Забрежнев, Владимир Иванович

Владимир Иванович Забрежнев
Род деятельности:	революционер
Дата рождения:	28 марта 1877(1877-03-28)
Место рождения:	Петербург, Российская империя
Гражданство:	Российская империя Российская империя, СССР СССР
Дата смерти:	9 марта 1939(1939-03-09) (61 год)
Место смерти:	Ленинград, СССР

К:Википедия:Статьи без изображений (тип: не указан)

Владимир Иванович Забрежнев (Фёдоров) (псевдонимы: В. З., Вл. З., Дюк, Морис и др., 28 марта 1877, Петербург — 9 марта 1939, Ленинград) — российский революционер, криминалист, сотрудник НКВД.

Биография

Родился в купеческой семье. В 1895 году окончил Петровское коммерческое училище Петербургского купеческого общества. Был вольнослушателем на естественном отделении физико-математического факультета Петербургского университета и одновременно на биологических курсах профессора П. Ф. Лесгафта.

В революционном движении с 1895 года, член марксистского кружка студентов-юристов. Преподавал в воскресной школе для рабочих фабрик К. Я. Паля и Д. Д. Максвелла за Невской заставой, создал несколько социал-демократических кружков и рабочих групп в жилых казармах Петровско-Спасской мануфактуры Паля-Максвелла. Участвовал в подготовке и распространении печатных изданий петербургских социал-демократов на предприятиях города. В начале 1899 года вступил в Петербургский «Союз борьбы за освобождение рабочего класса».

17 апреля 1899 года арестован по «делу о подготовке первомайской демонстрации». На время следствия помещен в Трубецкой бастион Петропавловской крепости. В августе 1899 года выпущен на поруки отца под надзор полиции до оглашения приговора. С 13 октября 1900 года на основании Высочайшего повеления отдан под гласный надзор полиции на 3 года и выслан в Новгород (затем переведен в Саратов) с запретом проживания в столичных, губернских и ряде других городов России. В 1903 году после окончания высылки выехал за границу.

Под влиянием знакомства с П. А. Кропоткиным, Г. И. Гогелия и другими анархистами перешел на их сторону и с 1904 года считал себя анархистом-коммунистом. В 1904—1905 годах эпизодически печатался в газете «Хлеб и Воля».

Революция 1905 года

В марте 1905 года вместе с Н. И. Музилем (Родгаевым) и его женой О. И. Малицкой вернулся в Россию, участвовал в создании южно-русской группы анархистов-коммунистов в Киеве. Издавал газету «Набат». 30 апреля 1905 года бежал при ликвидации кружка и выехал в Москву.

В начале мая 1905 один из организаторов первой московской группы анархистов-коммунистов «Хлеб и Воля». Выехал для пропаганды анархизма и вербовки членов организации в Поволжье (Саратов—Самара—Нижний Новгород). 11 июня 1905 возвратился в Москву, на даче в с. Богородском перепечатывал на гектографе материалы из газеты «Хлеб и Воля». 16 июля 1905 был арестован при ликвидации группы «Хлеб и Воля» в с. Богородском. При аресте пытался оказать вооруженное сопротивление. Привлечен военным судом к дознанию по обвинению в покушении на убийство ротмистра Крушинского и за принадлежность к группе анархистов. С 18 июля по 24 ноября 1905 (по др. данным — по 28 ноября 1905) содержался в Бутырской тюрьме, откуда по решению Московской судебной палаты, ввиду Высочайшего указа об амнистии, был выпущен под денежный залог в 300 руб. до суда, ввиду передачи дела в уголовный суд.

6—17 декабря 1905 вместе с другими московскими анархистами участвовал в Декабрьском вооружённом восстании. Организовал среди рабочих издательства бр. Гранат беспартийную боевую дружину и санитарный пункт. Участвовал в последних боях на Пресне. Арестован 19 декабря 1905, помещен в Арбатскую полицейскую часть, а затем после инсценировки поджога, в Бутырскую тюремную больницу. 18 февраля 1906 года бежал из неё (переодевшись в форму судебного следователя) и скрылся за границу.

В эмиграции

До 1917 года жил преимущественно в Париже. Участвовал в работе российских заграничных анархистских групп, сотрудничал в анархистской прессе (газ. «Буревестник», «Листки „Хлеб и Воля“» и др.). В сентябре 1906 года — участник съезда российских анархистов-коммунистов в Лондоне, выступил с докладом «О терроре». В августе-сентябре 1907 года входил в делегацию анархистов России на Международном анархическом конгрессе в Амстердаме. В бюро форума предоставил доклад «Проповедники индивидуалистического анархизма в России».

В 1912—1913 — редактор журнала парижских анархистов-коммунистов «Молот» (вышло всего 2 номера).

Масонство

В. Брачев в своей книге «Тайные масонские общества в СССР» указывает, что Забрежнев состоял членом «Великого Востока Франции»

После революции

После Февральской революции вернулся в Россию, выступал с лекциями и докладами в различных городах страны. Состоял личным секретарем министра продовольствия Временного правительства А. В. Пешехонова. Редактировал анархистскую газеты «Голос труда».

В 1918 году перешёл на сторону большевиков, вступил в ВКП(б). Работал секретарем «Известий ВЦИК» (1919—1920). В 1919, являясь сотрудником иностранного отдела РОСТА выполнял тайные поручения Ленина за границей.

В 1921 году В. И. Забрежнев назначается заместителем заведующего отделом печати и информации НКИД. В сентябре 1922 года принят на службу в Управление уголовного розыска Республики и назначен на должность помощника начальника научно-технического отдела ОГПУ. В июне 1923 года по состоянию здоровья Забрежнев уходит с работы из органов внутренних дел.

В 1926—1927 — с тайной миссией в Урумчи (Китай).

Был назначен заместителем директора Эрмитажа. На этом посту занимался распродажей ценностей из коллекций Эрмитажа и других за границу (см. Продажа картин из коллекции Эрмитажа). Подпись Забрежнева стоит под актами о передачи для продажи сотен картин.

В 1930—1932 — заместитель директора института мозга (создан как лаборатория для изучения мозга В. И. Ленина с целью его последующего оживления).

С 1932 года работал цензором иностранного отдела Леноблгорлита. 3 августа 1938 года исключен из ВКП(б) за борьбу против партии Ленина-Сталина в 1917 году и за связь с врагом народа Караханом. Арестован. 9 марта 1939 года скончался в больнице при Доме предварительного заключения от ослабления сердечной деятельности.

Сочинения

• «О терроре», в кн.: «Русская революция и анархизм. Доклады читанные на съезде Коммунистов-Анархистов в октябре 1906 года», Лондон, 1907;
• «Проповедники индивидуалистического анархизма в России (Доклад Амстердамскому конгрессу анархистов-коммунистов, состоявшемуся 24-31 августа 1907 года)», «Буревестник», Париж, 1908, № 10-11;
• «Об индивидуалистическом анархизме». Лондон. 1912.
• «Первые годы моей партийной работы (1895—1899 гг.)», «Пролетарская Революция», 1923, № 10;
• «Бутырки 1905 г. и первый удачный побег из них». «Каторга и Ссылка», 1925, № 4;
• «За массой», в кн: «Декабрь 1905 года на Красной Пресне», 3 изд., М., 1925.

• «Теория и практика психического воздействия», 1922.
• «Спорные вопросы гипнологии», 1925.
• «Задачи современной гипнологии», 1926.

• Перевёл с французского книгу «Кнуто-германская империя и социальная революция» М. А. Бакунина. Москва. «Голос труда». 1920.

Источники

• Статья в энциклопедии «Политические партии России. Конец XIX — первая треть XX века».

Отрывок, характеризующий Забрежнев, Владимир Иванович

Князь очень постарел в этот год. В нем появились резкие признаки старости: неожиданные засыпанья, забывчивость ближайших по времени событий и памятливость к давнишним, и детское тщеславие, с которым он принимал роль главы московской оппозиции. Несмотря на то, когда старик, особенно по вечерам, выходил к чаю в своей шубке и пудренном парике, и начинал, затронутый кем нибудь, свои отрывистые рассказы о прошедшем, или еще более отрывистые и резкие суждения о настоящем, он возбуждал во всех своих гостях одинаковое чувство почтительного уважения. Для посетителей весь этот старинный дом с огромными трюмо, дореволюционной мебелью, этими лакеями в пудре, и сам прошлого века крутой и умный старик с его кроткою дочерью и хорошенькой француженкой, которые благоговели перед ним, – представлял величественно приятное зрелище. Но посетители не думали о том, что кроме этих двух трех часов, во время которых они видели хозяев, было еще 22 часа в сутки, во время которых шла тайная внутренняя жизнь дома.
В последнее время в Москве эта внутренняя жизнь сделалась очень тяжела для княжны Марьи. Она была лишена в Москве тех своих лучших радостей – бесед с божьими людьми и уединения, – которые освежали ее в Лысых Горах, и не имела никаких выгод и радостей столичной жизни. В свет она не ездила; все знали, что отец не пускает ее без себя, а сам он по нездоровью не мог ездить, и ее уже не приглашали на обеды и вечера. Надежду на замужество княжна Марья совсем оставила. Она видела ту холодность и озлобление, с которыми князь Николай Андреич принимал и спроваживал от себя молодых людей, могущих быть женихами, иногда являвшихся в их дом. Друзей у княжны Марьи не было: в этот приезд в Москву она разочаровалась в своих двух самых близких людях. М lle Bourienne, с которой она и прежде не могла быть вполне откровенна, теперь стала ей неприятна и она по некоторым причинам стала отдаляться от нее. Жюли, которая была в Москве и к которой княжна Марья писала пять лет сряду, оказалась совершенно чужою ей, когда княжна Марья вновь сошлась с нею лично. Жюли в это время, по случаю смерти братьев сделавшись одной из самых богатых невест в Москве, находилась во всем разгаре светских удовольствий. Она была окружена молодыми людьми, которые, как она думала, вдруг оценили ее достоинства. Жюли находилась в том периоде стареющейся светской барышни, которая чувствует, что наступил последний шанс замужества, и теперь или никогда должна решиться ее участь. Княжна Марья с грустной улыбкой вспоминала по четвергам, что ей теперь писать не к кому, так как Жюли, Жюли, от присутствия которой ей не было никакой радости, была здесь и виделась с нею каждую неделю. Она, как старый эмигрант, отказавшийся жениться на даме, у которой он проводил несколько лет свои вечера, жалела о том, что Жюли была здесь и ей некому писать. Княжне Марье в Москве не с кем было поговорить, некому поверить своего горя, а горя много прибавилось нового за это время. Срок возвращения князя Андрея и его женитьбы приближался, а его поручение приготовить к тому отца не только не было исполнено, но дело напротив казалось совсем испорчено, и напоминание о графине Ростовой выводило из себя старого князя, и так уже большую часть времени бывшего не в духе. Новое горе, прибавившееся в последнее время для княжны Марьи, были уроки, которые она давала шестилетнему племяннику. В своих отношениях с Николушкой она с ужасом узнавала в себе свойство раздражительности своего отца. Сколько раз она ни говорила себе, что не надо позволять себе горячиться уча племянника, почти всякий раз, как она садилась с указкой за французскую азбуку, ей так хотелось поскорее, полегче перелить из себя свое знание в ребенка, уже боявшегося, что вот вот тетя рассердится, что она при малейшем невнимании со стороны мальчика вздрагивала, торопилась, горячилась, возвышала голос, иногда дергала его за руку и ставила в угол. Поставив его в угол, она сама начинала плакать над своей злой, дурной натурой, и Николушка, подражая ей рыданьями, без позволенья выходил из угла, подходил к ней и отдергивал от лица ее мокрые руки, и утешал ее. Но более, более всего горя доставляла княжне раздражительность ее отца, всегда направленная против дочери и дошедшая в последнее время до жестокости. Ежели бы он заставлял ее все ночи класть поклоны, ежели бы он бил ее, заставлял таскать дрова и воду, – ей бы и в голову не пришло, что ее положение трудно; но этот любящий мучитель, самый жестокий от того, что он любил и за то мучил себя и ее, – умышленно умел не только оскорбить, унизить ее, но и доказать ей, что она всегда и во всем была виновата. В последнее время в нем появилась новая черта, более всего мучившая княжну Марью – это было его большее сближение с m lle Bourienne. Пришедшая ему, в первую минуту по получении известия о намерении своего сына, мысль шутка о том, что ежели Андрей женится, то и он сам женится на Bourienne, – видимо понравилась ему, и он с упорством последнее время (как казалось княжне Марье) только для того, чтобы ее оскорбить, выказывал особенную ласку к m lle Bоurienne и выказывал свое недовольство к дочери выказываньем любви к Bourienne.
Однажды в Москве, в присутствии княжны Марьи (ей казалось, что отец нарочно при ней это сделал), старый князь поцеловал у m lle Bourienne руку и, притянув ее к себе, обнял лаская. Княжна Марья вспыхнула и выбежала из комнаты. Через несколько минут m lle Bourienne вошла к княжне Марье, улыбаясь и что то весело рассказывая своим приятным голосом. Княжна Марья поспешно отерла слезы, решительными шагами подошла к Bourienne и, видимо сама того не зная, с гневной поспешностью и взрывами голоса, начала кричать на француженку: «Это гадко, низко, бесчеловечно пользоваться слабостью…» Она не договорила. «Уйдите вон из моей комнаты», прокричала она и зарыдала.
На другой день князь ни слова не сказал своей дочери; но она заметила, что за обедом он приказал подавать кушанье, начиная с m lle Bourienne. В конце обеда, когда буфетчик, по прежней привычке, опять подал кофе, начиная с княжны, князь вдруг пришел в бешенство, бросил костылем в Филиппа и тотчас же сделал распоряжение об отдаче его в солдаты. «Не слышат… два раза сказал!… не слышат!»
«Она – первый человек в этом доме; она – мой лучший друг, – кричал князь. – И ежели ты позволишь себе, – закричал он в гневе, в первый раз обращаясь к княжне Марье, – еще раз, как вчера ты осмелилась… забыться перед ней, то я тебе покажу, кто хозяин в доме. Вон! чтоб я не видал тебя; проси у ней прощенья!»
Княжна Марья просила прощенья у Амальи Евгеньевны и у отца за себя и за Филиппа буфетчика, который просил заступы.
В такие минуты в душе княжны Марьи собиралось чувство, похожее на гордость жертвы. И вдруг в такие то минуты, при ней, этот отец, которого она осуждала, или искал очки, ощупывая подле них и не видя, или забывал то, что сейчас было, или делал слабевшими ногами неверный шаг и оглядывался, не видал ли кто его слабости, или, что было хуже всего, он за обедом, когда не было гостей, возбуждавших его, вдруг задремывал, выпуская салфетку, и склонялся над тарелкой, трясущейся головой. «Он стар и слаб, а я смею осуждать его!» думала она с отвращением к самой себе в такие минуты.


В 1811 м году в Москве жил быстро вошедший в моду французский доктор, огромный ростом, красавец, любезный, как француз и, как говорили все в Москве, врач необыкновенного искусства – Метивье. Он был принят в домах высшего общества не как доктор, а как равный.
Князь Николай Андреич, смеявшийся над медициной, последнее время, по совету m lle Bourienne, допустил к себе этого доктора и привык к нему. Метивье раза два в неделю бывал у князя.
В Николин день, в именины князя, вся Москва была у подъезда его дома, но он никого не велел принимать; а только немногих, список которых он передал княжне Марье, велел звать к обеду.
Метивье, приехавший утром с поздравлением, в качестве доктора, нашел приличным de forcer la consigne [нарушить запрет], как он сказал княжне Марье, и вошел к князю. Случилось так, что в это именинное утро старый князь был в одном из своих самых дурных расположений духа. Он целое утро ходил по дому, придираясь ко всем и делая вид, что он не понимает того, что ему говорят, и что его не понимают. Княжна Марья твердо знала это состояние духа тихой и озабоченной ворчливости, которая обыкновенно разрешалась взрывом бешенства, и как перед заряженным, с взведенными курками, ружьем, ходила всё это утро, ожидая неизбежного выстрела. Утро до приезда доктора прошло благополучно. Пропустив доктора, княжна Марья села с книгой в гостиной у двери, от которой она могла слышать всё то, что происходило в кабинете.