Жуйович, Сретен

Сретен Жуйович сербохорв. Сретен Жујовић / Sreten Žujović
Министр финансов СФРЮ
1945 — 1948
Рождение:	Мала-Врбица, Королевство Сербия
Смерть:	Белград, СФРЮ
Партия:	Коммунистическая партия Югославии
Профессия:	юрист
Военная служба
Годы службы:	1914—1918, 1941—1945
Принадлежность:	Франция Франция / Югославия Югославия
Род войск:	Французский иностранный легион Народно-освободительная армия Югославии / Югославская народная армия
Звание:	генерал-подполковник резерва
Командовал:	Главный штаб НОАЮ в Сербии
Сражения:	Первая мировая война Вторая мировая война (Народно-освободительная война Югославии)
Награды:	Лишён всех югославских наград в 1948 году

Сретен «Црни» Жуйович (сербохорв. Сретен "Црни" Жујовић / Sreten "Crni" Žujović; 24 июня 1899, Мала Вербица — 11 июня 1976, Белград) — югославский сербский политический, общественный и военный деятель, генерал-лейтенант, участник Народно-освободительной войны.

Биография

Родился в селе Мала-Врбица общины Младеновац в богатой семье, по национальности был сербом. В раннем детстве переехал в Белград, где завершил получение начального и получил среднее образование. На момент начала Первой мировой войны находился в Белграде, однако вступил не в сербскую армию, а во Французский Иностранный легион, после чего был отправлен на Западный фронт, где воевал против германских войск.

После окончания войны вернулся на родину и присоединился к рабочему движению, работая торговцем и банковским клерком. В Королевстве сербов, хорватов и словенцев принимал активное участие в борьбе за создание профсоюзов и в создании в 1919 году Коммунистической партии этой страны. Сам он вступил в партию в 1924 году. Несколько раз Жуйович вступал в конфликт с властями и приобрёл репутацию опасного коммунистического идеолога. В этих обстоятельствах, особенно после попытке его ареста в Ягодине, он был вынужден нелегально покинуть Югославию (как с 1929 года стало называться Королевство сербов, хорватов и словенцев) в 1932 году и отправился в Париж, где поступил в университет Сорбонны изучать право. Затем он уехал в СССР, где установил связь с членами Коминтерна. Будучи опытным коммунистическим активистом, он был назначен членом так называемого Заграничного бюро ЦК Компартии Югославии в период руководства партией Милана Горкича. В этом качестве он большую часть времени проводил в Париже, где, в частности, свёл знакомство с будущим лидером Компартии Югославии Иосипом Брозом Тито. Несмотря на то, что он был активным сторонником Горкича, Тито подтвердил его членство в партии в 1938 году в Шматной-Гори. Ему было поручено заняться восстановлением структуры партийной организации на территории Сербии, которая сильно пострадала в период так называемой Диктатуры 6 января. На пятом национальном съезде КПЮ, состоявшемся в 1940 году в Загребе, он был по предложению Тито избран членом ЦК.

Вторая мировая война

В течение всего периода оккупации Югославии войсками нацистской Германии и её союзников Жуйович находился в активе партии и участвовал в Движении сопротивления. После образование Генерального штаба НОАЮ 27 июня 1941 года стал его членом, а после образования Генерального штаба сербских отрядов НОА вошёл в его руководство совместно с Филиппом Кляжичем, Радолюбом Чолаковичем, Бранко Крсмановичем и Николой Груловичем. Принимал участие в военных советах в Дулене и Столице в 1941 году. В период существования Ужицкой республики был главой её Национальной финансовой комиссии и присутствовал на переговорах между Тито и Драже Михайловичем в Струганике и Браджичиме в октябре 1941 года. После отступления большинства сил партизан с территории Сербии был легко ранен и отошёл в район Санджак вместе с Филиппом Кляжичем, находясь с этого времени и до середины 1944 года в составе Верховного штаба НОАЮ. Известно, что он вёл переговоры с остатками королевской армии и четниками по их присоединению к партизанам. На первом заседании Антифашистского вече народного освобождения Югославии в ноябре 1942 года был избран в состав его президиума, а на втором, состоявшемся в ноябре 1943 года, — министром во вопросам транспорта в Национальном комитете освобождения Югославии. В Белграде он оказался 23 октября 1944 года и вошёл в состав первого его правительства после освобождения города. После освобождения Сербии участвовал в создании Народного фронта освобождения Сербии и профсоюзных организаций.

На сербском съезде Единого народно-освободительного фронта Югославии, состоявшемся 14 ноября 1944 года в Белграде, вошёл в его состав как вице-председатель районного комитета компартии Югославии в Сербии. Принимал участие также в съезде Антифашистского вече народного освобождения Сербии, проходившем с 9 по 12 ноября 1944 года в Белграде, и был избран в состав его президиума. После создания Временного правительства Демократической Федеративной Югославии в марте 1945 года в Белграде он занял в этом правительстве пост министра финансов. На первых выборах депутатов Скупщины выдвинул свою кандидатуру в депутаты от Второго белградского района и благодаря победе Народного фронта стал депутатом вновь избранной Скупщины. В первом правительстве СФРЮ занимал пост федерального министра финансов. В июне 1945 года в качестве члена югославской делегации участвовал в работе конференции ООН в Сан-Франциско.

Коминформ

После начала первой разногласий между Коминформом и КПЮ Жуйович выступил против позиции югославского ЦК и поддержал линию Коминформа. На заседании CK КПЮ, состоявшемся в Дединье 12 апреля 1948 года, занял твёрдую позицию против отправки письма ЦK КПСС в ответ на обвинения, содержавшиеся в пришедшем оттуда письме, против ЦK КПЮ. На следующий день члены ЦК КПЮ снова собрались и обсуждали вопрос исключения Жуйовича из партии. Сретен Жуйович был исключён из Политбюро и отстранён от исполнения всех функций на V съезде Коммунистической партии Югославии в июле 1948 года. На короткое время он был помещён под домашний арест, а затем оказался в заключении в тюрьме Главняча в Белграде. Содержался в строгой изоляции — ему было запрещено передавать какую-либо печать, и этот запрет исполнялся настолько строго, что охранники срывали даже этикетки с передаваемых ему спичечных коробков. В подобной изоляции, имевшей целью «сломать» его, Жуйович содержался два с половиной года, при этом в этот период времени в отношении него не было проведено какого-либо расследования.

В период наиболее серьёзного обострения конфликта с Коминформом югославские власти решили приступили к какому-то разрешению его дела, информация о котором постоянно появлялась в советской печати. По рекомендации Джиласа и Карделье ему передали документы о суде над венгерским революционером Ласло Райка, впоследствии удовлетворив его желание получить все напуски газеты «Борба» со дня его ареста, на основании которых он якобы увидел, что политика СССР по своему характеру на самом деле империалистическая; по, как было оглашено, собственному желанию 11 ноября 1950 года он обратился с письмом в Центральный комитет Коммунистической партии Югославии, а затем отправил такое же письмо в редакцию газеты «Борба», в котором говорил о своих ошибках и преступлениях, которые он совершил против Коммунистической партии Югославии. На публичной пресс-конференции 25 ноября 1950 года, состоявшейся в присутствии множества иностранных журналистов, Жуйович говорил о своих «заблуждениях», отметив, что «получил по заслугам». В декабре 1950 года снова оказался в заключении, на этот раз по обвинению в сотрудничестве с усташами.

Затем был освобождён из тюрьмы после Брионского пленума и смягчения министра внутренних дел Александра Ранковича, который даже не был против его повторного принятия в Союз коммунистов Югославии, пусть и только в качестве члена. На праздновании 50-летия Союза коммунистов, во время главной церемонии, которая состоялась в Белграде в 1969 году, он сидел в одном ряду со старыми бойцами НОАЮ и видными революционерами. До своего выхода на пенсию Жуйович был финансовым директором газеты «Борба» и директором Экономического института. Ушёл из политической жизни в 1971 году, после чего прожил в Белграде до конца жизни и умер в этом же городе.

Имел звание генерал-подполковника резерва Югославской народной армии, которого впоследствии был лишён по приговору Военного суда чести в Белграде за свою признанную антипартийной деятельность в Коминформе. Жуйович был также награждён орденом Партизанской звезды I степени, орденом «За храбрость», орденом «За заслуги перед народом» и медалью Партизанской памяти 1941 года. Военный суд чести лишил его звания и также лишил всех вышеупомянутых наград, кроме советского Ордена Кутузова I степени, которым Жуйович был награждён 5 сентября 1944 года.

Литератрура

• Залесский К. А. Кто был кто во второй мировой войне. Союзники СССР. — М., 2004.
• Војна енциклопедија, Београд 1973. година.

Отрывок, характеризующий Жуйович, Сретен

Офицеры встали и окружили казаков и пленного француза. Французский драгун был молодой малый, альзасец, говоривший по французски с немецким акцентом. Он задыхался от волнения, лицо его было красно, и, услыхав французский язык, он быстро заговорил с офицерами, обращаясь то к тому, то к другому. Он говорил, что его бы не взяли; что он не виноват в том, что его взяли, а виноват le caporal, который послал его захватить попоны, что он ему говорил, что уже русские там. И ко всякому слову он прибавлял: mais qu'on ne fasse pas de mal a mon petit cheval [Но не обижайте мою лошадку,] и ласкал свою лошадь. Видно было, что он не понимал хорошенько, где он находится. Он то извинялся, что его взяли, то, предполагая перед собою свое начальство, выказывал свою солдатскую исправность и заботливость о службе. Он донес с собой в наш арьергард во всей свежести атмосферу французского войска, которое так чуждо было для нас.
Казаки отдали лошадь за два червонца, и Ростов, теперь, получив деньги, самый богатый из офицеров, купил ее.
– Mais qu'on ne fasse pas de mal a mon petit cheval, – добродушно сказал альзасец Ростову, когда лошадь передана была гусару.
Ростов, улыбаясь, успокоил драгуна и дал ему денег.
– Алё! Алё! – сказал казак, трогая за руку пленного, чтобы он шел дальше.
– Государь! Государь! – вдруг послышалось между гусарами.
Всё побежало, заторопилось, и Ростов увидал сзади по дороге несколько подъезжающих всадников с белыми султанами на шляпах. В одну минуту все были на местах и ждали. Ростов не помнил и не чувствовал, как он добежал до своего места и сел на лошадь. Мгновенно прошло его сожаление о неучастии в деле, его будничное расположение духа в кругу приглядевшихся лиц, мгновенно исчезла всякая мысль о себе: он весь поглощен был чувством счастия, происходящего от близости государя. Он чувствовал себя одною этою близостью вознагражденным за потерю нынешнего дня. Он был счастлив, как любовник, дождавшийся ожидаемого свидания. Не смея оглядываться во фронте и не оглядываясь, он чувствовал восторженным чутьем его приближение. И он чувствовал это не по одному звуку копыт лошадей приближавшейся кавалькады, но он чувствовал это потому, что, по мере приближения, всё светлее, радостнее и значительнее и праздничнее делалось вокруг него. Всё ближе и ближе подвигалось это солнце для Ростова, распространяя вокруг себя лучи кроткого и величественного света, и вот он уже чувствует себя захваченным этими лучами, он слышит его голос – этот ласковый, спокойный, величественный и вместе с тем столь простой голос. Как и должно было быть по чувству Ростова, наступила мертвая тишина, и в этой тишине раздались звуки голоса государя.
– Les huzards de Pavlograd? [Павлоградские гусары?] – вопросительно сказал он.
– La reserve, sire! [Резерв, ваше величество!] – отвечал чей то другой голос, столь человеческий после того нечеловеческого голоса, который сказал: Les huzards de Pavlograd?
Государь поровнялся с Ростовым и остановился. Лицо Александра было еще прекраснее, чем на смотру три дня тому назад. Оно сияло такою веселостью и молодостью, такою невинною молодостью, что напоминало ребяческую четырнадцатилетнюю резвость, и вместе с тем это было всё таки лицо величественного императора. Случайно оглядывая эскадрон, глаза государя встретились с глазами Ростова и не более как на две секунды остановились на них. Понял ли государь, что делалось в душе Ростова (Ростову казалось, что он всё понял), но он посмотрел секунды две своими голубыми глазами в лицо Ростова. (Мягко и кротко лился из них свет.) Потом вдруг он приподнял брови, резким движением ударил левой ногой лошадь и галопом поехал вперед.
Молодой император не мог воздержаться от желания присутствовать при сражении и, несмотря на все представления придворных, в 12 часов, отделившись от 3 й колонны, при которой он следовал, поскакал к авангарду. Еще не доезжая до гусар, несколько адъютантов встретили его с известием о счастливом исходе дела.
Сражение, состоявшее только в том, что захвачен эскадрон французов, было представлено как блестящая победа над французами, и потому государь и вся армия, особенно после того, как не разошелся еще пороховой дым на поле сражения, верили, что французы побеждены и отступают против своей воли. Несколько минут после того, как проехал государь, дивизион павлоградцев потребовали вперед. В самом Вишау, маленьком немецком городке, Ростов еще раз увидал государя. На площади города, на которой была до приезда государя довольно сильная перестрелка, лежало несколько человек убитых и раненых, которых не успели подобрать. Государь, окруженный свитою военных и невоенных, был на рыжей, уже другой, чем на смотру, энглизированной кобыле и, склонившись на бок, грациозным жестом держа золотой лорнет у глаза, смотрел в него на лежащего ничком, без кивера, с окровавленною головою солдата. Солдат раненый был так нечист, груб и гадок, что Ростова оскорбила близость его к государю. Ростов видел, как содрогнулись, как бы от пробежавшего мороза, сутуловатые плечи государя, как левая нога его судорожно стала бить шпорой бок лошади, и как приученная лошадь равнодушно оглядывалась и не трогалась с места. Слезший с лошади адъютант взял под руки солдата и стал класть на появившиеся носилки. Солдат застонал.
– Тише, тише, разве нельзя тише? – видимо, более страдая, чем умирающий солдат, проговорил государь и отъехал прочь.
Ростов видел слезы, наполнившие глаза государя, и слышал, как он, отъезжая, по французски сказал Чарторижскому:
– Какая ужасная вещь война, какая ужасная вещь! Quelle terrible chose que la guerre!
Войска авангарда расположились впереди Вишау, в виду цепи неприятельской, уступавшей нам место при малейшей перестрелке в продолжение всего дня. Авангарду объявлена была благодарность государя, обещаны награды, и людям роздана двойная порция водки. Еще веселее, чем в прошлую ночь, трещали бивачные костры и раздавались солдатские песни.
Денисов в эту ночь праздновал производство свое в майоры, и Ростов, уже довольно выпивший в конце пирушки, предложил тост за здоровье государя, но «не государя императора, как говорят на официальных обедах, – сказал он, – а за здоровье государя, доброго, обворожительного и великого человека; пьем за его здоровье и за верную победу над французами!»
– Коли мы прежде дрались, – сказал он, – и не давали спуску французам, как под Шенграбеном, что же теперь будет, когда он впереди? Мы все умрем, с наслаждением умрем за него. Так, господа? Может быть, я не так говорю, я много выпил; да я так чувствую, и вы тоже. За здоровье Александра первого! Урра!
– Урра! – зазвучали воодушевленные голоса офицеров.
И старый ротмистр Кирстен кричал воодушевленно и не менее искренно, чем двадцатилетний Ростов.
Когда офицеры выпили и разбили свои стаканы, Кирстен налил другие и, в одной рубашке и рейтузах, с стаканом в руке подошел к солдатским кострам и в величественной позе взмахнув кверху рукой, с своими длинными седыми усами и белой грудью, видневшейся из за распахнувшейся рубашки, остановился в свете костра.
– Ребята, за здоровье государя императора, за победу над врагами, урра! – крикнул он своим молодецким, старческим, гусарским баритоном.
Гусары столпились и дружно отвечали громким криком.
Поздно ночью, когда все разошлись, Денисов потрепал своей коротенькой рукой по плечу своего любимца Ростова.
– Вот на походе не в кого влюбиться, так он в ца'я влюбился, – сказал он.
– Денисов, ты этим не шути, – крикнул Ростов, – это такое высокое, такое прекрасное чувство, такое…
– Ве'ю, ве'ю, д'ужок, и 'азделяю и одоб'яю…
– Нет, не понимаешь!
И Ростов встал и пошел бродить между костров, мечтая о том, какое было бы счастие умереть, не спасая жизнь (об этом он и не смел мечтать), а просто умереть в глазах государя. Он действительно был влюблен и в царя, и в славу русского оружия, и в надежду будущего торжества. И не он один испытывал это чувство в те памятные дни, предшествующие Аустерлицкому сражению: девять десятых людей русской армии в то время были влюблены, хотя и менее восторженно, в своего царя и в славу русского оружия.


На следующий день государь остановился в Вишау. Лейб медик Вилье несколько раз был призываем к нему. В главной квартире и в ближайших войсках распространилось известие, что государь был нездоров. Он ничего не ел и дурно спал эту ночь, как говорили приближенные. Причина этого нездоровья заключалась в сильном впечатлении, произведенном на чувствительную душу государя видом раненых и убитых.
На заре 17 го числа в Вишау был препровожден с аванпостов французский офицер, приехавший под парламентерским флагом, требуя свидания с русским императором. Офицер этот был Савари. Государь только что заснул, и потому Савари должен был дожидаться. В полдень он был допущен к государю и через час поехал вместе с князем Долгоруковым на аванпосты французской армии.
Как слышно было, цель присылки Савари состояла в предложении свидания императора Александра с Наполеоном. В личном свидании, к радости и гордости всей армии, было отказано, и вместо государя князь Долгоруков, победитель при Вишау, был отправлен вместе с Савари для переговоров с Наполеоном, ежели переговоры эти, против чаяния, имели целью действительное желание мира.
Ввечеру вернулся Долгоруков, прошел прямо к государю и долго пробыл у него наедине.
18 и 19 ноября войска прошли еще два перехода вперед, и неприятельские аванпосты после коротких перестрелок отступали. В высших сферах армии с полдня 19 го числа началось сильное хлопотливо возбужденное движение, продолжавшееся до утра следующего дня, 20 го ноября, в который дано было столь памятное Аустерлицкое сражение.