Джованни Рандаццо

Джованни Рандаццо Giovanni di Aragona
герцог Неопатрии
1338 — 1348
Предшественник:	Гильом II
Преемник:	Федериго Рандаццо
герцог Афинский
1338 — 1348
Предшественник:	Гильом II
Преемник:	Федериго Рандаццо
Рождение:	1317(1317)
Смерть:	3 апреля 1348(1348-04-03) Мило, Сицилия
Отец:	Федериго II
Мать:	Элеонора Анжуйская
Супруга:	Чезарина де Ланция
Дети:	Федериго, Элеонора

Джованни (итал. Giovanni di Randazzo; апрель/май 1317 — 3 апреля 1348) — герцог Рандаццо, Афин и Неопатрии с 1338 года, граф Мальты, регент Сицилии с 1342 года. Был четвёртым сыном сицилийского короля Федериго II и Элеоноры Анжуйской, дочери короля Неаполя Карла II Хромого.

Во время правления своего старшего брата Педро II Джовании был самым могущественным дворянином в Сицилии. После его смерти в 1342 году, Джованни Рандаццо, вместе с вдовствующей королевой Елизаветой Каринтийской стал регентом королевства при своём племяннике Людовике.

Регентство

Джованни тут же приказал перевезти короля в свой город Рандаццо. Регент старался сохранять мир в стране, хотя и отдавал предпочтение каталонским дворянам перед местной сицилийской знатью. Для упрочения мира с Неаполитанским королевством Джованни от имени короля отказался от претензий на корону Неаполя, а королева Джованна I отказалась от претензий на Сицилию.

Мирное соглашение было подписано в Катании при посредничестве папы Климента VI. Оно юридически закрепило независимость Сицилии от Неаполя, и устранило взаимные претензии обоих королевств, возникшие после Сицилийской вечерни. Неаполь и Сицилия обещали оказывать друг другу военную поддержку, а папе Клименту регент обещал ежегодную выплату 3000 унций золота за посредничество.

Ситуация в Афинском герцогстве

После смерти брата Гульельмо Джованни унаследовал его титулы и земли. В отличие от братьев, он собирался лично править своими греческими владениями, и собрал свиту из 400 рыцарей и 4000 каталонских наемников, чтобы отправиться в Афинское герцогство, но сицилийские дела помешали ему в этом.

С севера границы герцогство подвергалось нападению сербского короля Стефана Уроша IV, а с востока угроза исходила от византийского императора и турок. В 1348 году депутация каталонцев прибыла к сицилийскому двору, преподнесла регенту 17 000 унций золота, и упросила его приехать в Афины и взять герцогство под свою руку. Джованни Рандаццо решил немедленно ехать, и приказал снарядить флот. Но, не успев выйти в море, он почувствовал себя плохо, и уехал лечиться в любимое им Мило.

Его владения перешли его сыну, Федериго Рандаццо, а регентство в Сицилии стали осуществлять вдовствующая королева Елизавета Каринтийская и назначенный Джованни его преемник, родственник Арагонской династии, знатный каталонский вельможа Бласко II де Алагона.

Смерть

Джованни сильно страдал от подагры, и часто лечился в Мило, где основал монастырь во имя Святого Андрея Первозванного.

Возвратившись в Мило, вскоре он умер от чумы, эпидемия которой в то время коснулась Сицилии. Регент был похоронен рядом с отцом и братьями в кафедральном соборе Катании.

Наследие

Своим преемником-регентом Джованни назначил Бласко де Алагона, также принадлежавшего к каталонской фракции сицилийской знати, и поэтому, когда сам Джовании скончался от чумы, на острове вспыхнула война.

Семья

Супругой Жана с 1340 года была Чезарина де Ланция, родившая ему сына Федериго и дочь Элеонору.

Литература

• Карпов С. П. Латинская Романия. — СПб.: Алетейя, 2000. — 256 с. — ISBN 5-89329-247-2
• Успенский Ф. И. Отдел VIII. Ласкари и Палеологи // История Византийской империи. В 5 т. — М.: АСТ, Астрель, 2005. — Т. 5. — 558 с. — ISBN 5-271-03856-4
• Грегоровиус Ф. История города Афин в средние века (От эпохи Юстиниана до турецкого завоевания). — М.: Альфа-книга, 2009. — 767 с. — ISBN 978-5-9922-0307-3
• Riley-Smith J. The Oxford History of the Crusades. — Oxford University Press, 2002. — 457 p. — ISBN 978-0-87-661406-8

Отрывок, характеризующий Джованни Рандаццо

– Извините меня, ваше превосходительство, – начал он (Пьер был хорошо знаком с этим сенатором, но считал здесь необходимым обращаться к нему официально), – хотя я не согласен с господином… (Пьер запнулся. Ему хотелось сказать mon tres honorable preopinant), [мой многоуважаемый оппонент,] – с господином… que je n'ai pas L'honneur de connaitre; [которого я не имею чести знать] но я полагаю, что сословие дворянства, кроме выражения своего сочувствия и восторга, призвано также для того, чтобы и обсудить те меры, которыми мы можем помочь отечеству. Я полагаю, – говорил он, воодушевляясь, – что государь был бы сам недоволен, ежели бы он нашел в нас только владельцев мужиков, которых мы отдаем ему, и… chair a canon [мясо для пушек], которую мы из себя делаем, но не нашел бы в нас со… со… совета.
Многие поотошли от кружка, заметив презрительную улыбку сенатора и то, что Пьер говорит вольно; только Илья Андреич был доволен речью Пьера, как он был доволен речью моряка, сенатора и вообще всегда тою речью, которую он последнею слышал.
– Я полагаю, что прежде чем обсуждать эти вопросы, – продолжал Пьер, – мы должны спросить у государя, почтительнейше просить его величество коммюникировать нам, сколько у нас войска, в каком положении находятся наши войска и армии, и тогда…
Но Пьер не успел договорить этих слов, как с трех сторон вдруг напали на него. Сильнее всех напал на него давно знакомый ему, всегда хорошо расположенный к нему игрок в бостон, Степан Степанович Апраксин. Степан Степанович был в мундире, и, от мундира ли, или от других причин, Пьер увидал перед собой совсем другого человека. Степан Степанович, с вдруг проявившейся старческой злобой на лице, закричал на Пьера:
– Во первых, доложу вам, что мы не имеем права спрашивать об этом государя, а во вторых, ежели было бы такое право у российского дворянства, то государь не может нам ответить. Войска движутся сообразно с движениями неприятеля – войска убывают и прибывают…
Другой голос человека, среднего роста, лет сорока, которого Пьер в прежние времена видал у цыган и знал за нехорошего игрока в карты и который, тоже измененный в мундире, придвинулся к Пьеру, перебил Апраксина.
– Да и не время рассуждать, – говорил голос этого дворянина, – а нужно действовать: война в России. Враг наш идет, чтобы погубить Россию, чтобы поругать могилы наших отцов, чтоб увезти жен, детей. – Дворянин ударил себя в грудь. – Мы все встанем, все поголовно пойдем, все за царя батюшку! – кричал он, выкатывая кровью налившиеся глаза. Несколько одобряющих голосов послышалось из толпы. – Мы русские и не пожалеем крови своей для защиты веры, престола и отечества. А бредни надо оставить, ежели мы сыны отечества. Мы покажем Европе, как Россия восстает за Россию, – кричал дворянин.
Пьер хотел возражать, но не мог сказать ни слова. Он чувствовал, что звук его слов, независимо от того, какую они заключали мысль, был менее слышен, чем звук слов оживленного дворянина.
Илья Андреич одобривал сзади кружка; некоторые бойко поворачивались плечом к оратору при конце фразы и говорили:
– Вот так, так! Это так!
Пьер хотел сказать, что он не прочь ни от пожертвований ни деньгами, ни мужиками, ни собой, но что надо бы знать состояние дел, чтобы помогать ему, но он не мог говорить. Много голосов кричало и говорило вместе, так что Илья Андреич не успевал кивать всем; и группа увеличивалась, распадалась, опять сходилась и двинулась вся, гудя говором, в большую залу, к большому столу. Пьеру не только не удавалось говорить, но его грубо перебивали, отталкивали, отворачивались от него, как от общего врага. Это не оттого происходило, что недовольны были смыслом его речи, – ее и забыли после большого количества речей, последовавших за ней, – но для одушевления толпы нужно было иметь ощутительный предмет любви и ощутительный предмет ненависти. Пьер сделался последним. Много ораторов говорило после оживленного дворянина, и все говорили в том же тоне. Многие говорили прекрасно и оригинально.
Издатель Русского вестника Глинка, которого узнали («писатель, писатель! – послышалось в толпе), сказал, что ад должно отражать адом, что он видел ребенка, улыбающегося при блеске молнии и при раскатах грома, но что мы не будем этим ребенком.
– Да, да, при раскатах грома! – повторяли одобрительно в задних рядах.
Толпа подошла к большому столу, у которого, в мундирах, в лентах, седые, плешивые, сидели семидесятилетние вельможи старики, которых почти всех, по домам с шутами и в клубах за бостоном, видал Пьер. Толпа подошла к столу, не переставая гудеть. Один за другим, и иногда два вместе, прижатые сзади к высоким спинкам стульев налегающею толпой, говорили ораторы. Стоявшие сзади замечали, чего не досказал говоривший оратор, и торопились сказать это пропущенное. Другие, в этой жаре и тесноте, шарили в своей голове, не найдется ли какая мысль, и торопились говорить ее. Знакомые Пьеру старички вельможи сидели и оглядывались то на того, то на другого, и выражение большей части из них говорило только, что им очень жарко. Пьер, однако, чувствовал себя взволнованным, и общее чувство желания показать, что нам всё нипочем, выражавшееся больше в звуках и выражениях лиц, чем в смысле речей, сообщалось и ему. Он не отрекся от своих мыслей, но чувствовал себя в чем то виноватым и желал оправдаться.