Джим Ён Ким

Джим Ён Ким Jim Yong Kim 김용 金墉<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Президент Всемирного банка (выбран)
с 1 июля 2012 года
Предшественник:	Роберт Зеллик
Рождение:	8 декабря 1959(1959-12-08) (64 года) Сеул, Республика Корея
Образование:	Айовский университет Гарвардский университет Брауновский университет
Учёная степень:	Ph.D, M.D.

Джим Ён Ким (англ. Jim Yong Kim; род. 8 декабря 1959) — американский врач корейского происхождения, 17-й президент Дартмутского колледжа (со 2 марта 2009 года). Стал первым американцем азиатского происхождения возглавившим университет, входящий в Лигу Плюща. Один из основателей и исполнительный директор неправительственной организации Партнёры по здоровью.

23 марта 2012 г. президент США Барак Обама выдвинул кандидатуру Кима на пост главы Всемирного банка. 13 апреля 2012 г. министр финансов РФ Антон Силуанов заявил о том, что Россия поддержит кандидатуру Кима. 16 апреля Совет директоров выбрал Джим Ён Кима на пост главы организации, он вступил в должность 1 июля 2012 г.

Биография

Детство и образование

Джим Ен Ким родился 8 декабря 1959 года в Сеуле, Республика Корея. Семья Кима переехала в США, когда ему было пять лет, и его детство прошло в городе Маскатине (Muscatine, штат Айова). Отмечалось, что отец Кима преподавал стоматологию в университете Айовы (University of Iowa), а мать, изучавшая философию в Теологической семинарии Юнион (Union Theological Seminary, Нью Йорк), в том же университете получила степень доктора философии (Ph.D.). Во время учёбы в средней школе Маскатина (Muscatine High School) Ким проявил себя как активист: он был президентом класса, являлся членом школьных сборных по американскому футболу и баскетболу, а также играл в гольф.

После окончания школы Ким начал учиться в университете Айовы, но через год перевелся в Брауновский университет (Университет Брауна, Brown University), расположенный в городе Провиденс, столице штата Род-Айленд. В 1982 году Ким с отличием (magna cum laude) окончил бакалавриат этого вуза и продолжил обучаться медицине и антропологии на кафедре глобального здравоохранения и социальной медицины (Department of Global Health and Social Medicine) Гарвардской медицинской школы (Harvard Medical School, город Кембридж, штат Массачусетс).

Ким вспоминал в интервью, что, будучи студентом, он «разрывался» между тем, чтобы суметь оправдать ожидания отца, желавшего, чтобы его сын стал врачом, и собственной «страстью к социальной справедливости», которую привила ему мать. После того, как Ким поработал в клинике, расположенной в китайском квартале Манхэттена, он понял, что может посвятить себя тому и другому одновременно. В 1987 году он стал одним из основателей некоммерческой организации «Партнеры по здоровью» (Partners in Health, PIH), задачей которой стала помощь в обеспечении медицинской помощью граждан развивающихся стран, живущих в нищете.

В 1991 году Ким получил степень магистра Гарвардской медицинской школы, а в 1993 году — степень доктора философии (Ph.D.) в области антропологии на кафедре антропологии Гарвардского университета (Harvard University, Department of Anthropology).

Карьера области охраны здоровья

В том же году Ким занял должность исполнительного директора «Партнеров по здоровью» (занимал её до 2003 года). Особо отмечалась его работа в Перу (в 1995—2003 годах Ким являлся директором-основателем местного подразделения PIH — Socios En Salud). Врач приезжал в Перу каждый месяц, работал в пригороде Лимы, помогая готовить программу лечения населения от устойчивого к традиционным препаратам (multidrug-resistant tuberculosis) туберкулеза, а также занимался поставками доступных по цене медикаментов. Разработанная Кимом вместе с другими специалистами «Партнеров по здоровью» методика борьбы с туберкулезом в Перу, которую в прессе называли «неортодоксальной», впоследствии при поддержке Всемирной организации здравоохранения (ВОЗ, World Health Organization) получила распространение и, как сообщали в прессе в 2011 году, применялась более чем в 40 странах мира (в число стран, где работали специалисты PIH, по данным на 2011 год, входила и Россия). Кроме того, в 1996—2009 годах Ким продолжал работать в Гарварде, являясь сначала соруководителем, а затем и руководителем осуществлявшейся вместе с «Партнерами по здоровью» программы по инфекционным заболеваниям и социальным изменениям (Program in Infectious Disease and Social Change) Гарвардской медицинской школы.

В 2003—2004 годах Ким являлся советником генерального директора Всемирной организации здравоохранения. С марта 2004 года по декабрь 2005 года (по другим данным, по 2006 год) он работал главой департамента ВОЗ, занимавшегося ВИЧ/СПИД (HIV/AIDS department). В этой должности Ким помогал больным СПИДом в развивающихся странах Азии и Африки. В частности, врач работал над программой ВОЗ «3 за 5», целью которой было улучшение обеспечения больных СПИДом медикаментами (к концу 2005 года планировалось увеличить число получающих лекарства до 3 миллионов). Летом 2005 года Ким как представитель ВОЗ сообщал, что план выполнить не удается: на тот момент из больных СПИДом жителей развивающихся стран лекарства получал лишь миллион человек, хотя, подчеркивал он, в Африке число больных, обеспеченных препаратами от СПИДа, выросло восьмикратно.

Работа в области образования

В 2005 году Ким вернулся в Гарвард. В 2005—2009 годах (по другим данным, с 2006 года) он являлся профессором и директором Центра по вопросам здравоохранения и прав человека имени Франсуа-Ксавье Банью (Francois-Xavier Bagnoud Center for Health and Human Rights) Гарвардской школы общественного здравоохранения (Harvard School of Public Health). С 2006 по 2009 год Ким был заведующим кафедрой социальной медицины Гарвардской медицинской школы, в ней же преподавал медицину и социальную медицину, а в Гарвардской школе общественного здравоохранения вел занятия, посвященные правам человека. В тот же период Ким возглавлял отделение в главной учебной клинике Гарварда — женской больнице Бригхэма (Brigham and Women’s Hospital). Кроме того, в 2008—2009 годах он входил в число членов комитета Гарвардской медицинской школы по стратегическому планированию (Strategic Planning Steering Committee).

В марте 2009 года Ким был избран 17-м президентом Дартмутского колледжа (Dartmouth College, Гановер, штат Нью-Гэмпшир). С 1 июля он вступил в должность. В СМИ особо отмечалось, что Ким стал первым американцем азиатского происхождения, возглавившим университет, входящий в американскую Лигу плюща — ассоциацию восьми престижных американских университетов, том числе числе — Гарвардского и Йельского (Yale University).

Ким использовал ресурсы Дартмутского колледжа для того, чтобы помочь жителям Гаити после опустошительного землетрясения января 2010 года. Студенты и их родные, выпускники и сотрудники, а также жители местности, где расположен колледж собрали 40 тонн медикаментов и 1,5 миллиона долларов на помощь пострадавшим на Гаити; для студентов с Гаити при обучении в колледже были созданы особые условия.

Весной 2010 года Ким объявил о создании Дартмутского научного центра здравоохранения (Dartmouth Center for Health Care Delivery Science), целью работы которого называлось улучшение качества, эффективности и снижение стоимости медицинской помощи путём организации специальных научных исследований, междисциплинарного взаимодействия между учеными, решения образовательных задач.

Во главе Всемирного банка

23 марта 2012 года американский президент Барак Обама выдвинул Кима кандидатом от США на пост главы Всемирного банка (World Bank) международной финансовой организации, созданной с целью оказания финансовой и технической помощи развивающимся странам. Другими кандидатами должность руководителя банка выступили министр финансов Нигерии Нгози Оконджо-Ивеала (Ngozi Okonjo-Iweala) и бывший министр финансов Колумбии Хосе Антонио Окампо (Jose Antonio Ocampo, в начале апреля отказался от участия в конкурсе в пользу Оконджо-Ивеалы)..

16 апреля 2012 года кандидатура Кима на должность президента Всемирного банка была утверждена большинством голосов совета директоров банка; 1 июля 2012 года он вступил в должность, сменив предыдущего руководителя Роберта Зеллика. Всемирный банк всегда возглавляли кандидаты от США, отмечали СМИ, однако Ким стал первым врачом (ранее на эту должность избирались выходцы из правительства или финансовой сферы) и первым американцем азиатского происхождения на посту главы этой организации.

Публикации, награды, хобби

В 2003 году Ким получил стипендию Мак-Артура, которую называют также «грантом для гениев» (присуждается независимым американским фондом Джона и Кэтрин Мак-Артур (The John D. and Catherine T. MacArthur Foundation) за достижения в различных областях деятельности). В 2004 году Ким был избран членом Института медицины Национальной академии наук США (Institute of Medicine, National Academy of Sciences). В 2006 году журнал Time признал врача одним из ста самых влиятельных людей мира. В 2009 году Брауновский университет наградил Кима почетной степенью. В октябре 2010 года он стал членом Американской академии искусств и наук (American Academy of Arts and Sciences).

У Кима много публикаций в научных журналах, таких, как New England Journal of Medicine, Lancet, и Science. Он стал одним из авторов вышедшей в 2002 году книги «Смерть во имя роста: глобальное неравенство и здоровье бедных слоев населения» (Dying for Growth: Global Inequality and the Health of the Poor).

Джим Ен Кин занимается различными видами спорта, в том числе волейболом, баскетболом, теннисом и гольфом. Он женат на педиатре Юнсук Лим (Younsook Lim), у супругов двое сыновей; по данным на 2009 год, старшему из них было 8 лет, другой в том году родился.

Примечания

• При написании этой статьи использовался [www.lenta.ru/lib/14217279/ материал] (текст в Викитеке) из «Лентапедии», доступный по лицензии Creative Commons [creativecommons.org/licenses/by-sa/3.0/deed.ru BY-SA 3.0 Unported].

Отрывок, характеризующий Джим Ён Ким

– Гм… гм… – мычал Пьер, морщась, не глядя на нее и не шевелясь ни одним членом.
– И почему вы могли поверить, что он мой любовник?… Почему? Потому что я люблю его общество? Ежели бы вы были умнее и приятнее, то я бы предпочитала ваше.
– Не говорите со мной… умоляю, – хрипло прошептал Пьер.
– Отчего мне не говорить! Я могу говорить и смело скажу, что редкая та жена, которая с таким мужем, как вы, не взяла бы себе любовников (des аmants), а я этого не сделала, – сказала она. Пьер хотел что то сказать, взглянул на нее странными глазами, которых выражения она не поняла, и опять лег. Он физически страдал в эту минуту: грудь его стесняло, и он не мог дышать. Он знал, что ему надо что то сделать, чтобы прекратить это страдание, но то, что он хотел сделать, было слишком страшно.
– Нам лучше расстаться, – проговорил он прерывисто.
– Расстаться, извольте, только ежели вы дадите мне состояние, – сказала Элен… Расстаться, вот чем испугали!
Пьер вскочил с дивана и шатаясь бросился к ней.
– Я тебя убью! – закричал он, и схватив со стола мраморную доску, с неизвестной еще ему силой, сделал шаг к ней и замахнулся на нее.
Лицо Элен сделалось страшно: она взвизгнула и отскочила от него. Порода отца сказалась в нем. Пьер почувствовал увлечение и прелесть бешенства. Он бросил доску, разбил ее и, с раскрытыми руками подступая к Элен, закричал: «Вон!!» таким страшным голосом, что во всем доме с ужасом услыхали этот крик. Бог знает, что бы сделал Пьер в эту минуту, ежели бы
Элен не выбежала из комнаты.

Через неделю Пьер выдал жене доверенность на управление всеми великорусскими имениями, что составляло большую половину его состояния, и один уехал в Петербург.


Прошло два месяца после получения известий в Лысых Горах об Аустерлицком сражении и о погибели князя Андрея, и несмотря на все письма через посольство и на все розыски, тело его не было найдено, и его не было в числе пленных. Хуже всего для его родных было то, что оставалась всё таки надежда на то, что он был поднят жителями на поле сражения, и может быть лежал выздоравливающий или умирающий где нибудь один, среди чужих, и не в силах дать о себе вести. В газетах, из которых впервые узнал старый князь об Аустерлицком поражении, было написано, как и всегда, весьма кратко и неопределенно, о том, что русские после блестящих баталий должны были отретироваться и ретираду произвели в совершенном порядке. Старый князь понял из этого официального известия, что наши были разбиты. Через неделю после газеты, принесшей известие об Аустерлицкой битве, пришло письмо Кутузова, который извещал князя об участи, постигшей его сына.
«Ваш сын, в моих глазах, писал Кутузов, с знаменем в руках, впереди полка, пал героем, достойным своего отца и своего отечества. К общему сожалению моему и всей армии, до сих пор неизвестно – жив ли он, или нет. Себя и вас надеждой льщу, что сын ваш жив, ибо в противном случае в числе найденных на поле сражения офицеров, о коих список мне подан через парламентеров, и он бы поименован был».
Получив это известие поздно вечером, когда он был один в. своем кабинете, старый князь, как и обыкновенно, на другой день пошел на свою утреннюю прогулку; но был молчалив с приказчиком, садовником и архитектором и, хотя и был гневен на вид, ничего никому не сказал.
Когда, в обычное время, княжна Марья вошла к нему, он стоял за станком и точил, но, как обыкновенно, не оглянулся на нее.
– А! Княжна Марья! – вдруг сказал он неестественно и бросил стамеску. (Колесо еще вертелось от размаха. Княжна Марья долго помнила этот замирающий скрип колеса, который слился для нее с тем,что последовало.)
Княжна Марья подвинулась к нему, увидала его лицо, и что то вдруг опустилось в ней. Глаза ее перестали видеть ясно. Она по лицу отца, не грустному, не убитому, но злому и неестественно над собой работающему лицу, увидала, что вот, вот над ней повисло и задавит ее страшное несчастие, худшее в жизни, несчастие, еще не испытанное ею, несчастие непоправимое, непостижимое, смерть того, кого любишь.
– Mon pere! Andre? [Отец! Андрей?] – Сказала неграциозная, неловкая княжна с такой невыразимой прелестью печали и самозабвения, что отец не выдержал ее взгляда, и всхлипнув отвернулся.
– Получил известие. В числе пленных нет, в числе убитых нет. Кутузов пишет, – крикнул он пронзительно, как будто желая прогнать княжну этим криком, – убит!
Княжна не упала, с ней не сделалось дурноты. Она была уже бледна, но когда она услыхала эти слова, лицо ее изменилось, и что то просияло в ее лучистых, прекрасных глазах. Как будто радость, высшая радость, независимая от печалей и радостей этого мира, разлилась сверх той сильной печали, которая была в ней. Она забыла весь страх к отцу, подошла к нему, взяла его за руку, потянула к себе и обняла за сухую, жилистую шею.
– Mon pere, – сказала она. – Не отвертывайтесь от меня, будемте плакать вместе.
– Мерзавцы, подлецы! – закричал старик, отстраняя от нее лицо. – Губить армию, губить людей! За что? Поди, поди, скажи Лизе. – Княжна бессильно опустилась в кресло подле отца и заплакала. Она видела теперь брата в ту минуту, как он прощался с ней и с Лизой, с своим нежным и вместе высокомерным видом. Она видела его в ту минуту, как он нежно и насмешливо надевал образок на себя. «Верил ли он? Раскаялся ли он в своем неверии? Там ли он теперь? Там ли, в обители вечного спокойствия и блаженства?» думала она.
– Mon pere, [Отец,] скажите мне, как это было? – спросила она сквозь слезы.
– Иди, иди, убит в сражении, в котором повели убивать русских лучших людей и русскую славу. Идите, княжна Марья. Иди и скажи Лизе. Я приду.
Когда княжна Марья вернулась от отца, маленькая княгиня сидела за работой, и с тем особенным выражением внутреннего и счастливо спокойного взгляда, свойственного только беременным женщинам, посмотрела на княжну Марью. Видно было, что глаза ее не видали княжну Марью, а смотрели вглубь – в себя – во что то счастливое и таинственное, совершающееся в ней.
– Marie, – сказала она, отстраняясь от пялец и переваливаясь назад, – дай сюда твою руку. – Она взяла руку княжны и наложила ее себе на живот.
Глаза ее улыбались ожидая, губка с усиками поднялась, и детски счастливо осталась поднятой.
Княжна Марья стала на колени перед ней, и спрятала лицо в складках платья невестки.
– Вот, вот – слышишь? Мне так странно. И знаешь, Мари, я очень буду любить его, – сказала Лиза, блестящими, счастливыми глазами глядя на золовку. Княжна Марья не могла поднять головы: она плакала.
– Что с тобой, Маша?
– Ничего… так мне грустно стало… грустно об Андрее, – сказала она, отирая слезы о колени невестки. Несколько раз, в продолжение утра, княжна Марья начинала приготавливать невестку, и всякий раз начинала плакать. Слезы эти, которых причину не понимала маленькая княгиня, встревожили ее, как ни мало она была наблюдательна. Она ничего не говорила, но беспокойно оглядывалась, отыскивая чего то. Перед обедом в ее комнату вошел старый князь, которого она всегда боялась, теперь с особенно неспокойным, злым лицом и, ни слова не сказав, вышел. Она посмотрела на княжну Марью, потом задумалась с тем выражением глаз устремленного внутрь себя внимания, которое бывает у беременных женщин, и вдруг заплакала.
– Получили от Андрея что нибудь? – сказала она.
– Нет, ты знаешь, что еще не могло притти известие, но mon реrе беспокоится, и мне страшно.
– Так ничего?
– Ничего, – сказала княжна Марья, лучистыми глазами твердо глядя на невестку. Она решилась не говорить ей и уговорила отца скрыть получение страшного известия от невестки до ее разрешения, которое должно было быть на днях. Княжна Марья и старый князь, каждый по своему, носили и скрывали свое горе. Старый князь не хотел надеяться: он решил, что князь Андрей убит, и не смотря на то, что он послал чиновника в Австрию розыскивать след сына, он заказал ему в Москве памятник, который намерен был поставить в своем саду, и всем говорил, что сын его убит. Он старался не изменяя вести прежний образ жизни, но силы изменяли ему: он меньше ходил, меньше ел, меньше спал, и с каждым днем делался слабее. Княжна Марья надеялась. Она молилась за брата, как за живого и каждую минуту ждала известия о его возвращении.


– Ma bonne amie, [Мой добрый друг,] – сказала маленькая княгиня утром 19 го марта после завтрака, и губка ее с усиками поднялась по старой привычке; но как и во всех не только улыбках, но звуках речей, даже походках в этом доме со дня получения страшного известия была печаль, то и теперь улыбка маленькой княгини, поддавшейся общему настроению, хотя и не знавшей его причины, – была такая, что она еще более напоминала об общей печали.
– Ma bonne amie, je crains que le fruschtique (comme dit Фока – повар) de ce matin ne m'aie pas fait du mal. [Дружочек, боюсь, чтоб от нынешнего фриштика (как называет его повар Фока) мне не было дурно.]
– А что с тобой, моя душа? Ты бледна. Ах, ты очень бледна, – испуганно сказала княжна Марья, своими тяжелыми, мягкими шагами подбегая к невестке.
– Ваше сиятельство, не послать ли за Марьей Богдановной? – сказала одна из бывших тут горничных. (Марья Богдановна была акушерка из уездного города, жившая в Лысых Горах уже другую неделю.)
– И в самом деле, – подхватила княжна Марья, – может быть, точно. Я пойду. Courage, mon ange! [Не бойся, мой ангел.] Она поцеловала Лизу и хотела выйти из комнаты.
– Ах, нет, нет! – И кроме бледности, на лице маленькой княгини выразился детский страх неотвратимого физического страдания.
– Non, c'est l'estomac… dites que c'est l'estomac, dites, Marie, dites…, [Нет это желудок… скажи, Маша, что это желудок…] – и княгиня заплакала детски страдальчески, капризно и даже несколько притворно, ломая свои маленькие ручки. Княжна выбежала из комнаты за Марьей Богдановной.
– Mon Dieu! Mon Dieu! [Боже мой! Боже мой!] Oh! – слышала она сзади себя.
Потирая полные, небольшие, белые руки, ей навстречу, с значительно спокойным лицом, уже шла акушерка.
– Марья Богдановна! Кажется началось, – сказала княжна Марья, испуганно раскрытыми глазами глядя на бабушку.
– Ну и слава Богу, княжна, – не прибавляя шага, сказала Марья Богдановна. – Вам девицам про это знать не следует.
– Но как же из Москвы доктор еще не приехал? – сказала княжна. (По желанию Лизы и князя Андрея к сроку было послано в Москву за акушером, и его ждали каждую минуту.)
– Ничего, княжна, не беспокойтесь, – сказала Марья Богдановна, – и без доктора всё хорошо будет.
Через пять минут княжна из своей комнаты услыхала, что несут что то тяжелое. Она выглянула – официанты несли для чего то в спальню кожаный диван, стоявший в кабинете князя Андрея. На лицах несших людей было что то торжественное и тихое.
Княжна Марья сидела одна в своей комнате, прислушиваясь к звукам дома, изредка отворяя дверь, когда проходили мимо, и приглядываясь к тому, что происходило в коридоре. Несколько женщин тихими шагами проходили туда и оттуда, оглядывались на княжну и отворачивались от нее. Она не смела спрашивать, затворяла дверь, возвращалась к себе, и то садилась в свое кресло, то бралась за молитвенник, то становилась на колена пред киотом. К несчастию и удивлению своему, она чувствовала, что молитва не утишала ее волнения. Вдруг дверь ее комнаты тихо отворилась и на пороге ее показалась повязанная платком ее старая няня Прасковья Савишна, почти никогда, вследствие запрещения князя,не входившая к ней в комнату.
– С тобой, Машенька, пришла посидеть, – сказала няня, – да вот княжовы свечи венчальные перед угодником зажечь принесла, мой ангел, – сказала она вздохнув.
– Ах как я рада, няня.
– Бог милостив, голубка. – Няня зажгла перед киотом обвитые золотом свечи и с чулком села у двери. Княжна Марья взяла книгу и стала читать. Только когда слышались шаги или голоса, княжна испуганно, вопросительно, а няня успокоительно смотрели друг на друга. Во всех концах дома было разлито и владело всеми то же чувство, которое испытывала княжна Марья, сидя в своей комнате. По поверью, что чем меньше людей знает о страданиях родильницы, тем меньше она страдает, все старались притвориться незнающими; никто не говорил об этом, но во всех людях, кроме обычной степенности и почтительности хороших манер, царствовавших в доме князя, видна была одна какая то общая забота, смягченность сердца и сознание чего то великого, непостижимого, совершающегося в эту минуту.
В большой девичьей не слышно было смеха. В официантской все люди сидели и молчали, на готове чего то. На дворне жгли лучины и свечи и не спали. Старый князь, ступая на пятку, ходил по кабинету и послал Тихона к Марье Богдановне спросить: что? – Только скажи: князь приказал спросить что? и приди скажи, что она скажет.
– Доложи князю, что роды начались, – сказала Марья Богдановна, значительно посмотрев на посланного. Тихон пошел и доложил князю.
– Хорошо, – сказал князь, затворяя за собою дверь, и Тихон не слыхал более ни малейшего звука в кабинете. Немного погодя, Тихон вошел в кабинет, как будто для того, чтобы поправить свечи. Увидав, что князь лежал на диване, Тихон посмотрел на князя, на его расстроенное лицо, покачал головой, молча приблизился к нему и, поцеловав его в плечо, вышел, не поправив свечей и не сказав, зачем он приходил. Таинство торжественнейшее в мире продолжало совершаться. Прошел вечер, наступила ночь. И чувство ожидания и смягчения сердечного перед непостижимым не падало, а возвышалось. Никто не спал.