанности квартирмейстера. В 1717 году вместе с Петром побывал за границей (в Нидерландах и Франции). Постепенно стал одним из доверенных лиц Петра I, сопровождал его во время Персидского похода 1722—1723 годов. За верную службу в 1723 году получил деревни с 280 душами крестьян.

После смерти Петра Великого, при Екатерине I Черкасов сохранил своё положение, пользуясь доверием императрицы. 24 ноября (5 декабря) 1725 года был назначен тайным кабинет-секретарём. Был близок с Бестужевыми, входя в партию противников А. Д. Меншикова.

Опала

После вступления на престол Петра II позиции Меншикова при дворе ещё более укрепились. Одним из результатов возвышения Меншикова стала высылка в Москву И. А. Черкасова, которая состоялась 30 июня (11 июля) 1727 года в приказном порядке. Впоследствии, несмотря на падение Меншикова, положение Черкасова не улучшилось: решением Верховного тайного совета он был направлен обер-инспектором в Архангельск, а вскоре после этого — привлечён по делу княгини А. П. Волконской и других членов Бестужевского кружка. 13 мая (24 мая) 1728 года Иван Антонович был допрошен в заседании Верховного тайного совета. Однако серьёзных улик против него не было найдено, и Черкасов был сослан в Астрахань «к провиантским делам», где находился до вступления на престол Елизаветы Петровны.

Возвышение при Елизавете

Елизавета Петровна, благоволившая соратникам своего отца, вызвала Черкасова из ссылки в Санкт-Петербург, где 29 ноября (10 декабря) 1741 года Иван Антонович был пожалован в действительные статские советники и назначен при дворе её величества «для отправления комнатных письменных дел». Спустя годы после упразднения Верховного тайного совета, новая самодержица восстановила существовавшую ещё при Петре I личную императорскую канцелярию — Кабинет Е. И. Величества, где Черкасову было поручено ведение дел, и он стал снова играть большую роль при дворе, занимая положение не только кабинет-секретаря, но и близкого друга императрицы. Через руки Черкасова проходили практически все дела, как государственной важности, так и малозначительные (вплоть до поставки ко двору свежего винограда и пр.). Иван Антонович был буквально осыпан благодеяниями императрицы: 25 апреля (6 мая) 1742 года по случаю коронации Елизаветы Петровны он был возведен в баронское достоинство, в 1744 ему были пожалованы деревни в Дорогобужском уезде Смоленской губернии, а в 1745 Черкасов был произведен в тайные советники.

В 1744 году заинтересованная в производстве русского фарфора Елизавета Петровна поручила И. А. Черкасову организацию Порцелиновой мануфактуры и последующий надзор за ней.

В числе 10 высших сановников Российской империи И. А. Черкасов участвовал и в обсуждении прусско-саксонского вопроса (так называемого вопроса об австрийском наследстве). 27 августа (7 сентября) 1747 года по высочайшему указу он был приглашён на заседание Коллегии иностранных дел для обсуждения вопросов о положении в Персии.

Письма Черкасова к графу Н. И. Панину и другим лицам напечатаны в «Историческом Вестнике» (1880, т. I) и «Русском Архиве» (1882, т. II).

Семья

Иван Антонович Черкасов был женат на Елене Ивановне Топильской. Дети:

• Александр (1728—1788) — президент Медицинской коллегии, действительный тайный советник;
• Иван (1732—1811) — вице-адмирал;
• Екатерина, жена полковника Е. В. Татищева, старшего сына В. Н. Татищева;
• Пётр, женат на Елизавете Николаевне Жеребцовой.

Литература

• Сухарева О. В. Кто был кто в России от Петра I до Павла I, Москва, 2005.
• [lit.lib.ru/k/kornjushenko_d_i/text_0140-1.shtml Корнющенко Д. И., Макеева Е. Д. Род Черкасовых в истории России XVII—XX столетий. Историко-генеалогическое исследование. Москва, 2006.]

При написании этой статьи использовался материал из Энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона (1890—1907).

Отрывок, характеризующий Черкасов, Иван Антонович

Пьер с кроткой улыбкой сожаления и раскаяния, беспомощно расставив ноги и руки, прямо своей широкой грудью стоял перед Долоховым и грустно смотрел на него. Денисов, Ростов и Несвицкий зажмурились. В одно и то же время они услыхали выстрел и злой крик Долохова.
– Мимо! – крикнул Долохов и бессильно лег на снег лицом книзу. Пьер схватился за голову и, повернувшись назад, пошел в лес, шагая целиком по снегу и вслух приговаривая непонятные слова:
– Глупо… глупо! Смерть… ложь… – твердил он морщась. Несвицкий остановил его и повез домой.
Ростов с Денисовым повезли раненого Долохова.
Долохов, молча, с закрытыми глазами, лежал в санях и ни слова не отвечал на вопросы, которые ему делали; но, въехав в Москву, он вдруг очнулся и, с трудом приподняв голову, взял за руку сидевшего подле себя Ростова. Ростова поразило совершенно изменившееся и неожиданно восторженно нежное выражение лица Долохова.
– Ну, что? как ты чувствуешь себя? – спросил Ростов.
– Скверно! но не в том дело. Друг мой, – сказал Долохов прерывающимся голосом, – где мы? Мы в Москве, я знаю. Я ничего, но я убил ее, убил… Она не перенесет этого. Она не перенесет…
– Кто? – спросил Ростов.
– Мать моя. Моя мать, мой ангел, мой обожаемый ангел, мать, – и Долохов заплакал, сжимая руку Ростова. Когда он несколько успокоился, он объяснил Ростову, что живет с матерью, что ежели мать увидит его умирающим, она не перенесет этого. Он умолял Ростова ехать к ней и приготовить ее.
Ростов поехал вперед исполнять поручение, и к великому удивлению своему узнал, что Долохов, этот буян, бретёр Долохов жил в Москве с старушкой матерью и горбатой сестрой, и был самый нежный сын и брат.


Пьер в последнее время редко виделся с женою с глазу на глаз. И в Петербурге, и в Москве дом их постоянно бывал полон гостями. В следующую ночь после дуэли, он, как и часто делал, не пошел в спальню, а остался в своем огромном, отцовском кабинете, в том самом, в котором умер граф Безухий.
Он прилег на диван и хотел заснуть, для того чтобы забыть всё, что было с ним, но он не мог этого сделать. Такая буря чувств, мыслей, воспоминаний вдруг поднялась в его душе, что он не только не мог спать, но не мог сидеть на месте и должен был вскочить с дивана и быстрыми шагами ходить по комнате. То ему представлялась она в первое время после женитьбы, с открытыми плечами и усталым, страстным взглядом, и тотчас же рядом с нею представлялось красивое, наглое и твердо насмешливое лицо Долохова, каким оно было на обеде, и то же лицо Долохова, бледное, дрожащее и страдающее, каким оно было, когда он повернулся и упал на снег.
«Что ж было? – спрашивал он сам себя. – Я убил любовника , да, убил любовника своей жены. Да, это было. Отчего? Как я дошел до этого? – Оттого, что ты женился на ней, – отвечал внутренний голос.
«Но в чем же я виноват? – спрашивал он. – В том, что ты женился не любя ее, в том, что ты обманул и себя и ее, – и ему живо представилась та минута после ужина у князя Василья, когда он сказал эти невыходившие из него слова: „Je vous aime“. [Я вас люблю.] Всё от этого! Я и тогда чувствовал, думал он, я чувствовал тогда, что это было не то, что я не имел на это права. Так и вышло». Он вспомнил медовый месяц, и покраснел при этом воспоминании. Особенно живо, оскорбительно и постыдно было для него воспоминание о том, как однажды, вскоре после своей женитьбы, он в 12 м часу дня, в шелковом халате пришел из спальни в кабинет, и в кабинете застал главного управляющего, который почтительно поклонился, поглядел на лицо Пьера, на его халат и слегка улыбнулся, как бы выражая этой улыбкой почтительное сочувствие счастию своего принципала.
«А сколько раз я гордился ею, гордился ее величавой красотой, ее светским тактом, думал он; гордился тем своим домом, в котором она принимала весь Петербург, гордился ее неприступностью и красотой. Так вот чем я гордился?! Я тогда думал, что не понимаю ее. Как часто, вдумываясь в ее характер, я говорил себе, что я виноват, что не понимаю ее, не понимаю этого всегдашнего спокойствия, удовлетворенности и отсутствия всяких пристрастий и желаний, а вся разгадка была в том страшном слове, что она развратная женщина: сказал себе это страшное слово, и всё стало ясно!
«Анатоль ездил к ней занимать у нее денег и целовал ее в голые плечи. Она не давала ему денег, но позволяла целовать себя. Отец, шутя, возбуждал ее ревность; она с спокойной улыбкой говорила, что она не так глупа, чтобы быть ревнивой: пусть делает, что хочет, говорила она про меня. Я спросил у нее однажды, не чувствует ли она признаков беременности. Она засмеялась презрительно и сказала, что она не дура, чтобы желать иметь детей, и что от меня детей у нее не будет».
Потом он вспомнил грубость, ясность ее мыслей и вульгарность выражений, свойственных ей, несмотря на ее воспитание в высшем аристократическом кругу. «Я не какая нибудь дура… поди сам попробуй… allez vous promener», [убирайся,] говорила она. Часто, глядя на ее успех в глазах старых и молодых мужчин и женщин, Пьер не мог понять, отчего он не любил ее. Да я никогда не любил ее, говорил себе Пьер; я знал, что она развратная женщина, повторял он сам себе, но не смел признаться в этом.
И теперь Долохов, вот он сидит на снегу и насильно улыбается, и умирает, может быть, притворным каким то молодечеством отвечая на мое раскаянье!»
Пьер был один из тех людей, которые, несмотря на свою внешнюю, так называемую слабость характера, не ищут поверенного для своего горя. Он переработывал один в себе свое горе.
«Она во всем, во всем она одна виновата, – говорил он сам себе; – но что ж из этого? Зачем я себя связал с нею, зачем я ей сказал этот: „Je vous aime“, [Я вас люблю?] который был ложь и еще хуже чем ложь, говорил он сам себе. Я виноват и должен нести… Что? Позор имени, несчастие жизни? Э, всё вздор, – подумал он, – и позор имени, и честь, всё условно, всё независимо от меня.
«Людовика XVI казнили за то, что они говорили, что он был бесчестен и преступник (пришло Пьеру в голову), и они были правы с своей точки зрения, так же как правы и те, которые за него умирали мученической смертью и причисляли его к лику святых. Потом Робеспьера казнили за то, что он был деспот. Кто прав, кто виноват? Никто. А жив и живи: завтра умрешь, как мог я умереть час тому назад. И стоит ли того мучиться, когда жить остается одну секунду в сравнении с вечностью? – Но в ту минуту, как он считал себя успокоенным такого рода рассуждениями, ему вдруг представлялась она и в те минуты, когда он сильнее всего выказывал ей свою неискреннюю любовь, и он чувствовал прилив крови к сердцу, и должен был опять вставать, двигаться, и ломать, и рвать попадающиеся ему под руки вещи. «Зачем я сказал ей: „Je vous aime?“ все повторял он сам себе. И повторив 10 й раз этот вопрос, ему пришло в голову Мольерово: mais que diable allait il faire dans cette galere? [но за каким чортом понесло его на эту галеру?] и он засмеялся сам над собою.