Кабрал, Амилкар

Амилкар Кабрал
Amílcar Cabral
Марка ГДР 1978 года с изображением Амилкара Кабрала
Псевдонимы:	Абель Джасси
Дата рождения:	12 сентября 1924(1924-09-12)
Место рождения:	Бафата, Португальская Гвинея
Дата смерти:	20 января 1973(1973-01-20) (48 лет)
Место смерти:	Конакри, Гвинея
Образование:	Высший агрономический институт в Лиссабоне (Португалия)
Партия:	ПАИГК
Основные идеи:	национальная свобода
Род деятельности:	генеральный секретарь ПАИГК
Награды:

Ами́лкар Кабра́л (порт. Amílcar Cabral, псевдоним — Абель Джасси (порт. Abel Djassi), 12 сентября 1924 — 20 января 1973) — политический деятель Португальской Гвинеи и Кабо-Верде, один из основателей ПАИГК и её генеральный секретарь.

Биография

Родился 12 сентября 1924 года в городе Бафата (Португальская Гвинея). Отец его, Васко Кабрал, был чиновником и плантатором. Имя сыну дал в честь Гамилькара Барки, отца карфагенского полководца Ганнибала. Васко Жувенал Кабрал получил образование в Португалии и в 1911 году переехал в Португальскую Гвинею в поисках работы. Там он встретил Иву Пиньел Эвора — мать Амилкара, родившуюся в г. Прая. Вообще Кабралы, как и все жители Кабо-Верде, относились к привилегированному слою в колонии и юридически приравнивались к португальцам. Амилкар провёл детство и отрочество на Островах Зелёного Мыса — Родине родителей.

Окончил лицей на о. Сан-Висенте и Высший агрономический институт (англ.) в Лиссабоне (Португалия). Кабрал, с уважением относившийся к португальской культуре, говорил: «Португальский язык — это лучшее, что оставили нам португальцы». Увлекался произведениями Жоржи Амаду, Пабло Неруды. Писал очерки о кабо-вердианской литературе. Два года проработал в Португалии, в 1952 году вернулся в Гвинею, чтобы работать агрономом. Работа на экспериментальной ферме Pessube предусматривала частые командировки в разные уголки страны, которые позволили Кабралу ближе ознакомиться с реалиями португальского колониального господства. Об этом периоде он впоследствии вспоминал так: «Я был агрономом и работал под началом европейца, о котором каждому было известно, что он один из самых глупых людей в Гвинее. Я мог бы с закрытыми глазами научить его тому, как надо работать, но он был господином. Это незначительный факт, но он многому учит. Данный пример имеет первостепенное значение при определении того, как зародилась первоначальная идея борьбы».

Ещё в 1948 году подключился к национально-освободительной борьбе против португальских колонизаторов, вступив в контакт со студентами-революционерами не только из Гвинеи-Бисау, но и из других португальских колоний в Африке — Анголы, Конго, Мозамбика: Агостиньо Нето, Вириату да Крушем, Марио де Андраде, Марселину душ Сантушем и другими. Живя в Лиссабоне, познакомился с португалкой Аной-Марией, которая стала его первой женой (впоследствии, однако, супруги развелись из-за политических разногласий). Вместе с ними Кабрал принял участие в основании «Дома студентов португальской империи», а потом «Дома Африки» в Лиссабоне.

По инициативе А. Кабрала, А. Нето, М. де Андраде, а также поэта с острова Сан-Томе Франсишко-Жозе Тенреейру в Лиссабоне в 1951 году был создан Центр африканских исследований. Был знаком также с будущим лидером ангольской оппозиционной группировки УНИТА Жонасом Савимби. Впоследствии в Париже познакомился с известным кубинским художником Вифредо Ламом. В студенческих кружках происходило его знакомство с революционными идеями. В 1953 году Кабрал и Г. Лабери создали в городе Бисау тайную организацию — Движение за национальную независимость Гвинеи, которое объединило революционно настроенную интеллигенцию и городских рабочих из числа асимиладуш. В 1955 году португальский губернатор добился высылки Кабрала из Гвинеи, разрешив ему не чаще раза в год посещать страну, чтобы проведать семью.

19 сентября 1956 года, во время одного из таких визитов, вернувшийся из Анголы Амилкар Кабрал вместе со своим сводным братом Луишем Кабралом (Luís Cabral), Ариштидешом Перейрой (Aristides Pereira), Фернанду Фортешем (Fernando Fortes), Жулио Алмейдой (Júlio Almeida) и Элизем Турпином (Elisée Turpin) создали в Бисау подпольную Африканскую партию независимости (порт. Partido Africano da Independência, PAI), штаб-квартира и учебный центр которой находились в городе Конакри, столице соседней Республики Гвинея, бывшей уже с 1958 года независимым государством.

В 1960 году партия получила новое название — Африканская партия независимости Гвинеи и Кабо-Верде (ПАИГК). Её целью было объявлено достижение независимости португальской Гвинеи и островов Кабо-Верде, создание из них единого государства, обеспечение его экономического и социального развития, укрепление национальной независимости и демократического строя, создание социалистического общества, свободного от эксплуатации. Руководство ПАИГК состояло из креолов — уроженцев Кабо-Верде. Массовую базу партии составлял народ баланте. Другой основной этнос Гвинеи, фульбе, преимущественно поддерживал португальцев.

Четыре года спустя бойцы ПАИГК совершили нападение на военные казармы в городе Тит на юге Гвинеи-Бисау, начав таким образом вооружённую борьбу — партизанскую войну против португальских колонизаторов. На первом этапе войны базы партизан были расположены в соседней Республике Гвинее. С января 1963 года Кабрал являлся председателем Военного совета революционных народных вооружённых сил (ФАРП). К 1967 году ПАИГК контролировал до 80 % территории страны. Это были крупнейшие военные неудачи португальцев в борьбе с африканскими движениями. Кабрал требовал от бойцов не верить колдунам, помогать мирному населению. В начале 1970 года во контролем ПАИГК оказалась большая часть Гвинеи. Фактически португальцы удерживали только два крупнейших города колонии — Бисау и Бафата — и их окрестности. В это время Кабрал выступал не только как талантливый организатор, но и как пропагандист и представитель гвинейского народа за рубежом — выступал с докладами о национально-освободительной борьбе в Африке на международных конференциях и в ООН. 1970 году его вместе с Агостиньо Нето (президентом МПЛА) и Марселино душ Сантушем (вице-президентом ФРЕЛИМО) принимал Папа Римский Павел VI. Встречался с лидерами движения неприсоединения: Иосипом Броз Тито, Гамалем Абдель Насером, Джавахарлалом Неру.

В декабре 1972 года вместе с секретарем Президиума Верховного Совета Михаилом Георгадзе прилетел в Крым на празднование 50-й годовщины создания СССР. Представлял ПАИГК на 23-м и 24-м съездах КПСС.

Смерть

После ряда неудачных покушений был убит. Около 23 часов 20 января 1973 года, возвращаясь домой после официального приёма в посольстве Польши в Конакри (Гвинея), Кабрал с женой и несколькими членами исполкома и ЦК ПАИГК был задержан группой неизвестных лиц. При задержании Кабрал был убит выстрелом в затылок, а остальных его спутников переправили из Конакри в Португальскую Гвинею, в город Бисау. Об этом сообщил командующий народной армии Гвинейской Республики Тумани, Сангаре. Существует несколько версий убийства Амилкара Кабрала. По официальной версии лица, задержавшие и застрелившие Кабрала, были выпускниками возглавляемого им Учебного центра, оказавшиеся агентами португальской разведки. По другой версии, причина убийства была в соперничестве в борьбе за власть со стороны Иносенсио Кани, другого члена ПАИГК. Правозащитники Гвинеи (Конакри) обвиняют в причастности к смерти Амилкара Кабрала бывшего лидер страны Секу Туре, который якобы завидовал популярности убитого лидера.

Гвинейские военные арестовали около ста офицеров и партизан-солдат ПАИГК, обвинив их в причастности к заговору с целью убийства Кабрал и попытке захватить власть в движении, и расстреляли их.

Убийство Кабрала не остановило антиколониального движения. В 1973 году Португальская Гвинея стала независимым государством Гвинея-Бисау, первым лидером которого стал сводный брат Амилкара Луиш де Альмейда Кабрал. Принято считать, что войну в Гвинее Португалия проиграла. Неудачи в Гвинее заставили португальских военных свергнуть фашистский режим в метрополии и признать независимость колоний.

Идейное наследие

Кабрал являлся революционным теоретиком, автором многих работ по проблемам национально-освободительного движения, почётным доктором Института Африки АН СССР (1971). Его перу принадлежат также поэтические произведения. К концу 80 было опубликовано 10 стихотворений Кабрала. Одни исследователи (Мануэл Феррейра) относят их к литературе Кабо-Верде. Другие считают Амилкара основоположником письменной поэзии Гвинеи Бисау. Из поэмы Амилкара Кабрала 1946 г. «Мой мятежный клич облетел дальние страны, пересёк моря и океаны и заставил трепетать моё сердце» (Напечатано в журнале «Возвес» в 1974 г.).

Хотя Кабрал считал себя скорее практиком, чем теоретиком, он постоянно занимался разработкой вопросов тактики и стратегии, целей и средств антиколониальной борьбы. Свои мысли высказывал в статьях и речах. Важное место в антиколониальной борьбе, по мнению Кабрала, занимала культура, поэтому вопросам культуры он уделял большое внимание. Культура колонизированного и угнетенного народа должна противопоставляться культуре колонизатора.

Несмотря на привлечение марксистской методологии, взгляды Кабрала типичны для африканских социалистов. Африканское общество он считал изначально бесклассовым. Примером для него была традиционная община народа баланте. Кабрал отрицательно относился к революционным концепциям Че Гевары о фокизме. По мнению Амилкара, для революции необходимы определённые условия. Оригинальной является теория Кабрала о «классовом самоубийстве». Согласно концепции лидера гвинейской революции, вследствие отсутствия сознательного рабочего класса национально-освободительною борьбу в Африке должна возглавить национальная буржуазия. Потом она может либо стать эксплуататором народа либо, совершив классовое самоубийство, слиться с ним. Такие взгляды объясняются неразвитостью капиталистических отношении в Португальской Гвинеи.

Освободительная движения «третьего мира»

Кабрал считал, что в эпоху монополистического капитализма и империализма главными действующими лицами мировой истории становятся освободительные движения «третьего мира». Настоящие общественные преобразования приходят только с завоеванием коренными народами контроля над производительными силами, тогда как формальная политическая независимость приводит к продолжению колониализма, только в измененном виде — в виде неоколониализма. Политическая независимость — не цель освободительной борьбы, но один из моментов процесса борьбы. Если история — это развитие производительных сил, говорил Кабрал, колонизируемый может вернуть себе историю, только завладев средствами производства. Потенциал для революции — в формировании антиимпериалистического союза различных социальных групп, включая крестьянство и мелкую буржуазию. После получения независимости этот союз может распасться, и с этого монолита выделится национальная буржуазия, «средняя класс» и т. д. Произойдет это или нет, будет зависеть от поведения низших слоев мелкой буржуазии и интеллигенции.

Революционные кадры

Рабочий класс, в частности промышленный пролетариат, в силу своей малочисленности не мог играть решающей роли в национально-освободительной борьбе в колониях. Задачу передового отряда, выступавшего во главе преимущественно сельских масс, выполнял союз национальной мелкой буржуазии и интеллигенции. Этот союз оформлялся в виде революционной партии.

На первом этапе борьбы кадры для революционной партии надо искать среди слоев с противоречивой классовой позицией, не уверенных в своем месте в обществе. Это могут быть бывшие крестьяне, а сейчас городские наёмные работники. Поскольку эти трудовые мигранты видят эксплуатацию воочию, они скорее крестьян осознают ее реальность и делают соответствующие политические выводы (хотя объективно их могут эксплуатировать не так жестоко, как крестьян).

«Классовое самоубийство»

Кабрал был убежден, что ключом к успешной социальной революции на периферии капиталистического мира является роль, которую должно сыграть мелкобуржуазное руководство национального движения после завоевания независимости. В тот момент, когда приходит национальное освобождение и революционная мелкая буржуазия получает власть, народ возвращается к истории, и наружу снова вырываются внутренние социальные противоречия, затушеванные во время вооруженной борьбы против колониализма. Когда эти противоречия проявятся, революционная мелкая буржуазия оказывается перед выбором: либо стать национальной буржуазией, или продолжить революцию и осуществить своё историческое призвание — осуществить социальную революцию. Кабрал настаивал на том, что чтобы осуществить своё историческое призвание, мелкая буржуазия должна совершить «классовое самоубийство», вместо следования своим непосредственным вещественным интересам прислушиваться к революционному сознанию. По причине отсутствия или немногочисленности настоящего рабочего класса мелкая буржуазия должна в интересах общества пожертвовать своим состоянием и привилегиями, отождествив себя с трудящимися массами. Вероятность самоубийства зависит от глубины проникновения революционных идей в среду мелкой буржуазии, а также от места, которое будет занимать революционная фракция этого класса после обретения независимости. Неспособность совершить классовой самоубийство означает воспроизведение эксплуатационных отношений в новой конфигурация: пару колонизатор-колонизируемый сменит пара национальная буржуазия-пролетариат. Посредством классового самоубийства буржуазии борьба за национальное освобождение перерастает в борьбу за освобождение социальное.

Память

Именем Амилкара Кабрала названа площадь в Москве и футбольный кубок в Африке, международный аэропорт на острове Сал (Кабо-Верде), университет в Бисау, центр культуры в Боа-Виста (Бразилия), улица в Сен-Дени (Франция), молодёжная организация в Гвинее-Бисау «Африканская молодёжь Амилкара Кабрала», партизанские отряды в Уганде, боровшиеся против режима Мильтона Оботе, так называемые «комитеты Амилкара Кабрала» в Анголе выступавшие против правительства Агостиньо Нето слева. Памятник национальному герою установлен на его родине в г. Бафата. Амилкар Кабрал стал прототипом Кэндала главного героя повестей советского журналиста-международника Евгения Коршунова «Гроза над лагуной», «Под белым крестом», «Рассвет в дебрях буша», писателя из Мали Сейду Диарры «Золотой нож». В Гвинее (совместно с Румынией) был снят в 1977 документальный фильм «Амилкар Кабрал — борец за свободу». Взгляды и личность Амилкара Кабрала являются предметом обсуждения в фильме французского режиссёра Криса Маркера «Sans Soleil».

Сочинения

• Джасси А. Правда о португальских колониях в Африке. / Пер. с английского и французского. — М., 1961.
• Революция в Гвинее (Избранные статьи и речи). / Пер. с английского, португальского, французского. — М., 1973.

Литература

• Вооруженная борьба народов Африки за свободу и независимость / под ред. Тягуненко В. Л.. — М.: Наука, 1974. — 443 с. — 3500 экз.
• Игнатьев O. K. Амилкар Кабрал — сын Африки. — М., 1975.
• «К-22» — Линейный крейсер / [под общ. ред. Н. В. Огаркова]. — М. : Военное изд-во М-ва обороны СССР, 1979. — 654 с. — (Советская военная энциклопедия : [в 8 т.] ; 1976—1980, т. 4).</span>
• Ульяновский Р. А. Политические портреты борцов за национальную независимость. — М.: Политиздат, 1983.
• Хазанов А. М. [cyberleninka.ru/article/n/pokolenie-kabrala-put-v-revolyutsiyu «Поколение Кабрала»: путь в революцию] // Новая и новейшая история. — 2012. — № 3. — С. 159—184.

Отрывок, характеризующий Кабрал, Амилкар

Князь Андрей остановился в Брюнне у своего знакомого, русского дипломата .Билибина.
– А, милый князь, нет приятнее гостя, – сказал Билибин, выходя навстречу князю Андрею. – Франц, в мою спальню вещи князя! – обратился он к слуге, провожавшему Болконского. – Что, вестником победы? Прекрасно. А я сижу больной, как видите.
Князь Андрей, умывшись и одевшись, вышел в роскошный кабинет дипломата и сел за приготовленный обед. Билибин покойно уселся у камина.
Князь Андрей не только после своего путешествия, но и после всего похода, во время которого он был лишен всех удобств чистоты и изящества жизни, испытывал приятное чувство отдыха среди тех роскошных условий жизни, к которым он привык с детства. Кроме того ему было приятно после австрийского приема поговорить хоть не по русски (они говорили по французски), но с русским человеком, который, он предполагал, разделял общее русское отвращение (теперь особенно живо испытываемое) к австрийцам.
Билибин был человек лет тридцати пяти, холостой, одного общества с князем Андреем. Они были знакомы еще в Петербурге, но еще ближе познакомились в последний приезд князя Андрея в Вену вместе с Кутузовым. Как князь Андрей был молодой человек, обещающий пойти далеко на военном поприще, так, и еще более, обещал Билибин на дипломатическом. Он был еще молодой человек, но уже немолодой дипломат, так как он начал служить с шестнадцати лет, был в Париже, в Копенгагене и теперь в Вене занимал довольно значительное место. И канцлер и наш посланник в Вене знали его и дорожили им. Он был не из того большого количества дипломатов, которые обязаны иметь только отрицательные достоинства, не делать известных вещей и говорить по французски для того, чтобы быть очень хорошими дипломатами; он был один из тех дипломатов, которые любят и умеют работать, и, несмотря на свою лень, он иногда проводил ночи за письменным столом. Он работал одинаково хорошо, в чем бы ни состояла сущность работы. Его интересовал не вопрос «зачем?», а вопрос «как?». В чем состояло дипломатическое дело, ему было всё равно; но составить искусно, метко и изящно циркуляр, меморандум или донесение – в этом он находил большое удовольствие. Заслуги Билибина ценились, кроме письменных работ, еще и по его искусству обращаться и говорить в высших сферах.
Билибин любил разговор так же, как он любил работу, только тогда, когда разговор мог быть изящно остроумен. В обществе он постоянно выжидал случая сказать что нибудь замечательное и вступал в разговор не иначе, как при этих условиях. Разговор Билибина постоянно пересыпался оригинально остроумными, законченными фразами, имеющими общий интерес.
Эти фразы изготовлялись во внутренней лаборатории Билибина, как будто нарочно, портативного свойства, для того, чтобы ничтожные светские люди удобно могли запоминать их и переносить из гостиных в гостиные. И действительно, les mots de Bilibine se colportaient dans les salons de Vienne, [Отзывы Билибина расходились по венским гостиным] и часто имели влияние на так называемые важные дела.
Худое, истощенное, желтоватое лицо его было всё покрыто крупными морщинами, которые всегда казались так чистоплотно и старательно промыты, как кончики пальцев после бани. Движения этих морщин составляли главную игру его физиономии. То у него морщился лоб широкими складками, брови поднимались кверху, то брови спускались книзу, и у щек образовывались крупные морщины. Глубоко поставленные, небольшие глаза всегда смотрели прямо и весело.
– Ну, теперь расскажите нам ваши подвиги, – сказал он.
Болконский самым скромным образом, ни разу не упоминая о себе, рассказал дело и прием военного министра.
– Ils m'ont recu avec ma nouvelle, comme un chien dans un jeu de quilles, [Они приняли меня с этою вестью, как принимают собаку, когда она мешает игре в кегли,] – заключил он.
Билибин усмехнулся и распустил складки кожи.
– Cependant, mon cher, – сказал он, рассматривая издалека свой ноготь и подбирая кожу над левым глазом, – malgre la haute estime que je professe pour le православное российское воинство, j'avoue que votre victoire n'est pas des plus victorieuses. [Однако, мой милый, при всем моем уважении к православному российскому воинству, я полагаю, что победа ваша не из самых блестящих.]
Он продолжал всё так же на французском языке, произнося по русски только те слова, которые он презрительно хотел подчеркнуть.
– Как же? Вы со всею массой своею обрушились на несчастного Мортье при одной дивизии, и этот Мортье уходит у вас между рук? Где же победа?
– Однако, серьезно говоря, – отвечал князь Андрей, – всё таки мы можем сказать без хвастовства, что это немного получше Ульма…
– Отчего вы не взяли нам одного, хоть одного маршала?
– Оттого, что не всё делается, как предполагается, и не так регулярно, как на параде. Мы полагали, как я вам говорил, зайти в тыл к семи часам утра, а не пришли и к пяти вечера.
– Отчего же вы не пришли к семи часам утра? Вам надо было притти в семь часов утра, – улыбаясь сказал Билибин, – надо было притти в семь часов утра.
– Отчего вы не внушили Бонапарту дипломатическим путем, что ему лучше оставить Геную? – тем же тоном сказал князь Андрей.
– Я знаю, – перебил Билибин, – вы думаете, что очень легко брать маршалов, сидя на диване перед камином. Это правда, а всё таки, зачем вы его не взяли? И не удивляйтесь, что не только военный министр, но и августейший император и король Франц не будут очень осчастливлены вашей победой; да и я, несчастный секретарь русского посольства, не чувствую никакой потребности в знак радости дать моему Францу талер и отпустить его с своей Liebchen [милой] на Пратер… Правда, здесь нет Пратера.
Он посмотрел прямо на князя Андрея и вдруг спустил собранную кожу со лба.
– Теперь мой черед спросить вас «отчего», мой милый, – сказал Болконский. – Я вам признаюсь, что не понимаю, может быть, тут есть дипломатические тонкости выше моего слабого ума, но я не понимаю: Мак теряет целую армию, эрцгерцог Фердинанд и эрцгерцог Карл не дают никаких признаков жизни и делают ошибки за ошибками, наконец, один Кутузов одерживает действительную победу, уничтожает charme [очарование] французов, и военный министр не интересуется даже знать подробности.
– Именно от этого, мой милый. Voyez vous, mon cher: [Видите ли, мой милый:] ура! за царя, за Русь, за веру! Tout ca est bel et bon, [все это прекрасно и хорошо,] но что нам, я говорю – австрийскому двору, за дело до ваших побед? Привезите вы нам свое хорошенькое известие о победе эрцгерцога Карла или Фердинанда – un archiduc vaut l'autre, [один эрцгерцог стоит другого,] как вам известно – хоть над ротой пожарной команды Бонапарте, это другое дело, мы прогремим в пушки. А то это, как нарочно, может только дразнить нас. Эрцгерцог Карл ничего не делает, эрцгерцог Фердинанд покрывается позором. Вену вы бросаете, не защищаете больше, comme si vous nous disiez: [как если бы вы нам сказали:] с нами Бог, а Бог с вами, с вашей столицей. Один генерал, которого мы все любили, Шмит: вы его подводите под пулю и поздравляете нас с победой!… Согласитесь, что раздразнительнее того известия, которое вы привозите, нельзя придумать. C'est comme un fait expres, comme un fait expres. [Это как нарочно, как нарочно.] Кроме того, ну, одержи вы точно блестящую победу, одержи победу даже эрцгерцог Карл, что ж бы это переменило в общем ходе дел? Теперь уж поздно, когда Вена занята французскими войсками.
– Как занята? Вена занята?
– Не только занята, но Бонапарте в Шенбрунне, а граф, наш милый граф Врбна отправляется к нему за приказаниями.
Болконский после усталости и впечатлений путешествия, приема и в особенности после обеда чувствовал, что он не понимает всего значения слов, которые он слышал.
– Нынче утром был здесь граф Лихтенфельс, – продолжал Билибин, – и показывал мне письмо, в котором подробно описан парад французов в Вене. Le prince Murat et tout le tremblement… [Принц Мюрат и все такое…] Вы видите, что ваша победа не очень то радостна, и что вы не можете быть приняты как спаситель…
– Право, для меня всё равно, совершенно всё равно! – сказал князь Андрей, начиная понимать,что известие его о сражении под Кремсом действительно имело мало важности ввиду таких событий, как занятие столицы Австрии. – Как же Вена взята? А мост и знаменитый tete de pont, [мостовое укрепление,] и князь Ауэрсперг? У нас были слухи, что князь Ауэрсперг защищает Вену, – сказал он.
– Князь Ауэрсперг стоит на этой, на нашей, стороне и защищает нас; я думаю, очень плохо защищает, но всё таки защищает. А Вена на той стороне. Нет, мост еще не взят и, надеюсь, не будет взят, потому что он минирован, и его велено взорвать. В противном случае мы были бы давно в горах Богемии, и вы с вашею армией провели бы дурную четверть часа между двух огней.
– Но это всё таки не значит, чтобы кампания была кончена, – сказал князь Андрей.
– А я думаю, что кончена. И так думают большие колпаки здесь, но не смеют сказать этого. Будет то, что я говорил в начале кампании, что не ваша echauffouree de Durenstein, [дюренштейнская стычка,] вообще не порох решит дело, а те, кто его выдумали, – сказал Билибин, повторяя одно из своих mots [словечек], распуская кожу на лбу и приостанавливаясь. – Вопрос только в том, что скажет берлинское свидание императора Александра с прусским королем. Ежели Пруссия вступит в союз, on forcera la main a l'Autriche, [принудят Австрию,] и будет война. Ежели же нет, то дело только в том, чтоб условиться, где составлять первоначальные статьи нового Саmро Formio. [Кампо Формио.]
– Но что за необычайная гениальность! – вдруг вскрикнул князь Андрей, сжимая свою маленькую руку и ударяя ею по столу. – И что за счастие этому человеку!
– Buonaparte? [Буонапарте?] – вопросительно сказал Билибин, морща лоб и этим давая чувствовать, что сейчас будет un mot [словечко]. – Bu onaparte? – сказал он, ударяя особенно на u . – Я думаю, однако, что теперь, когда он предписывает законы Австрии из Шенбрунна, il faut lui faire grace de l'u . [надо его избавить от и.] Я решительно делаю нововведение и называю его Bonaparte tout court [просто Бонапарт].
– Нет, без шуток, – сказал князь Андрей, – неужели вы думаете,что кампания кончена?
– Я вот что думаю. Австрия осталась в дурах, а она к этому не привыкла. И она отплатит. А в дурах она осталась оттого, что, во первых, провинции разорены (on dit, le православное est terrible pour le pillage), [говорят, что православное ужасно по части грабежей,] армия разбита, столица взята, и всё это pour les beaux yeux du [ради прекрасных глаз,] Сардинское величество. И потому – entre nous, mon cher [между нами, мой милый] – я чутьем слышу, что нас обманывают, я чутьем слышу сношения с Францией и проекты мира, тайного мира, отдельно заключенного.
– Это не может быть! – сказал князь Андрей, – это было бы слишком гадко.
– Qui vivra verra, [Поживем, увидим,] – сказал Билибин, распуская опять кожу в знак окончания разговора.
Когда князь Андрей пришел в приготовленную для него комнату и в чистом белье лег на пуховики и душистые гретые подушки, – он почувствовал, что то сражение, о котором он привез известие, было далеко, далеко от него. Прусский союз, измена Австрии, новое торжество Бонапарта, выход и парад, и прием императора Франца на завтра занимали его.
Он закрыл глаза, но в то же мгновение в ушах его затрещала канонада, пальба, стук колес экипажа, и вот опять спускаются с горы растянутые ниткой мушкатеры, и французы стреляют, и он чувствует, как содрогается его сердце, и он выезжает вперед рядом с Шмитом, и пули весело свистят вокруг него, и он испытывает то чувство удесятеренной радости жизни, какого он не испытывал с самого детства.
Он пробудился…
«Да, всё это было!…» сказал он, счастливо, детски улыбаясь сам себе, и заснул крепким, молодым сном.


На другой день он проснулся поздно. Возобновляя впечатления прошедшего, он вспомнил прежде всего то, что нынче надо представляться императору Францу, вспомнил военного министра, учтивого австрийского флигель адъютанта, Билибина и разговор вчерашнего вечера. Одевшись в полную парадную форму, которой он уже давно не надевал, для поездки во дворец, он, свежий, оживленный и красивый, с подвязанною рукой, вошел в кабинет Билибина. В кабинете находились четыре господина дипломатического корпуса. С князем Ипполитом Курагиным, который был секретарем посольства, Болконский был знаком; с другими его познакомил Билибин.
Господа, бывавшие у Билибина, светские, молодые, богатые и веселые люди, составляли и в Вене и здесь отдельный кружок, который Билибин, бывший главой этого кружка, называл наши, les nфtres. В кружке этом, состоявшем почти исключительно из дипломатов, видимо, были свои, не имеющие ничего общего с войной и политикой, интересы высшего света, отношений к некоторым женщинам и канцелярской стороны службы. Эти господа, повидимому, охотно, как своего (честь, которую они делали немногим), приняли в свой кружок князя Андрея. Из учтивости, и как предмет для вступления в разговор, ему сделали несколько вопросов об армии и сражении, и разговор опять рассыпался на непоследовательные, веселые шутки и пересуды.
– Но особенно хорошо, – говорил один, рассказывая неудачу товарища дипломата, – особенно хорошо то, что канцлер прямо сказал ему, что назначение его в Лондон есть повышение, и чтоб он так и смотрел на это. Видите вы его фигуру при этом?…
– Но что всего хуже, господа, я вам выдаю Курагина: человек в несчастии, и этим то пользуется этот Дон Жуан, этот ужасный человек!
Князь Ипполит лежал в вольтеровском кресле, положив ноги через ручку. Он засмеялся.
– Parlez moi de ca, [Ну ка, ну ка,] – сказал он.
– О, Дон Жуан! О, змея! – послышались голоса.
– Вы не знаете, Болконский, – обратился Билибин к князю Андрею, – что все ужасы французской армии (я чуть было не сказал – русской армии) – ничто в сравнении с тем, что наделал между женщинами этот человек.
– La femme est la compagne de l'homme, [Женщина – подруга мужчины,] – произнес князь Ипполит и стал смотреть в лорнет на свои поднятые ноги.
Билибин и наши расхохотались, глядя в глаза Ипполиту. Князь Андрей видел, что этот Ипполит, которого он (должно было признаться) почти ревновал к своей жене, был шутом в этом обществе.
– Нет, я должен вас угостить Курагиным, – сказал Билибин тихо Болконскому. – Он прелестен, когда рассуждает о политике, надо видеть эту важность.
Он подсел к Ипполиту и, собрав на лбу свои складки, завел с ним разговор о политике. Князь Андрей и другие обступили обоих.
– Le cabinet de Berlin ne peut pas exprimer un sentiment d'alliance, – начал Ипполит, значительно оглядывая всех, – sans exprimer… comme dans sa derieniere note… vous comprenez… vous comprenez… et puis si sa Majeste l'Empereur ne deroge pas au principe de notre alliance… [Берлинский кабинет не может выразить свое мнение о союзе, не выражая… как в своей последней ноте… вы понимаете… вы понимаете… впрочем, если его величество император не изменит сущности нашего союза…]
– Attendez, je n'ai pas fini… – сказал он князю Андрею, хватая его за руку. – Je suppose que l'intervention sera plus forte que la non intervention. Et… – Он помолчал. – On ne pourra pas imputer a la fin de non recevoir notre depeche du 28 novembre. Voila comment tout cela finira. [Подождите, я не кончил. Я думаю, что вмешательство будет прочнее чем невмешательство И… Невозможно считать дело оконченным непринятием нашей депеши от 28 ноября. Чем то всё это кончится.]
И он отпустил руку Болконского, показывая тем, что теперь он совсем кончил.