Зарапетян, Зарап Петросович

Зарап Петросович Зарапетян
арм. Զարապ Պետրոսի Զարապետյան
Род деятельности:	строитель
Дата рождения:	25 февраля 1914(1914-02-25)
Место рождения:	село Мамзара, Ахалкалакский уезд, Тифлисская губерния, Российская империя
Дата смерти:	26 апреля 1998(1998-04-26) (84 года)
Место смерти:	Троицк, Московская область, Россия
Награды и премии:

Зара́п (Зура́б) Петро́сович Зарапетя́н (арм. Զարապ Պետրոսի Զարապետյան, 25 февраля 1914 — 26 апреля 1998) — советский строитель, специалист в области добычи и переработки минерального сырья, организации производства. Герой Социалистического Труда (1970). Заслуженный строитель РСФСР. Заслуженный строитель Узбекской ССР.

Биография

Зарап Петросович Зарапетян родился 25 февраля 1914 года в семье учителя в деревне Мамзара Ахалкалакского уезда Тифлисской губернии Российской империи (ныне в Армении). По национальности — армянин.

Окончил Закавказский индустриальный техникум и четыре курса горного факультета Всесоюзного заочного политехнического института. Трудовую деятельность начал в 19 лет в Москве, работал электромонтёром завода «Динамо». В 1931—1935 годах был секретарём комитета ВЛКСМ завода «Паркстрой» города Москвы, в 1935—1937 годах — секретарём комитета ВЛКСМ строительства канала имени Москвы в городе Дмитрове. В 1937 году в качестве инженерно-технического специалиста был направлен на сооружение Норильского горно-металлургического комбината НКВД СССР, где работал начальником транспортного отдела, начальником управления подсобных предприятий, начальником рудника открытых горных работ до 1944 года. В 1945—1953 годах был начальником рудоуправления № 11 (Таджикская ССР) — первого комбината по добыче урановых руд. В 1953—1957 годах был секретарём КПСС Министерства геологии и охраны недр СССР, в 1957—1958 годах — старшим инженером, руководителем горной группы Всесоюзного института минерального сырья в Москве.

С августа 1958 по 1971 год Зарап Зарапетян был директором Навоийского горно-металлургического комбината Министерства среднего машиностроения СССР в городе Навои Узбекской ССР, который дал первую продукцию всего через шесть лет после начала строительства. Под его руководстве и при его участии была организована добыча урана и золота, были построены города Навои, Учкудук, Зарафшан. При Зарапе Зарапетяне в 1969 году с вводом в строй гидро-металлургического завода № 2, построенного за 25 месяцев, было получено первое в СССР золото пробы 999,9.

В декабре 1972 года Зарап Зарапетян был назначен на должность заместителя директора по капитальному строительству вновь созданного Института ядерных исследований АН СССР. Под его руководством были спроектированы и сооружены ядерно-физические комплексы Московской мезонной фабрики ИЯИ АН СССР в городе Троицке и подземные научные комплексы Баксанской нейтринной обсерватории. Он внёс большой вклад в строительство жилищных, социально-бытовых и культурно-просветительных объектов в Троицке. В августе 1976 года Зарап Зарапетян был назначен уполномоченным Президиума АН СССР по строительству и эксплуатации научного центра в Троицке.

Зарап Петросович Зарапетян избирался депутатом Верховного Совета Таджикской ССР (1951—1955), депутатом Верховного Совета Узбекской ССР, был членом ЦК КП Узбекистана.

Зарап Петросович Зарапетян скончался 26 апреля 1998 года в Троицке.

Награды и звания

• Герой Социалистического Труда (Указ Президиума Верховного Совета СССР 6 января 1970 года, орден Ленина и медаль «Серп и Молот») — за большие успехи в развитии промышленности.
• Три ордена Ленина.
• Три ордена Трудового Красного Знамени.
• Орден «Знак Почёта».
• Заслуженный строитель РСФСР.
• Заслуженный строитель Узбекской ССР (1968).
• Почётный гражданин города Троицка (1998).

Оценки и мнения

По мнению коллег и знакомых З. П. Зарапетяна, его отличали властный и суровый характер, прямота, темперамент, трудолюбие, профессионализм, упорство и стремление к цели. За щедрость души, умение понять и помочь З. П. Зарапетяна называли «солнечным человеком».

Татьяна Григорьевна Никулина, директор государственного учреждения Троицкинвестстрой РАН:

С приходом Зарапетяна началось активное строительство будущего города: микрорайонов «Б», «В», «Д», продолжения улицы Центральной, улицы Солнечной, был заложен Октябрьский проспект. Благодаря авторитету Зарапетяна стала финансироваться сфера соцкультбыта. Он объединил все структурные подразделения Научного центра (жилищно-коммунальное хозяйство, ремонтно-строительное управление, поликлинику, Дом учёных, детские сады и другие организации) в Управление уполномоченного. Только поселковый совет Троицкий подчинялся Подольскому району. Необходим был статус города, который давал большие возможности.

Память

Именем Зарапа Зарапетяна названа улица в городе Навои, где поставлен барельеф в его честь, а также махалля (городской квартал) в городе Зарафшане. Имя Зарапа Зарапетяна занесено в Книгу почёта Института ядерных исследований РАН.

Литература

• Богуненко Н. Н., Пелипенко А. Д., Соснин Г. А. Зарапетян Зарап Петросович // [www.bogorodsk-noginsk.ru/biblioteka/geroi-atomnogo-proekta.pdf Герои атомного проекта] / В. М. Тагирова. — Саров: ФГУП «РФЯЦ-ВНИИЭФ», 2005. — С. 158. — 566 с. — ISBN 5-9515-0005-2.
• Мелуа А. И. [bibl.gorobr.ru/book/191/book.html#238 Зарапетян Зураб Петросович] // Геологи и горные инженеры России. Энциклопедия / Н. П. Лавёров. — М.—СПб.: изд-во «Гуманистика», 2000. — С. 237. — 720 с.

Ссылки

 [www.warheroes.ru/hero/hero.asp?Hero_id=16656 Зарап Петросович Зарапетян]. Сайт «Герои Страны». Проверено 8 января 2015.

• Машуров Г. [noev-kovcheg.1gb.ru/article.asp?n=72&a=16 Урановый король Узбекистана]. Газета «Ноев Ковчег». Проверено 8 января 2015.

Отрывок, характеризующий Зарапетян, Зарап Петросович

Русские отступают за сто двадцать верст – за Москву, французы доходят до Москвы и там останавливаются. В продолжение пяти недель после этого нет ни одного сражения. Французы не двигаются. Подобно смертельно раненному зверю, который, истекая кровью, зализывает свои раны, они пять недель остаются в Москве, ничего не предпринимая, и вдруг, без всякой новой причины, бегут назад: бросаются на Калужскую дорогу (и после победы, так как опять поле сражения осталось за ними под Малоярославцем), не вступая ни в одно серьезное сражение, бегут еще быстрее назад в Смоленск, за Смоленск, за Вильну, за Березину и далее.
В вечер 26 го августа и Кутузов, и вся русская армия были уверены, что Бородинское сражение выиграно. Кутузов так и писал государю. Кутузов приказал готовиться на новый бой, чтобы добить неприятеля не потому, чтобы он хотел кого нибудь обманывать, но потому, что он знал, что враг побежден, так же как знал это каждый из участников сражения.
Но в тот же вечер и на другой день стали, одно за другим, приходить известия о потерях неслыханных, о потере половины армии, и новое сражение оказалось физически невозможным.
Нельзя было давать сражения, когда еще не собраны были сведения, не убраны раненые, не пополнены снаряды, не сочтены убитые, не назначены новые начальники на места убитых, не наелись и не выспались люди.
А вместе с тем сейчас же после сражения, на другое утро, французское войско (по той стремительной силе движения, увеличенного теперь как бы в обратном отношении квадратов расстояний) уже надвигалось само собой на русское войско. Кутузов хотел атаковать на другой день, и вся армия хотела этого. Но для того чтобы атаковать, недостаточно желания сделать это; нужно, чтоб была возможность это сделать, а возможности этой не было. Нельзя было не отступить на один переход, потом точно так же нельзя было не отступить на другой и на третий переход, и наконец 1 го сентября, – когда армия подошла к Москве, – несмотря на всю силу поднявшегося чувства в рядах войск, сила вещей требовала того, чтобы войска эти шли за Москву. И войска отступили ещо на один, на последний переход и отдали Москву неприятелю.
Для тех людей, которые привыкли думать, что планы войн и сражений составляются полководцами таким же образом, как каждый из нас, сидя в своем кабинете над картой, делает соображения о том, как и как бы он распорядился в таком то и таком то сражении, представляются вопросы, почему Кутузов при отступлении не поступил так то и так то, почему он не занял позиции прежде Филей, почему он не отступил сразу на Калужскую дорогу, оставил Москву, и т. д. Люди, привыкшие так думать, забывают или не знают тех неизбежных условий, в которых всегда происходит деятельность всякого главнокомандующего. Деятельность полководца не имеет ни малейшего подобия с тою деятельностью, которую мы воображаем себе, сидя свободно в кабинете, разбирая какую нибудь кампанию на карте с известным количеством войска, с той и с другой стороны, и в известной местности, и начиная наши соображения с какого нибудь известного момента. Главнокомандующий никогда не бывает в тех условиях начала какого нибудь события, в которых мы всегда рассматриваем событие. Главнокомандующий всегда находится в средине движущегося ряда событий, и так, что никогда, ни в какую минуту, он не бывает в состоянии обдумать все значение совершающегося события. Событие незаметно, мгновение за мгновением, вырезается в свое значение, и в каждый момент этого последовательного, непрерывного вырезывания события главнокомандующий находится в центре сложнейшей игры, интриг, забот, зависимости, власти, проектов, советов, угроз, обманов, находится постоянно в необходимости отвечать на бесчисленное количество предлагаемых ему, всегда противоречащих один другому, вопросов.
Нам пресерьезно говорят ученые военные, что Кутузов еще гораздо прежде Филей должен был двинуть войска на Калужскую дорогу, что даже кто то предлагал таковой проект. Но перед главнокомандующим, особенно в трудную минуту, бывает не один проект, а всегда десятки одновременно. И каждый из этих проектов, основанных на стратегии и тактике, противоречит один другому. Дело главнокомандующего, казалось бы, состоит только в том, чтобы выбрать один из этих проектов. Но и этого он не может сделать. События и время не ждут. Ему предлагают, положим, 28 го числа перейти на Калужскую дорогу, но в это время прискакивает адъютант от Милорадовича и спрашивает, завязывать ли сейчас дело с французами или отступить. Ему надо сейчас, сию минуту, отдать приказанье. А приказанье отступить сбивает нас с поворота на Калужскую дорогу. И вслед за адъютантом интендант спрашивает, куда везти провиант, а начальник госпиталей – куда везти раненых; а курьер из Петербурга привозит письмо государя, не допускающее возможности оставить Москву, а соперник главнокомандующего, тот, кто подкапывается под него (такие всегда есть, и не один, а несколько), предлагает новый проект, диаметрально противоположный плану выхода на Калужскую дорогу; а силы самого главнокомандующего требуют сна и подкрепления; а обойденный наградой почтенный генерал приходит жаловаться, а жители умоляют о защите; посланный офицер для осмотра местности приезжает и доносит совершенно противоположное тому, что говорил перед ним посланный офицер; а лазутчик, пленный и делавший рекогносцировку генерал – все описывают различно положение неприятельской армии. Люди, привыкшие не понимать или забывать эти необходимые условия деятельности всякого главнокомандующего, представляют нам, например, положение войск в Филях и при этом предполагают, что главнокомандующий мог 1 го сентября совершенно свободно разрешать вопрос об оставлении или защите Москвы, тогда как при положении русской армии в пяти верстах от Москвы вопроса этого не могло быть. Когда же решился этот вопрос? И под Дриссой, и под Смоленском, и ощутительнее всего 24 го под Шевардиным, и 26 го под Бородиным, и в каждый день, и час, и минуту отступления от Бородина до Филей.


Русские войска, отступив от Бородина, стояли у Филей. Ермолов, ездивший для осмотра позиции, подъехал к фельдмаршалу.
– Драться на этой позиции нет возможности, – сказал он. Кутузов удивленно посмотрел на него и заставил его повторить сказанные слова. Когда он проговорил, Кутузов протянул ему руку.
– Дай ка руку, – сказал он, и, повернув ее так, чтобы ощупать его пульс, он сказал: – Ты нездоров, голубчик. Подумай, что ты говоришь.
Кутузов на Поклонной горе, в шести верстах от Дорогомиловской заставы, вышел из экипажа и сел на лавку на краю дороги. Огромная толпа генералов собралась вокруг него. Граф Растопчин, приехав из Москвы, присоединился к ним. Все это блестящее общество, разбившись на несколько кружков, говорило между собой о выгодах и невыгодах позиции, о положении войск, о предполагаемых планах, о состоянии Москвы, вообще о вопросах военных. Все чувствовали, что хотя и не были призваны на то, что хотя это не было так названо, но что это был военный совет. Разговоры все держались в области общих вопросов. Ежели кто и сообщал или узнавал личные новости, то про это говорилось шепотом, и тотчас переходили опять к общим вопросам: ни шуток, ни смеха, ни улыбок даже не было заметно между всеми этими людьми. Все, очевидно, с усилием, старались держаться на высота положения. И все группы, разговаривая между собой, старались держаться в близости главнокомандующего (лавка которого составляла центр в этих кружках) и говорили так, чтобы он мог их слышать. Главнокомандующий слушал и иногда переспрашивал то, что говорили вокруг него, но сам не вступал в разговор и не выражал никакого мнения. Большей частью, послушав разговор какого нибудь кружка, он с видом разочарования, – как будто совсем не о том они говорили, что он желал знать, – отворачивался. Одни говорили о выбранной позиции, критикуя не столько самую позицию, сколько умственные способности тех, которые ее выбрали; другие доказывали, что ошибка была сделана прежде, что надо было принять сраженье еще третьего дня; третьи говорили о битве при Саламанке, про которую рассказывал только что приехавший француз Кросар в испанском мундире. (Француз этот вместе с одним из немецких принцев, служивших в русской армии, разбирал осаду Сарагоссы, предвидя возможность так же защищать Москву.) В четвертом кружке граф Растопчин говорил о том, что он с московской дружиной готов погибнуть под стенами столицы, но что все таки он не может не сожалеть о той неизвестности, в которой он был оставлен, и что, ежели бы он это знал прежде, было бы другое… Пятые, выказывая глубину своих стратегических соображений, говорили о том направлении, которое должны будут принять войска. Шестые говорили совершенную бессмыслицу. Лицо Кутузова становилось все озабоченнее и печальнее. Из всех разговоров этих Кутузов видел одно: защищать Москву не было никакой физической возможности в полном значении этих слов, то есть до такой степени не было возможности, что ежели бы какой нибудь безумный главнокомандующий отдал приказ о даче сражения, то произошла бы путаница и сражения все таки бы не было; не было бы потому, что все высшие начальники не только признавали эту позицию невозможной, но в разговорах своих обсуждали только то, что произойдет после несомненного оставления этой позиции. Как же могли начальники вести свои войска на поле сражения, которое они считали невозможным? Низшие начальники, даже солдаты (которые тоже рассуждают), также признавали позицию невозможной и потому не могли идти драться с уверенностью поражения. Ежели Бенигсен настаивал на защите этой позиции и другие еще обсуждали ее, то вопрос этот уже не имел значения сам по себе, а имел значение только как предлог для спора и интриги. Это понимал Кутузов.