Гедеонов, Степан Александрович

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
В Википедии есть статьи о других людях с фамилией Гедеонов.
Степан Александрович Гедеонов
Дата рождения:

1 (13) июня 1816(1816-06-13)

Место рождения:

Санкт-Петербург

Дата смерти:

15 (27) сентября 1878(1878-09-27) (62 года)

Место смерти:

Санкт-Петербург

Страна:

Российская империя

Научная сфера:

искусствоведение, история

Место работы:

Археологическая комиссия в Риме,
директор Эрмитажа (1863—1878),
директор Императорских театров (1867—1875)

Учёное звание:

почётный член Петербургской АН, почётный член Императорской Академии художеств

Альма-матер:

Санкт-Петербургский университет

Известен как:

антинорманист

Награды и премии:

Уваровская премия

Степан Александрович Гедеонов (1 (13) июня 1816 — 15 (27) сентября 1878) — русский историк, драматург, искусствовед. Первый директор Императорского Эрмитажа (с 1863), директор Императорских театров (1867—1875). Действительный статский советник (с 1859), гофмейстер (с 1866). Сын Александра Гедеонова.





Биография

Окончив в 1835 году Петербургский университет со степенью кандидата, поступил на службу секретарём к президенту Императорской академии наук С. С. Уварову. В 1845 году сочинил пьесу «Смерть Ляпунова», поставленную в Александринском театре и первоначально имевшую успех (в первый сезон была поставлена 18 раз).

Археологическая комиссия в Риме

В 1848 году был назначен помощником Г. П. Волконского, заведовавшего археологической комиссией Академии художеств в Риме, учреждённой «для приискания древностей». По должности Гедеонов должен был делать покупки древностей. В 1851 году он приобрёл для Императорского музея статуи Аполлона (со стрелой в руке), Афродиты, Аполлона вроде флорентийского Аполлино и Луция Аврелия Коммода. В том же году у венецианского антиквария Санквирино от купил статую дорийского эфеба и целый ряд других скульптурных произведений. В 1859 году были произведены новые покупки, стоившие ему много труда и денег: так, например, статуя Венеры была куплена им за 42 тысячи франков.

В 1861 году был назначен заведующим археологической комиссией и попечителем над находящимися в Риме пансионерами Императорской Академии художеств. В том же году Гедеонову с большим трудом удалось приобрести известную коллекцию маркиза Кампана. Общественное мнение и правительство Италии сильно противились вывозу сокровищ из Италии, а по поводу покупки (за 310 тыс. франков) «Мадонны Конестабиле» Рафаэля заговорила вся европейская печать, и в итальянский парламент был даже внесён по этому поводу запрос.

Эрмитаж

Вместе с коллекцией Кампана Гедеонов поехал в Петербург, где и работал 2 года при Эрмитаже над установкой купленных им статуй и ваз. Кроме того, ему было поручено составить проект для нового устройства Эрмитажа, который был принят и утвержден. 2 июня 1863 года была создана должность директора Эрмитажа, на которую и назначили Гедеонова с присвоением звания «в должности гофмейстера».

Первой заботой директора было издание каталогов. Он ускорил выход каталога картин, а вслед за ним при его ближайшем участии вышел каталог галереи древней скульптуры. Через год вышло новое издание каталога, созданное уже самим директором — сначала на французском языке, а через год и на русском.

Затем Гедеоновым был поднят вопрос о широком допущении публики в Эрмитаж для осмотра его художественных богатств. До того в Эрмитаж надо было приходить в вицмундирах или фраках, по особым входным билетам, выдававшимся Придворной Конторой; для того, чтобы получить право снять копию с какой-нибудь картины, нужно было проделать такую процедуру, что многие предпочитали скорее отказаться от своего намерения, чем пойти на эту волокиту. Поэтому Эрмитаж посещался мало, и его богатства оставались неизвестными. Директор облегчил вход копиистам и стал добиваться пропуска публики на широких началах. Было образовано несколько комиссий для рассмотрения этого вопроса, и Гедеонову не без труда удалось добиться, что публику стали пускать без всяких билетов и в обыкновенных костюмах, но с сокращением числа часов открытия Эрмитажа по сравнению с прежним порядком.

В 1867 году был выпущен каталог рисунков, в 1872 году издан русский перевод Керченских древностей и описание бронз и терракота, а в 1873 году вышло доступное для публики описание расписных ваз. Особенное значение директор придавал археологическим сокровищам Эрмитажа. Вот что он писал 28 сентября 1865 г. министру Двора по поводу предложения передать эрмитажные дублеты в Одесский музей:

Здесь, где дело идет о единственной в мире коллекции древностей Киммерийского Босфора, Эрмитаж почитает неприкосновенность её жизненным для себя вопросом, себя же, в той мере, какая подлежит влиянию его, ответственным в этой неприкосновенности перед всей Россией. Каждый из предметов, входящих в состав Керченских древностей, принадлежит как часть одного целого той или другой знаменитой и в археологическом мире всеизвестной находке. От охранения в ненарушимой целости даже ничтожнейших к таким находкам относящихся мелочей, зависит и самое значение Императорского музея, как единственного обладателя единственными на свете сокровищами.

На посту директора Гедеонов продолжал пополнять коллекции Эрмитажа; с этой целью в 1865 году он побывал в Милане и в Париже, где на аукционе купил для Эрмитажа немало ценных вещей. Среди них — «Мадонна Литта» Леонардо да Винчи. В 1867 году ездил в Лондон, где работал в библиотеке Британского музея.

Императорские театры

Также в 1867 году Гедеонов был назначен директором Императорских театров, что отвлекло его от работы по Эрмитажу.

Сначала он проявил на этом посту энергичную деятельность, но потом охладел ввиду фактического ограничения его власти, и дела театров шли плохо; расходы по театральному хозяйству были очень велики, а надзор за ними был очень слаб. Знакомый с театральным делом еще при отце (тоже директоре театров) и будучи осведомлён о злоупотреблениях, царивших здесь, он встретил при попытке искоренить их такую оппозицию, что совершенно отстранился от дел, но должности не оставил. Вскоре его совсем оттеснил от дел начальник контроля и кассы барон Кюстер. По воспоминаниям актёра А. А. Нильского, Гедеонов был высокообразованный и замечательно умный человек; он был весьма серьёзен и деловит. Став директором театров, Гедеонов не захотел, чтобы ставилась его пьеса «Смерть Ляпунова», говоря:

Это мой юношеский грех. Кроме того, я, как начальник, должен быть лишен прав на постановку своих сочинений. Что скажут драматурги? Я бы не хотел, чтобы они на меня обижались.

В обращении с актёрами директор был вежлив и обходителен, но сух. Он не особенно любил драматический театр и поднял значение только итальянской оперы, которая упала и не делала сборов; в Петербурге появились Аделина Патти, Лукка и другие знаменитости.

Деятельность Гедеонова в области театра выразилась ещё в том, что он составил план сюжета из древнеславянской мифологии под названием «Млада». По его приглашению четыре композитора — Н. А. Римский-Корсаков, Ц. А. Кюи, А. П. Бородин и М. П. Мусоргский — должны были написать по одному акту для «Млады», что составило бы оперу-балет. Предложение было принято и исполнено, но пьеса не была поставлена. Однако замыслом Гедеонова воспользовался австрийский музыкант Людвиг Минкус, написавший на эту тему балет, поставленный балетмейстером М. И. Петипа в 1879 году в петербургском Большом театре для бенефиса Евгении Соколовой. Позже Римский-Корсаков вернулся к этой теме и написал оперу-балет «Млада», поставленную в 1892 году в Петербурге.

В конце своей жизни Гедеонов написал драму «Василиса Мелентьева», но не хотел выступить с ней в театре и передал пьесу А. Н. Островскому, который, оставив в неприкосновенности сюжет, написал собственную пьесу, не воспользовавшись ни одной сценой, ни одним стихом из первоначального творения. В 1875 году Гедеонов был уволен от должности директора театров.

Научная деятельность

По случаю приобретения статуи архаической музы Гедеонов поместил в «Annales de l’institut archeologique, 1852 г.» (стр. 42—85) учёное исследование «Groupe de muses antiques decrit par E. Guedeonoff, avec planches», появившееся потом отдельной брошюрой. По случаю приобретения коллекции Кампана составил брошюру, напечатанную в Париже: «Notice sur les objets d’art de la Galerie Campana a Rome acquis pour le musee imperial de l’Ermitage. Paris. Imprimerie Simon Bacon et compagnie, rue d’Erfurt», 1861, 8°.

Гедеонову принадлежит небольшое исследование «Мертвый ребенок на дельфине. Группа из мрамора, приписываемая Рафаэлю» (приложение к XXI тому Записок Императорской Академии наук, СПб., 1872 г.), в котором он доказывает, обнаруживая знакомство со многими иностранными источниками, что эта группа есть настоящая и принадлежит действительно Рафаэлю. По этому поводу он вёл полемику в печати с немцем Доббертом и итальянцем Дженералли.

13 декабря 1863 года Степан Александрович был избран почётным членом Императорской Санкт-Петербургской Академии Наук.

Особенно важно его исследование «Варяги и Русь» (2 тома, СПб., 1876 г.). Этим вопросом Гедеонов занимался ещё будучи в Италии, и отрывки из его труда вошли в 1862 году в приложение к I—III томам «Записок Имп. Академии Наук» под заглавием: Отрывки из исследований о варяжском вопросе. С. Гедеонов. I—XVI. С критическими замечаниями Куника. В полном виде труд вышел через 14 лет, обратив на себя внимание учёного мира. В своем исследовании автор выступил решительным противником норманизма. Занимаясь вопросом о варягах много лет (Гедеонов задумал свою работу уже в 1846 году, но служба, путешествие и слабое зрение мешали работе), он хорошо изучил источники и литературу и пришел к выводу, что варяги западнославянского происхождения, а Русь — восточнославянский народ. В своей книге автор подверг противников критике, но признавал, что его «протест против мнимо-норманнского происхождения Руси» не разрешил вопроса, давно спорного в исторической науке».

Особенно большое значение труду Гедеонова придавал норманист М. П. Погодин, который говорил, что «норманнская система, со времён Эверса, не имела такого сильного и опасного противника», как Гедеонов, и считал его книгу «отличным украшением нашей историко-критической богатой литературы о происхождении варягов и Руси»; но, несмотря на это, Погодин находил по-прежнему правильными основные положения норманнской школы. Сочинение Гедеонова, снабжённое обширными примечаниями, было удостоено Академией наук Уваровской премии.

С. А. Гедеонову неправильно приписывается иногда участие в книге «Описание Российской империи в историческом, географическом и статистическом отношениях», однако там писал его брат Михаил Александрович.

Напишите отзыв о статье "Гедеонов, Степан Александрович"

Литература

Список произведений

Библиография

Ссылки

  • [www.ras.ru/win/db/show_per.asp?P=.id-50031.ln-ru Профиль Степана Александровича Гедеонова] на официальном сайте РАН

С. А. Гедеонов (1863—1878) • А. А. Васильчиков (1879—1888) • С. Н. Трубецкой (1888—1899) • И. А. Всеволожский (1899—1909) • Д. И. Толстой (1909—1918) • С. Н. Тройницкий (1918—1927) • О. Ф. Вальдгауер (и. о., 1927—1928) • Г. В. Лазарис (и. о., 1928) • П. И. Кларк (1928—1929) • В. И. Забрежнев (и. о., 1929—1930) • Л. Л. Оболенский (1930) • Б. В. Легран (1931—1934) • И. А. Орбели (1934—1951) • М. И. Артамонов (1951—1964) • Б. Б. Пиотровский (1964—1990) • В. А. Суслов (1990—1992) • М. Б. Пиотровский (с 1992 года)

Отрывок, характеризующий Гедеонов, Степан Александрович

– А вы что зеваете?
– Хороши! Так и течет с них! Гостиную нашу не замочите.
– Марьи Генриховны платье не запачкать, – отвечали голоса.
Ростов с Ильиным поспешили найти уголок, где бы они, не нарушая скромности Марьи Генриховны, могли бы переменить мокрое платье. Они пошли было за перегородку, чтобы переодеться; но в маленьком чуланчике, наполняя его весь, с одной свечкой на пустом ящике, сидели три офицера, играя в карты, и ни за что не хотели уступить свое место. Марья Генриховна уступила на время свою юбку, чтобы употребить ее вместо занавески, и за этой занавеской Ростов и Ильин с помощью Лаврушки, принесшего вьюки, сняли мокрое и надели сухое платье.
В разломанной печке разложили огонь. Достали доску и, утвердив ее на двух седлах, покрыли попоной, достали самоварчик, погребец и полбутылки рому, и, попросив Марью Генриховну быть хозяйкой, все столпились около нее. Кто предлагал ей чистый носовой платок, чтобы обтирать прелестные ручки, кто под ножки подкладывал ей венгерку, чтобы не было сыро, кто плащом занавешивал окно, чтобы не дуло, кто обмахивал мух с лица ее мужа, чтобы он не проснулся.
– Оставьте его, – говорила Марья Генриховна, робко и счастливо улыбаясь, – он и так спит хорошо после бессонной ночи.
– Нельзя, Марья Генриховна, – отвечал офицер, – надо доктору прислужиться. Все, может быть, и он меня пожалеет, когда ногу или руку резать станет.
Стаканов было только три; вода была такая грязная, что нельзя было решить, когда крепок или некрепок чай, и в самоваре воды было только на шесть стаканов, но тем приятнее было по очереди и старшинству получить свой стакан из пухлых с короткими, не совсем чистыми, ногтями ручек Марьи Генриховны. Все офицеры, казалось, действительно были в этот вечер влюблены в Марью Генриховну. Даже те офицеры, которые играли за перегородкой в карты, скоро бросили игру и перешли к самовару, подчиняясь общему настроению ухаживанья за Марьей Генриховной. Марья Генриховна, видя себя окруженной такой блестящей и учтивой молодежью, сияла счастьем, как ни старалась она скрывать этого и как ни очевидно робела при каждом сонном движении спавшего за ней мужа.
Ложка была только одна, сахару было больше всего, но размешивать его не успевали, и потому было решено, что она будет поочередно мешать сахар каждому. Ростов, получив свой стакан и подлив в него рому, попросил Марью Генриховну размешать.
– Да ведь вы без сахара? – сказала она, все улыбаясь, как будто все, что ни говорила она, и все, что ни говорили другие, было очень смешно и имело еще другое значение.
– Да мне не сахар, мне только, чтоб вы помешали своей ручкой.
Марья Генриховна согласилась и стала искать ложку, которую уже захватил кто то.
– Вы пальчиком, Марья Генриховна, – сказал Ростов, – еще приятнее будет.
– Горячо! – сказала Марья Генриховна, краснея от удовольствия.
Ильин взял ведро с водой и, капнув туда рому, пришел к Марье Генриховне, прося помешать пальчиком.
– Это моя чашка, – говорил он. – Только вложите пальчик, все выпью.
Когда самовар весь выпили, Ростов взял карты и предложил играть в короли с Марьей Генриховной. Кинули жребий, кому составлять партию Марьи Генриховны. Правилами игры, по предложению Ростова, было то, чтобы тот, кто будет королем, имел право поцеловать ручку Марьи Генриховны, а чтобы тот, кто останется прохвостом, шел бы ставить новый самовар для доктора, когда он проснется.
– Ну, а ежели Марья Генриховна будет королем? – спросил Ильин.
– Она и так королева! И приказания ее – закон.
Только что началась игра, как из за Марьи Генриховны вдруг поднялась вспутанная голова доктора. Он давно уже не спал и прислушивался к тому, что говорилось, и, видимо, не находил ничего веселого, смешного или забавного во всем, что говорилось и делалось. Лицо его было грустно и уныло. Он не поздоровался с офицерами, почесался и попросил позволения выйти, так как ему загораживали дорогу. Как только он вышел, все офицеры разразились громким хохотом, а Марья Генриховна до слез покраснела и тем сделалась еще привлекательнее на глаза всех офицеров. Вернувшись со двора, доктор сказал жене (которая перестала уже так счастливо улыбаться и, испуганно ожидая приговора, смотрела на него), что дождь прошел и что надо идти ночевать в кибитку, а то все растащат.
– Да я вестового пошлю… двух! – сказал Ростов. – Полноте, доктор.
– Я сам стану на часы! – сказал Ильин.
– Нет, господа, вы выспались, а я две ночи не спал, – сказал доктор и мрачно сел подле жены, ожидая окончания игры.
Глядя на мрачное лицо доктора, косившегося на свою жену, офицерам стало еще веселей, и многие не могла удерживаться от смеха, которому они поспешно старались приискивать благовидные предлоги. Когда доктор ушел, уведя свою жену, и поместился с нею в кибиточку, офицеры улеглись в корчме, укрывшись мокрыми шинелями; но долго не спали, то переговариваясь, вспоминая испуг доктора и веселье докторши, то выбегая на крыльцо и сообщая о том, что делалось в кибиточке. Несколько раз Ростов, завертываясь с головой, хотел заснуть; но опять чье нибудь замечание развлекало его, опять начинался разговор, и опять раздавался беспричинный, веселый, детский хохот.


В третьем часу еще никто не заснул, как явился вахмистр с приказом выступать к местечку Островне.
Все с тем же говором и хохотом офицеры поспешно стали собираться; опять поставили самовар на грязной воде. Но Ростов, не дождавшись чаю, пошел к эскадрону. Уже светало; дождик перестал, тучи расходились. Было сыро и холодно, особенно в непросохшем платье. Выходя из корчмы, Ростов и Ильин оба в сумерках рассвета заглянули в глянцевитую от дождя кожаную докторскую кибиточку, из под фартука которой торчали ноги доктора и в середине которой виднелся на подушке чепчик докторши и слышалось сонное дыхание.
– Право, она очень мила! – сказал Ростов Ильину, выходившему с ним.
– Прелесть какая женщина! – с шестнадцатилетней серьезностью отвечал Ильин.
Через полчаса выстроенный эскадрон стоял на дороге. Послышалась команда: «Садись! – солдаты перекрестились и стали садиться. Ростов, выехав вперед, скомандовал: «Марш! – и, вытянувшись в четыре человека, гусары, звуча шлепаньем копыт по мокрой дороге, бренчаньем сабель и тихим говором, тронулись по большой, обсаженной березами дороге, вслед за шедшей впереди пехотой и батареей.
Разорванные сине лиловые тучи, краснея на восходе, быстро гнались ветром. Становилось все светлее и светлее. Ясно виднелась та курчавая травка, которая заседает всегда по проселочным дорогам, еще мокрая от вчерашнего дождя; висячие ветви берез, тоже мокрые, качались от ветра и роняли вбок от себя светлые капли. Яснее и яснее обозначались лица солдат. Ростов ехал с Ильиным, не отстававшим от него, стороной дороги, между двойным рядом берез.
Ростов в кампании позволял себе вольность ездить не на фронтовой лошади, а на казацкой. И знаток и охотник, он недавно достал себе лихую донскую, крупную и добрую игреневую лошадь, на которой никто не обскакивал его. Ехать на этой лошади было для Ростова наслаждение. Он думал о лошади, об утре, о докторше и ни разу не подумал о предстоящей опасности.
Прежде Ростов, идя в дело, боялся; теперь он не испытывал ни малейшего чувства страха. Не оттого он не боялся, что он привык к огню (к опасности нельзя привыкнуть), но оттого, что он выучился управлять своей душой перед опасностью. Он привык, идя в дело, думать обо всем, исключая того, что, казалось, было бы интереснее всего другого, – о предстоящей опасности. Сколько он ни старался, ни упрекал себя в трусости первое время своей службы, он не мог этого достигнуть; но с годами теперь это сделалось само собою. Он ехал теперь рядом с Ильиным между березами, изредка отрывая листья с веток, которые попадались под руку, иногда дотрогиваясь ногой до паха лошади, иногда отдавая, не поворачиваясь, докуренную трубку ехавшему сзади гусару, с таким спокойным и беззаботным видом, как будто он ехал кататься. Ему жалко было смотреть на взволнованное лицо Ильина, много и беспокойно говорившего; он по опыту знал то мучительное состояние ожидания страха и смерти, в котором находился корнет, и знал, что ничто, кроме времени, не поможет ему.
Только что солнце показалось на чистой полосе из под тучи, как ветер стих, как будто он не смел портить этого прелестного после грозы летнего утра; капли еще падали, но уже отвесно, – и все затихло. Солнце вышло совсем, показалось на горизонте и исчезло в узкой и длинной туче, стоявшей над ним. Через несколько минут солнце еще светлее показалось на верхнем крае тучи, разрывая ее края. Все засветилось и заблестело. И вместе с этим светом, как будто отвечая ему, раздались впереди выстрелы орудий.
Не успел еще Ростов обдумать и определить, как далеки эти выстрелы, как от Витебска прискакал адъютант графа Остермана Толстого с приказанием идти на рысях по дороге.
Эскадрон объехал пехоту и батарею, также торопившуюся идти скорее, спустился под гору и, пройдя через какую то пустую, без жителей, деревню, опять поднялся на гору. Лошади стали взмыливаться, люди раскраснелись.
– Стой, равняйся! – послышалась впереди команда дивизионера.
– Левое плечо вперед, шагом марш! – скомандовали впереди.
И гусары по линии войск прошли на левый фланг позиции и стали позади наших улан, стоявших в первой линии. Справа стояла наша пехота густой колонной – это были резервы; повыше ее на горе видны были на чистом чистом воздухе, в утреннем, косом и ярком, освещении, на самом горизонте, наши пушки. Впереди за лощиной видны были неприятельские колонны и пушки. В лощине слышна была наша цепь, уже вступившая в дело и весело перещелкивающаяся с неприятелем.
Ростову, как от звуков самой веселой музыки, стало весело на душе от этих звуков, давно уже не слышанных. Трап та та тап! – хлопали то вдруг, то быстро один за другим несколько выстрелов. Опять замолкло все, и опять как будто трескались хлопушки, по которым ходил кто то.
Гусары простояли около часу на одном месте. Началась и канонада. Граф Остерман с свитой проехал сзади эскадрона, остановившись, поговорил с командиром полка и отъехал к пушкам на гору.
Вслед за отъездом Остермана у улан послышалась команда:
– В колонну, к атаке стройся! – Пехота впереди их вздвоила взводы, чтобы пропустить кавалерию. Уланы тронулись, колеблясь флюгерами пик, и на рысях пошли под гору на французскую кавалерию, показавшуюся под горой влево.
Как только уланы сошли под гору, гусарам ведено было подвинуться в гору, в прикрытие к батарее. В то время как гусары становились на место улан, из цепи пролетели, визжа и свистя, далекие, непопадавшие пули.
Давно не слышанный этот звук еще радостнее и возбудительное подействовал на Ростова, чем прежние звуки стрельбы. Он, выпрямившись, разглядывал поле сражения, открывавшееся с горы, и всей душой участвовал в движении улан. Уланы близко налетели на французских драгун, что то спуталось там в дыму, и через пять минут уланы понеслись назад не к тому месту, где они стояли, но левее. Между оранжевыми уланами на рыжих лошадях и позади их, большой кучей, видны были синие французские драгуны на серых лошадях.


Ростов своим зорким охотничьим глазом один из первых увидал этих синих французских драгун, преследующих наших улан. Ближе, ближе подвигались расстроенными толпами уланы, и французские драгуны, преследующие их. Уже можно было видеть, как эти, казавшиеся под горой маленькими, люди сталкивались, нагоняли друг друга и махали руками или саблями.
Ростов, как на травлю, смотрел на то, что делалось перед ним. Он чутьем чувствовал, что ежели ударить теперь с гусарами на французских драгун, они не устоят; но ежели ударить, то надо было сейчас, сию минуту, иначе будет уже поздно. Он оглянулся вокруг себя. Ротмистр, стоя подле него, точно так же не спускал глаз с кавалерии внизу.
– Андрей Севастьяныч, – сказал Ростов, – ведь мы их сомнем…
– Лихая бы штука, – сказал ротмистр, – а в самом деле…
Ростов, не дослушав его, толкнул лошадь, выскакал вперед эскадрона, и не успел он еще скомандовать движение, как весь эскадрон, испытывавший то же, что и он, тронулся за ним. Ростов сам не знал, как и почему он это сделал. Все это он сделал, как он делал на охоте, не думая, не соображая. Он видел, что драгуны близко, что они скачут, расстроены; он знал, что они не выдержат, он знал, что была только одна минута, которая не воротится, ежели он упустит ее. Пули так возбудительно визжали и свистели вокруг него, лошадь так горячо просилась вперед, что он не мог выдержать. Он тронул лошадь, скомандовал и в то же мгновение, услыхав за собой звук топота своего развернутого эскадрона, на полных рысях, стал спускаться к драгунам под гору. Едва они сошли под гору, как невольно их аллюр рыси перешел в галоп, становившийся все быстрее и быстрее по мере того, как они приближались к своим уланам и скакавшим за ними французским драгунам. Драгуны были близко. Передние, увидав гусар, стали поворачивать назад, задние приостанавливаться. С чувством, с которым он несся наперерез волку, Ростов, выпустив во весь мах своего донца, скакал наперерез расстроенным рядам французских драгун. Один улан остановился, один пеший припал к земле, чтобы его не раздавили, одна лошадь без седока замешалась с гусарами. Почти все французские драгуны скакали назад. Ростов, выбрав себе одного из них на серой лошади, пустился за ним. По дороге он налетел на куст; добрая лошадь перенесла его через него, и, едва справясь на седле, Николай увидал, что он через несколько мгновений догонит того неприятеля, которого он выбрал своей целью. Француз этот, вероятно, офицер – по его мундиру, согнувшись, скакал на своей серой лошади, саблей подгоняя ее. Через мгновенье лошадь Ростова ударила грудью в зад лошади офицера, чуть не сбила ее с ног, и в то же мгновенье Ростов, сам не зная зачем, поднял саблю и ударил ею по французу.


Источник — «http://wiki-org.ru/wiki/index.php?title=Гедеонов,_Степан_Александрович&oldid=77765140»