Джонсон, Хайрам

Хайрам Джонсон англ. Hiram Johnson
23-й губернатор Калифорнии
3 января 1911 года — 15 марта 1917 года
Предшественник:	Джеймс Джиллетт
Преемник:	Уильям Стефенс
Имя при рождении:	Hiram Warren Johnson
Образование:	Калифорнийский университет в Беркли

Хайрам Уоррен Джонсон (англ. Hiram Warren Johnson; 2 сентября 1866 — 6 августа 1945) — один из ведущих американских политиков конца XIX—первой половины XX века. Был сторонником политики прогрессивизма и изоляционизма. 23-й губернатор Калифорнии (1911—1917), сенатор Соединенных Штатов (1917—1945). На выборы Президента США в 1912 году шёл в паре с Теодором Рузвельтом в качестве вице-президента.

Ранние годы

Джонсон родился в Сакраменто, штат Калифорния, 2 сентября, 1866 года. Отец был — Гроув Лоуренс Джонсон, член палаты представителей от Республиканской партии, член Законодательного собрания Калифорнии, который обвинялся в нарушениях при проведении выборов и использовании служебного положения в личных финансовых интересах. Мать — Энни Демонтфреди, по одной из линий ведущая родословную от гугенотов, покинувших Францию, чтобы избежать религиозных преследований. Энни была членом Дочерей американской революции, утверждая, что среди её предков был генерал Континентальной армии. У Джонсона были брат и три сестры.

После окончания государственной школы и Колледжа Хилда, Джонсон работал стенографистом в адвокатском бюро. Он решил продолжить юридическую карьеру и поступил в Калифорнийский университет в Беркли, где сьал членом братства Фи-Чи. К адвокатской деятельности допущен в 1888 году, организовал практику в родном городе. В 1902 году переехал в Сан-Франциско. Работал помощником окружного прокурора и стал активным сторонником политической реформы, выступая как борец с коррупцией. Он привлек внимание общественности штата, когда в 1908 году представлял обвинение вместе с Фрэнсисом Хени в деле Абэ Руфа и мэра Юджина Шмица. В значительной мере это объясняет тот факт, что Хени был застрелен в зале суда, после чего Джонсон взял себя инициативу на себя и выиграл дело. Он женился на Минни Л. Макнил; у пары родилось двое сыновей.

Губернатор

В 1910 году Джонсон победил на губернаторских выборах от Лиги Линкольна—Рузвельта, в либерального республиканского движения, основой политической платформы которого было противодействие компании Southern Pacific Railroad. Во время предвыборного тура объехал штат в открытом автомобиле. Занимая должность, проводил популистскую политику и реализовал множество важных реформ. Среди прочего, ввёл всенародное избрания сенаторов США, что лишило этой привилегии законодательное собрание штата. Администрация Джонсона также настаивала на праве кандидатов регистрироваться более чем от одной политической партии, что должно было освободить кандидатов от давления сплочённого истеблишмента. В 1911 году Джонсон Прогрессивная партия ввели право на петиции, референдум и отзыв правительства штата, что сделало Калфифорнию по степени прямой демократии превосходящей любой другой штат США.

Джонсон сыграл важную роль в создании железнодорожной комиссии по регулированию власти Southern Pacific Railroad. При вступлении в должность он помиловал осужденного железнодорожного бандита Криса Эванса, но требовала, чтобы тот покинул Калифорнию.

Изначально выступая против законопроекта, Джонсон в конце концов поддался политическому давлению и поддержал закон 1913 года о земле для иностранцев, который не позволял азиатским иммигрантам (не прошедшим натурализацию по расовому признаку) владеть землей в штате.

На национальном уровне в 1912 году Джонсон стал одним из основателей Прогрессивной партии. В том же году он в качестве кандидата в вице-президенты участвовал в выборах вместе с Теодором Рузвельтом. Это помогло Рузвельту набрать в Калифорнии дополнительные 0,2 % голосов. В итоге кандидаты прогрессивистов финишировали вторыми, опередив действующего президента-республиканца Уильяма Говарда Тафта, но все-таки проиграв выборы кандидату от демократов Вудро Вильсону.

В 1914 году Джонсон был переизбран на должность губернатора Калифорнии, почти вдвое опередив по голосам своего соперника.

Сенатор

В 1916 году Джонсон успешно провёл кампанию по выборам в Сенат США, победив демократа Джорджа С. Паттона-старшего, и вступил в должность 16 марта 1917 года. Утверждается, что именно в этот год он произнёс слова, которыми запомнился больше всего: «Первая жертва в каждой войне — истина». Фраза касалась вступления США в Первую мировую войну. Однако источник этой цитаты сих пор не определён. С 1917 по 1929 год Джонсон проживал в Ривердейл-Парк, штат Мэриленд.

После смерти Теодора Рузвельта в январе 1919 года Джонсон считался главным кандидатом на роль лидера Прогрессивной партии. Однако в 1920 году он не предпринял попыток возродить партию и баллотировался в президенты от республиканцев. На первичных выборах Джонсон потерпел поражение от сенатора Уоррена Хардинга из Огайо. Джонсон также не получил поддержку семьи Рузвельта, которые поддержали давнего друга Леонарда Вуда.

Джонсон помог принять Закон об иммиграции 1924 года (также известный как закон Джонсона—Рида), сотрудничая с Валентайном Макклатчи и другими антияпонскими лоббистами. Закон вводил ограничение на въезд на территорию США иммигрантов из Японии и других восточно-азиатских стран.

Когда в киноиндустрии искали лидера, чтобы запустить процесс создания органа саморегулирования и избавиться от государственной цензуры, Джонсон рассматривался как потенциальный кандидат наряду с Гербертом Гувером и Уиллом Хейсом. В итоге Хейс, который агитировал киномагнатов в пользу Гардинга, был в начале 1922 года назначен главой новой Американской ассоциации кинокомпаний.

В 1924 году Джонсон получил десять голосов при выборах кандидата от Республиканской партии, проиграв Кальвину Кулиджу. Как сенатор, Джонсон был чрезвычайно популярен. В 1934 году он был переизбран с итоговым результатом 94,5 % голосов избирателей, поскольку был выдвинут и от республиканцев, и от демократов, а его единственным соперником был социалист Джордж Киркпатрик. В начале президентства Франклина Рузвельта Джонсон поддержал пакет мер по экономическому оздоровлению при — «Новый курс», и в дальнейшем часто действовал в пользу демократов и даже поддержал Рузвельта на президентских выборах 1932 и 1936 годов, хотя никогда не менял партийную принадлежность. Он разочаровался в Рузвельте и «Новом курсе» после неудачной попытки президента увеличить число судей Верховного суда. Как убежденный изоляционист, Джонсон голосовал против вступления в Лигу Наций. Он не присутствовал на заседании, когда Сенат проголосовал за ратификацию договора о создании аналогичной структуры — Организации Объединенных Наций, но публично заявил, что проголосовал бы против; в действительности только сенаторы Хенрик Шипстед и Уильям Лангер проголосовало против ООН.

В 1943 году в конфиденциальной справке о Комитете Сената США по международным отношениям, подготовленной британским учёным Исайей Берлином для Форин-офис писал о Джонсоне:

…это старейший из изоляционистов и последний оставшийся в живых член группы Бора-Лоджа, которая противодействовала Лиге в 1919 и 1920 годах. Он является непримиримым и бескомпромиссным изоляционистом с огромным авторитетом в Калифорнии, губернатором которой избирался дважды. Его избрание в Сенат не встречало оппозиции на протяжении многих лет. Он сосредоточен на вопросе тихоокеанском вопросе и является главным сторонником создания более адекватной обороны западного побережья. Он является членом «фермерского» блока и фундаментально против международных отношений как таковых; его отношение к Европе как к средоточию беззакония не изменялось никак с 1912 года, когда он основал Прогрессивную партию. Его авторитет в Конгрессе по-прежнему велик и его парламентские навыки не следует недооценивать.

Наибольшими достижениями Джонсона в сенате стала должность председателя комитета по отношениям с Кубой в 66 конгрессе; он также входил в комитеты по патентам, иммиграции, территориям и островным территориям, торговле.

Смерть

Отдав работе в сенате почти 30 лет, Хайрам Джонсон скончался 6 августа 1945 года в Военно-морском госпитале в Бетесде, штат Мэриленд. Похоронен на кладбище Cypress Lawn Memorial Park в Колме, штат Калифорния.

Память

О Джонсоне вспоминали во время перевыборов в штате Калифорния 2003 года, по которым действующий губернатор отзывался, а на смену ему приходил новый. Именно Джонсон ввёл в действие закон, позволявший провести подобные перевыборы. Во время кампании кандидат в губернаторы Арнольд Шварценеггеп упомилал Джонсона в своих речах.

25 августа 2009 года губернатор Шварценегге с женой Марией Шрайвер объявили, что Хайрам Джонсон будет включённых в Зал славы Калифорнии. Церемония состоялась 1 декабря 2009 года в Сакраменто.

Архив Хайрама Джонсона (1895—1945) находится библиотеке Бэнкрофта в Калифорнийском университете в Беркли.

Одна из старших школ в Сакраменто носит имя Хайрама Джонсона.

Дополнительная литература

• Blackford, Mansel Griffiths. «Businessmen and the regulation of railroads and public utilities in California during the Progressive Era.» Business History Review 44.03 (1970): 307—319.
• Feinman, Ronald L. Twilight of progressivism: the western Republican senators and the New Deal (Johns Hopkins University Press, 1981)
• Le Pore, Herbert P. «Prelude to Prejudice: Hiram Johnson, Woodrow Wilson, and the California Alien Land Law Controversy of 1913.» Southern California Quarterly (1979): 99-110. [www.jstor.org/stable/41170813 in JSTOR]
• Lower, Richard Coke. A Bloc of One: The Political Career of Hiram W. Johnson (Stanford University Press, 1993)
• McKee, Irving. «The Background and Early Career of Hiram Warren Johnson, 1866—1910.» Pacific Historical Review (1950): 17-30. [www.jstor.org/stable/3635096 in JSTOR]
• Miller, Karen A.J. Populist nationalism: Republican insurgency and American foreign policy making, 1918—1925 (Greenwood, 1999)
• Olin, Spencer C. California’s prodigal sons: Hiram Johnson and the Progressives, 1911—1917 (U of California Press, 1968)
• Olin, Spencer C. «Hiram Johnson, the California Progressives, and the Hughes Campaign of 1916.» The Pacific Historical Review (1962): 403—412. [www.jstor.org/stable/3636266 in JSTOR]
• Olin, Spencer C. «Hiram Johnson, the Lincoln-Roosevelt League, and the Election of 1910.» California Historical Society Quarterly (1966): 225—240. [www.jstor.org/stable/25154142 in JSTOR]
• Shover, John L. «The progressives and the working class vote in California.» Labor History (1969) 10#4 pp: 584—601. [www.tandfonline.com/doi/pdf/10.1080/00236566908584097 online]
• Weatherson, Michael A., and Hal Bochin. Hiram Johnson: Political Revivalist (University Press of America, 1995)
• Weatherson, Michael A., and Hal Bochin. Hiram Johnson: A Bio-Bibliography (Greenwood Press, 1988)

Первичные источники

• Johnson, Hiram. The diary letters of Hiram Johnson, 1917—1945 (Vol. 1. Garland Publishing, 1983)

Ссылки

• [bioguide.congress.gov/scripts/biodisplay.pl?index=J000140 JOHNSON, Hiram Warren] в Биографическом справочнике Конгресса США (англ.)
• [www.findagrave.com/cgi-bin/fg.cgi?page=gr&GRid=5306 Hiram Johnson at Find-A-Grave]

Архивы

• [www.oac.cdlib.org/findaid/ark:/13030/tf8t1nb3kr/ Guide to the Hiram Johnson Papers] в Bancroft Library
• [digital.lib.washington.edu/findingaids/view?docId=BurkeRobertE2874_4128.xml Robert E. Burke Collection] в Labor Archives of the University of Washington Libraries

Отрывок, характеризующий Джонсон, Хайрам

Казалось бы, в этой то кампании бегства французов, когда они делали все то, что только можно было, чтобы погубить себя; когда ни в одном движении этой толпы, начиная от поворота на Калужскую дорогу и до бегства начальника от армии, не было ни малейшего смысла, – казалось бы, в этот период кампании невозможно уже историкам, приписывающим действия масс воле одного человека, описывать это отступление в их смысле. Но нет. Горы книг написаны историками об этой кампании, и везде описаны распоряжения Наполеона и глубокомысленные его планы – маневры, руководившие войском, и гениальные распоряжения его маршалов.
Отступление от Малоярославца тогда, когда ему дают дорогу в обильный край и когда ему открыта та параллельная дорога, по которой потом преследовал его Кутузов, ненужное отступление по разоренной дороге объясняется нам по разным глубокомысленным соображениям. По таким же глубокомысленным соображениям описывается его отступление от Смоленска на Оршу. Потом описывается его геройство при Красном, где он будто бы готовится принять сражение и сам командовать, и ходит с березовой палкой и говорит:
– J'ai assez fait l'Empereur, il est temps de faire le general, [Довольно уже я представлял императора, теперь время быть генералом.] – и, несмотря на то, тотчас же после этого бежит дальше, оставляя на произвол судьбы разрозненные части армии, находящиеся сзади.
Потом описывают нам величие души маршалов, в особенности Нея, величие души, состоящее в том, что он ночью пробрался лесом в обход через Днепр и без знамен и артиллерии и без девяти десятых войска прибежал в Оршу.
И, наконец, последний отъезд великого императора от геройской армии представляется нам историками как что то великое и гениальное. Даже этот последний поступок бегства, на языке человеческом называемый последней степенью подлости, которой учится стыдиться каждый ребенок, и этот поступок на языке историков получает оправдание.
Тогда, когда уже невозможно дальше растянуть столь эластичные нити исторических рассуждений, когда действие уже явно противно тому, что все человечество называет добром и даже справедливостью, является у историков спасительное понятие о величии. Величие как будто исключает возможность меры хорошего и дурного. Для великого – нет дурного. Нет ужаса, который бы мог быть поставлен в вину тому, кто велик.
– «C'est grand!» [Это величественно!] – говорят историки, и тогда уже нет ни хорошего, ни дурного, а есть «grand» и «не grand». Grand – хорошо, не grand – дурно. Grand есть свойство, по их понятиям, каких то особенных животных, называемых ими героями. И Наполеон, убираясь в теплой шубе домой от гибнущих не только товарищей, но (по его мнению) людей, им приведенных сюда, чувствует que c'est grand, и душа его покойна.
«Du sublime (он что то sublime видит в себе) au ridicule il n'y a qu'un pas», – говорит он. И весь мир пятьдесят лет повторяет: «Sublime! Grand! Napoleon le grand! Du sublime au ridicule il n'y a qu'un pas». [величественное… От величественного до смешного только один шаг… Величественное! Великое! Наполеон великий! От величественного до смешного только шаг.]
И никому в голову не придет, что признание величия, неизмеримого мерой хорошего и дурного, есть только признание своей ничтожности и неизмеримой малости.
Для нас, с данной нам Христом мерой хорошего и дурного, нет неизмеримого. И нет величия там, где нет простоты, добра и правды.


Кто из русских людей, читая описания последнего периода кампании 1812 года, не испытывал тяжелого чувства досады, неудовлетворенности и неясности. Кто не задавал себе вопросов: как не забрали, не уничтожили всех французов, когда все три армии окружали их в превосходящем числе, когда расстроенные французы, голодая и замерзая, сдавались толпами и когда (как нам рассказывает история) цель русских состояла именно в том, чтобы остановить, отрезать и забрать в плен всех французов.
Каким образом то русское войско, которое, слабее числом французов, дало Бородинское сражение, каким образом это войско, с трех сторон окружавшее французов и имевшее целью их забрать, не достигло своей цели? Неужели такое громадное преимущество перед нами имеют французы, что мы, с превосходными силами окружив, не могли побить их? Каким образом это могло случиться?
История (та, которая называется этим словом), отвечая на эти вопросы, говорит, что это случилось оттого, что Кутузов, и Тормасов, и Чичагов, и тот то, и тот то не сделали таких то и таких то маневров.
Но отчего они не сделали всех этих маневров? Отчего, ежели они были виноваты в том, что не достигнута была предназначавшаяся цель, – отчего их не судили и не казнили? Но, даже ежели и допустить, что виною неудачи русских были Кутузов и Чичагов и т. п., нельзя понять все таки, почему и в тех условиях, в которых находились русские войска под Красным и под Березиной (в обоих случаях русские были в превосходных силах), почему не взято в плен французское войско с маршалами, королями и императорами, когда в этом состояла цель русских?
Объяснение этого странного явления тем (как то делают русские военные историки), что Кутузов помешал нападению, неосновательно потому, что мы знаем, что воля Кутузова не могла удержать войска от нападения под Вязьмой и под Тарутиным.
Почему то русское войско, которое с слабейшими силами одержало победу под Бородиным над неприятелем во всей его силе, под Красным и под Березиной в превосходных силах было побеждено расстроенными толпами французов?
Если цель русских состояла в том, чтобы отрезать и взять в плен Наполеона и маршалов, и цель эта не только не была достигнута, и все попытки к достижению этой цели всякий раз были разрушены самым постыдным образом, то последний период кампании совершенно справедливо представляется французами рядом побед и совершенно несправедливо представляется русскими историками победоносным.
Русские военные историки, настолько, насколько для них обязательна логика, невольно приходят к этому заключению и, несмотря на лирические воззвания о мужестве и преданности и т. д., должны невольно признаться, что отступление французов из Москвы есть ряд побед Наполеона и поражений Кутузова.
Но, оставив совершенно в стороне народное самолюбие, чувствуется, что заключение это само в себе заключает противуречие, так как ряд побед французов привел их к совершенному уничтожению, а ряд поражений русских привел их к полному уничтожению врага и очищению своего отечества.
Источник этого противуречия лежит в том, что историками, изучающими события по письмам государей и генералов, по реляциям, рапортам, планам и т. п., предположена ложная, никогда не существовавшая цель последнего периода войны 1812 года, – цель, будто бы состоявшая в том, чтобы отрезать и поймать Наполеона с маршалами и армией.
Цели этой никогда не было и не могло быть, потому что она не имела смысла, и достижение ее было совершенно невозможно.
Цель эта не имела никакого смысла, во первых, потому, что расстроенная армия Наполеона со всей возможной быстротой бежала из России, то есть исполняла то самое, что мог желать всякий русский. Для чего же было делать различные операции над французами, которые бежали так быстро, как только они могли?
Во вторых, бессмысленно было становиться на дороге людей, всю свою энергию направивших на бегство.
В третьих, бессмысленно было терять свои войска для уничтожения французских армий, уничтожавшихся без внешних причин в такой прогрессии, что без всякого загораживания пути они не могли перевести через границу больше того, что они перевели в декабре месяце, то есть одну сотую всего войска.
В четвертых, бессмысленно было желание взять в плен императора, королей, герцогов – людей, плен которых в высшей степени затруднил бы действия русских, как то признавали самые искусные дипломаты того времени (J. Maistre и другие). Еще бессмысленнее было желание взять корпуса французов, когда свои войска растаяли наполовину до Красного, а к корпусам пленных надо было отделять дивизии конвоя, и когда свои солдаты не всегда получали полный провиант и забранные уже пленные мерли с голода.
Весь глубокомысленный план о том, чтобы отрезать и поймать Наполеона с армией, был подобен тому плану огородника, который, выгоняя из огорода потоптавшую его гряды скотину, забежал бы к воротам и стал бы по голове бить эту скотину. Одно, что можно бы было сказать в оправдание огородника, было бы то, что он очень рассердился. Но это нельзя было даже сказать про составителей проекта, потому что не они пострадали от потоптанных гряд.
Но, кроме того, что отрезывание Наполеона с армией было бессмысленно, оно было невозможно.
Невозможно это было, во первых, потому что, так как из опыта видно, что движение колонн на пяти верстах в одном сражении никогда не совпадает с планами, то вероятность того, чтобы Чичагов, Кутузов и Витгенштейн сошлись вовремя в назначенное место, была столь ничтожна, что она равнялась невозможности, как то и думал Кутузов, еще при получении плана сказавший, что диверсии на большие расстояния не приносят желаемых результатов.
Во вторых, невозможно было потому, что, для того чтобы парализировать ту силу инерции, с которой двигалось назад войско Наполеона, надо было без сравнения большие войска, чем те, которые имели русские.
В третьих, невозможно это было потому, что военное слово отрезать не имеет никакого смысла. Отрезать можно кусок хлеба, но не армию. Отрезать армию – перегородить ей дорогу – никак нельзя, ибо места кругом всегда много, где можно обойти, и есть ночь, во время которой ничего не видно, в чем могли бы убедиться военные ученые хоть из примеров Красного и Березины. Взять же в плен никак нельзя без того, чтобы тот, кого берут в плен, на это не согласился, как нельзя поймать ласточку, хотя и можно взять ее, когда она сядет на руку. Взять в плен можно того, кто сдается, как немцы, по правилам стратегии и тактики. Но французские войска совершенно справедливо не находили этого удобным, так как одинаковая голодная и холодная смерть ожидала их на бегстве и в плену.
В четвертых же, и главное, это было невозможно потому, что никогда, с тех пор как существует мир, не было войны при тех страшных условиях, при которых она происходила в 1812 году, и русские войска в преследовании французов напрягли все свои силы и не могли сделать большего, не уничтожившись сами.
В движении русской армии от Тарутина до Красного выбыло пятьдесят тысяч больными и отсталыми, то есть число, равное населению большого губернского города. Половина людей выбыла из армии без сражений.
И об этом то периоде кампании, когда войска без сапог и шуб, с неполным провиантом, без водки, по месяцам ночуют в снегу и при пятнадцати градусах мороза; когда дня только семь и восемь часов, а остальное ночь, во время которой не может быть влияния дисциплины; когда, не так как в сраженье, на несколько часов только люди вводятся в область смерти, где уже нет дисциплины, а когда люди по месяцам живут, всякую минуту борясь с смертью от голода и холода; когда в месяц погибает половина армии, – об этом то периоде кампании нам рассказывают историки, как Милорадович должен был сделать фланговый марш туда то, а Тормасов туда то и как Чичагов должен был передвинуться туда то (передвинуться выше колена в снегу), и как тот опрокинул и отрезал, и т. д., и т. д.
Русские, умиравшие наполовину, сделали все, что можно сделать и должно было сделать для достижения достойной народа цели, и не виноваты в том, что другие русские люди, сидевшие в теплых комнатах, предполагали сделать то, что было невозможно.
Все это странное, непонятное теперь противоречие факта с описанием истории происходит только оттого, что историки, писавшие об этом событии, писали историю прекрасных чувств и слов разных генералов, а не историю событий.
Для них кажутся очень занимательны слова Милорадовича, награды, которые получил тот и этот генерал, и их предположения; а вопрос о тех пятидесяти тысячах, которые остались по госпиталям и могилам, даже не интересует их, потому что не подлежит их изучению.
А между тем стоит только отвернуться от изучения рапортов и генеральных планов, а вникнуть в движение тех сотен тысяч людей, принимавших прямое, непосредственное участие в событии, и все, казавшиеся прежде неразрешимыми, вопросы вдруг с необыкновенной легкостью и простотой получают несомненное разрешение.