Еврейский университет в Иерусалиме

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Еврейский университет в Иерусалиме
Оригинальное название

האוניברסיטה העברית בירושלים
الجامعة العبرية في القدس

Год основания

1918

Ректор

Ашер Коэн

Студенты

22 000

Расположение

Израиль Израиль, Иерусалим, Реховот

Кампус

Гиват-Рам, Скопус, Эйн-Карем, Реховот

Сайт

[new.huji.ac.il/en i.ac.il/en]

Координаты: 31°46′33″ с. ш. 35°12′00″ в. д. / 31.77583° с. ш. 35.20000° в. д. / 31.77583; 35.20000 (G) [www.openstreetmap.org/?mlat=31.77583&mlon=35.20000&zoom=17 (O)] (Я)К:Учебные заведения, основанные в 1918 году

Еврейский университет в Иерусалиме (ивр.האוניברסיטה העברית בירושלים‏‎) — крупнейший научный и учебный центр Израиля, первый университет в современном Израиле. Преподавание в университете с его основания ведется на иврите.

Основан в 1918 году. Входит в первую сотню лучших университетов мира (53 место в 2012 году)[1].





История

Идея создания университета обсуждалась на конгрессе Ховевей-Цион в Катовицах, а затем на Первом сионистском конгрессе в Базеле. Однако первый камень был заложен только в 1918 году на горе Скопус, при участии главнейших сионистских деятелей, глав британской власти, а также представителей арабской общины. Строительство кампусов закончено в 1925 году, а преподавание началось в 1928 году. В период британского мандата в университете учились только на вторую и третью степень. Среди учредителей университета были крупнейшие европейские учёные имевшие еврейские корни, такие как Альберт Эйнштейн, Зигмунд Фрейд, Мартин Бубер. Идею создания университета также активно поддержал главный раввин Палестины Рав Кук. До 1948 года преподавание велось на горе Скопус. В 1939 году рядом с университетом была открыта Больница Хадасса, как часть проекта открытия медицинского факультета.

После Войны за независимость она оказалась израильским анклавом в глуби иорданской территории, и далее продолжать учёбу в этом здании стало невозможно. Факультеты университета временно расположились в разных зданиях в Иерусалиме, пока в 1953 году не началось строительство нового кампуса в Гиват-Раме. Больница Хадасса и медицинский факультет были открыты заново в 1961 году в новом кампусе около Эйн Карема. В 1967 году после Шестидневной войны учёба в кампусе на горе Скопус возобновилась, и большая часть факультетов вернулась туда.

Интересные факты


Галерея

Напишите отзыв о статье "Еврейский университет в Иерусалиме"

Примечания

  1. [www.shanghairanking.com/ARWU2012.html Academic Ranking of World Universities — 2012] (англ.)
  2. [www.physics.princeton.edu/~trothman/Who%20Owns%20Einstein.htm Who Owns Einstein]
  3. [www.zman.com/news/2013/01/16/143182.html Астрономическое общество назвало малую планету в честь Еврейского университета]

Ссылки



Отрывок, характеризующий Еврейский университет в Иерусалиме

Так же весело в жарких лучах полуденного солнца вьются пчелы вокруг обезматочившего улья, как и вокруг других живых ульев; так же издалека пахнет от него медом, так же влетают и вылетают из него пчелы. Но стоит приглядеться к нему, чтобы понять, что в улье этом уже нет жизни. Не так, как в живых ульях, летают пчелы, не тот запах, не тот звук поражают пчеловода. На стук пчеловода в стенку больного улья вместо прежнего, мгновенного, дружного ответа, шипенья десятков тысяч пчел, грозно поджимающих зад и быстрым боем крыльев производящих этот воздушный жизненный звук, – ему отвечают разрозненные жужжания, гулко раздающиеся в разных местах пустого улья. Из летка не пахнет, как прежде, спиртовым, душистым запахом меда и яда, не несет оттуда теплом полноты, а с запахом меда сливается запах пустоты и гнили. У летка нет больше готовящихся на погибель для защиты, поднявших кверху зады, трубящих тревогу стражей. Нет больше того ровного и тихого звука, трепетанья труда, подобного звуку кипенья, а слышится нескладный, разрозненный шум беспорядка. В улей и из улья робко и увертливо влетают и вылетают черные продолговатые, смазанные медом пчелы грабительницы; они не жалят, а ускользают от опасности. Прежде только с ношами влетали, а вылетали пустые пчелы, теперь вылетают с ношами. Пчеловод открывает нижнюю колодезню и вглядывается в нижнюю часть улья. Вместо прежде висевших до уза (нижнего дна) черных, усмиренных трудом плетей сочных пчел, держащих за ноги друг друга и с непрерывным шепотом труда тянущих вощину, – сонные, ссохшиеся пчелы в разные стороны бредут рассеянно по дну и стенкам улья. Вместо чисто залепленного клеем и сметенного веерами крыльев пола на дне лежат крошки вощин, испражнения пчел, полумертвые, чуть шевелящие ножками и совершенно мертвые, неприбранные пчелы.
Пчеловод открывает верхнюю колодезню и осматривает голову улья. Вместо сплошных рядов пчел, облепивших все промежутки сотов и греющих детву, он видит искусную, сложную работу сотов, но уже не в том виде девственности, в котором она бывала прежде. Все запущено и загажено. Грабительницы – черные пчелы – шныряют быстро и украдисто по работам; свои пчелы, ссохшиеся, короткие, вялые, как будто старые, медленно бродят, никому не мешая, ничего не желая и потеряв сознание жизни. Трутни, шершни, шмели, бабочки бестолково стучатся на лету о стенки улья. Кое где между вощинами с мертвыми детьми и медом изредка слышится с разных сторон сердитое брюзжание; где нибудь две пчелы, по старой привычке и памяти очищая гнездо улья, старательно, сверх сил, тащат прочь мертвую пчелу или шмеля, сами не зная, для чего они это делают. В другом углу другие две старые пчелы лениво дерутся, или чистятся, или кормят одна другую, сами не зная, враждебно или дружелюбно они это делают. В третьем месте толпа пчел, давя друг друга, нападает на какую нибудь жертву и бьет и душит ее. И ослабевшая или убитая пчела медленно, легко, как пух, спадает сверху в кучу трупов. Пчеловод разворачивает две средние вощины, чтобы видеть гнездо. Вместо прежних сплошных черных кругов спинка с спинкой сидящих тысяч пчел и блюдущих высшие тайны родного дела, он видит сотни унылых, полуживых и заснувших остовов пчел. Они почти все умерли, сами не зная этого, сидя на святыне, которую они блюли и которой уже нет больше. От них пахнет гнилью и смертью. Только некоторые из них шевелятся, поднимаются, вяло летят и садятся на руку врагу, не в силах умереть, жаля его, – остальные, мертвые, как рыбья чешуя, легко сыплются вниз. Пчеловод закрывает колодезню, отмечает мелом колодку и, выбрав время, выламывает и выжигает ее.
Так пуста была Москва, когда Наполеон, усталый, беспокойный и нахмуренный, ходил взад и вперед у Камерколлежского вала, ожидая того хотя внешнего, но необходимого, по его понятиям, соблюдения приличий, – депутации.
В разных углах Москвы только бессмысленно еще шевелились люди, соблюдая старые привычки и не понимая того, что они делали.
Когда Наполеону с должной осторожностью было объявлено, что Москва пуста, он сердито взглянул на доносившего об этом и, отвернувшись, продолжал ходить молча.
– Подать экипаж, – сказал он. Он сел в карету рядом с дежурным адъютантом и поехал в предместье.
– «Moscou deserte. Quel evenemeDt invraisemblable!» [«Москва пуста. Какое невероятное событие!»] – говорил он сам с собой.