Калманович, Шабтай Генрихович

Шабтай Калманович
лит. Šabtajus Kalmanovičius
Имя при рождении:	Шабтай Генрихович Калманович
Дата рождения:	18 декабря 1947(1947-12-18)
Место рождения:	Каунас, Литовская ССР, СССР
Дата смерти:	2 ноября 2009(2009-11-02) (61 год)
Место смерти:	Москва, Россия
Гражданство:	СССР СССР → Россия Россия → Литва Литва → Израиль Израиль
Образование	Каунасский политехнический институт
Компания	Женская сборная России по баскетболу
Должность	генеральный менеджер
Компания	Спартак
Должность	Владелец
Компания	ОАО "Тишинка"
Должность	генеральный директор
Компания	Дорогомиловский рынок
Должность	Владелец
Награды и премии

Шабта́й Ге́нрихович Калмано́вич (лит. Šabtajus Kalmanovičius; 18 декабря 1947, Каунас — 2 ноября 2009, Москва) — израильский и российский предприниматель, генеральный менеджер женской сборной России по баскетболу, владелец женского баскетбольного клуба «Спартак» (Московская область), генеральный директор ОАО «Тишинка» (с 1994 года), владелец Дорогомиловского рынка, организатор российских гастролей звёзд мировой эстрады.

Биография

В маленьком городке Рамигала под Паневежисом (Литва) жили несколько поколений его предков. Дед был владельцем продовольственного магазина и председателем городской еврейской общины. Отец — заместитель директора завода резиновых изделий, а мать — главный бухгалтер мясокомбината. В их семье основным языком был идиш.

В 1965 году он окончил среднюю школу и поступил в Каунасский политехнический институт. Диплом инженера по автоматизации химического производства он получил в 1971 году. После окончания института Калманович год прослужил в рядах Советской армии. По его словам, после института прошёл разведшколу КГБ.

В 1971 году он вместе с семьёй репатриировался в Израиль, где учился в Еврейском университете в Иерусалиме и начал заниматься бизнесом. Работал в Ботсване, Сьерра-Леоне и других странах^{[каких?]}.

В июле 1976 года организовал первые гастроли Владимира Высоцкого в США.

В 1987 году был приговорён властями Израиля к 9 годам заключения за шпионаж в пользу СССР; просидел 5,5 лет в израильской тюрьме, в 1993 году был помилован и освобождён. Ходатайства об его освобождении направляли Горбачёв, Янаев, Пуго, Руцкой и другие государственные деятели, а также многие мастера культуры. По свидетельствам некоторых бывших кадровых сотрудников ГРУ Генштаба ВС СССР, штатным агентом спецслужб СССР Калманович не являлся, но «был интересным „осведомителем“, хотя наши люди с ним работали так, что он и не догадывался об этом».

Имел фармацевтическую фирму, одну из крупнейших в России. Являлся гражданином трёх государств (Литва, Россия и Израиль), говорил на более чем десяти языках (идиш, литовский, русский, польский, немецкий, английский, иврит, арабский и др.).

За успехи руководимой Калмановичем самой именитой литовской баскетбольной команды «Жальгирис» (победа в Евролиге 1999 г.), в которую он, по его словам, в 1996—1999 годах вложил 6,5 миллиона долларов за 3,5 года, 28 апреля 1999 года Президент Литвы наградил его орденом Великого князя Литовского Гядиминаса. С тех пор Шабтай Калманович утверждал, что за эту победу он получил титул барона и предпочитал, чтобы его называли Шабтай фон Калманович.

В начале 2000-х был генеральным менеджером женского баскетбольного клуба Уральской горно-металлургической компании (УГМК, Екатеринбург).

В последние годы Калманович владел женской баскетбольной командой «Спартак» из города Видное, на которую ежегодно тратил по 7 миллионов долларов, и был генеральным менеджером женской баскетбольной сборной России.

Являлся советником губернатора Московской области Бориса Громова.

Шабтай Калманович был убит (неизвестные преступники прямо в центре Москвы выпустили несколько очередей из автоматического оружия по легковой машине «Мерседес» в которой он находился; от полученных ранений бизнесмен скончался на месте) 2 ноября 2009 года. Следствие считает его убийство заказным. Однако убийство раскрыто не было: в 2011 году следствие по делу было приостановлено, при этом, как сообщается, «не удалось обнаружить ни исполнителей, ни заказчиков, ни организаторов преступления».

5 ноября Калманович был похоронен на 1-м участке кладбища «Сгула» в Петах-Тикве (Израиль).

Семья

• В 1975 году в Израиле Калманович женился на враче-гинекологе Татьяне Ярославской из Ленинграда.
  • Дочь Лиат (1977 г. рожд.)

• Вторая жена — Анастасия Калманович.
  • Дочь Даниэлла, жила с отцом после развода.

• Третья жена — Анна Архипова, член сборной России по баскетболу.
  • В 2005 году родились двое сыновей-близнецов: Александр и Григорий.

Его родители похоронены в Израиле.

Награды

• Офицер ордена Великого князя Литовского Гядиминаса (Литва, 27 апреля 1999 года)
• Знак отличия «За заслуги перед Московской областью» (Московская область, 13 апреля 2009 года)

Ссылки

• Калманович, Шабтай — статья в Лентапедии. 2012 год.
• Пётр Люкимсон. [www.isra.com/lit-29783.html Такой очаровательный подонок] // , «Новости недели», 04.12.2006
• [kp.ru/print/article/24388/567093/ Был ли Калманович «двойным агентом»?] // «Комсомольская правда», 03.11.2009
• [www.kompromat.lv/item.php?docid=readn&id=1683 Шабтай Калманович: «Я нахожусь в контакте с офисом вашей президентши»] // kompromat.lv
• [www.sportsdaily.ru/articles/generalnyiy-menedzher-c2-abspartaka-c2-bb-vidnoe-shabtay-fon-kalmanovich-russkie-pridut-persona-15168 Генеральный менеджер «Спартака» (Видное) Шабтай фон Калманович: Русские придут] // «Спорт день за днём», № 719, 29.02.2008
• [nakolochka.blogspot.com/2009/11/blog-post_3439.html Фотографии с места убийства и интервью Шабтая Калмановича]

Отрывок, характеризующий Калманович, Шабтай Генрихович

В начале зимы, князь Николай Андреич Болконский с дочерью приехали в Москву. По своему прошедшему, по своему уму и оригинальности, в особенности по ослаблению на ту пору восторга к царствованию императора Александра, и по тому анти французскому и патриотическому направлению, которое царствовало в то время в Москве, князь Николай Андреич сделался тотчас же предметом особенной почтительности москвичей и центром московской оппозиции правительству.
Князь очень постарел в этот год. В нем появились резкие признаки старости: неожиданные засыпанья, забывчивость ближайших по времени событий и памятливость к давнишним, и детское тщеславие, с которым он принимал роль главы московской оппозиции. Несмотря на то, когда старик, особенно по вечерам, выходил к чаю в своей шубке и пудренном парике, и начинал, затронутый кем нибудь, свои отрывистые рассказы о прошедшем, или еще более отрывистые и резкие суждения о настоящем, он возбуждал во всех своих гостях одинаковое чувство почтительного уважения. Для посетителей весь этот старинный дом с огромными трюмо, дореволюционной мебелью, этими лакеями в пудре, и сам прошлого века крутой и умный старик с его кроткою дочерью и хорошенькой француженкой, которые благоговели перед ним, – представлял величественно приятное зрелище. Но посетители не думали о том, что кроме этих двух трех часов, во время которых они видели хозяев, было еще 22 часа в сутки, во время которых шла тайная внутренняя жизнь дома.
В последнее время в Москве эта внутренняя жизнь сделалась очень тяжела для княжны Марьи. Она была лишена в Москве тех своих лучших радостей – бесед с божьими людьми и уединения, – которые освежали ее в Лысых Горах, и не имела никаких выгод и радостей столичной жизни. В свет она не ездила; все знали, что отец не пускает ее без себя, а сам он по нездоровью не мог ездить, и ее уже не приглашали на обеды и вечера. Надежду на замужество княжна Марья совсем оставила. Она видела ту холодность и озлобление, с которыми князь Николай Андреич принимал и спроваживал от себя молодых людей, могущих быть женихами, иногда являвшихся в их дом. Друзей у княжны Марьи не было: в этот приезд в Москву она разочаровалась в своих двух самых близких людях. М lle Bourienne, с которой она и прежде не могла быть вполне откровенна, теперь стала ей неприятна и она по некоторым причинам стала отдаляться от нее. Жюли, которая была в Москве и к которой княжна Марья писала пять лет сряду, оказалась совершенно чужою ей, когда княжна Марья вновь сошлась с нею лично. Жюли в это время, по случаю смерти братьев сделавшись одной из самых богатых невест в Москве, находилась во всем разгаре светских удовольствий. Она была окружена молодыми людьми, которые, как она думала, вдруг оценили ее достоинства. Жюли находилась в том периоде стареющейся светской барышни, которая чувствует, что наступил последний шанс замужества, и теперь или никогда должна решиться ее участь. Княжна Марья с грустной улыбкой вспоминала по четвергам, что ей теперь писать не к кому, так как Жюли, Жюли, от присутствия которой ей не было никакой радости, была здесь и виделась с нею каждую неделю. Она, как старый эмигрант, отказавшийся жениться на даме, у которой он проводил несколько лет свои вечера, жалела о том, что Жюли была здесь и ей некому писать. Княжне Марье в Москве не с кем было поговорить, некому поверить своего горя, а горя много прибавилось нового за это время. Срок возвращения князя Андрея и его женитьбы приближался, а его поручение приготовить к тому отца не только не было исполнено, но дело напротив казалось совсем испорчено, и напоминание о графине Ростовой выводило из себя старого князя, и так уже большую часть времени бывшего не в духе. Новое горе, прибавившееся в последнее время для княжны Марьи, были уроки, которые она давала шестилетнему племяннику. В своих отношениях с Николушкой она с ужасом узнавала в себе свойство раздражительности своего отца. Сколько раз она ни говорила себе, что не надо позволять себе горячиться уча племянника, почти всякий раз, как она садилась с указкой за французскую азбуку, ей так хотелось поскорее, полегче перелить из себя свое знание в ребенка, уже боявшегося, что вот вот тетя рассердится, что она при малейшем невнимании со стороны мальчика вздрагивала, торопилась, горячилась, возвышала голос, иногда дергала его за руку и ставила в угол. Поставив его в угол, она сама начинала плакать над своей злой, дурной натурой, и Николушка, подражая ей рыданьями, без позволенья выходил из угла, подходил к ней и отдергивал от лица ее мокрые руки, и утешал ее. Но более, более всего горя доставляла княжне раздражительность ее отца, всегда направленная против дочери и дошедшая в последнее время до жестокости. Ежели бы он заставлял ее все ночи класть поклоны, ежели бы он бил ее, заставлял таскать дрова и воду, – ей бы и в голову не пришло, что ее положение трудно; но этот любящий мучитель, самый жестокий от того, что он любил и за то мучил себя и ее, – умышленно умел не только оскорбить, унизить ее, но и доказать ей, что она всегда и во всем была виновата. В последнее время в нем появилась новая черта, более всего мучившая княжну Марью – это было его большее сближение с m lle Bourienne. Пришедшая ему, в первую минуту по получении известия о намерении своего сына, мысль шутка о том, что ежели Андрей женится, то и он сам женится на Bourienne, – видимо понравилась ему, и он с упорством последнее время (как казалось княжне Марье) только для того, чтобы ее оскорбить, выказывал особенную ласку к m lle Bоurienne и выказывал свое недовольство к дочери выказываньем любви к Bourienne.
Однажды в Москве, в присутствии княжны Марьи (ей казалось, что отец нарочно при ней это сделал), старый князь поцеловал у m lle Bourienne руку и, притянув ее к себе, обнял лаская. Княжна Марья вспыхнула и выбежала из комнаты. Через несколько минут m lle Bourienne вошла к княжне Марье, улыбаясь и что то весело рассказывая своим приятным голосом. Княжна Марья поспешно отерла слезы, решительными шагами подошла к Bourienne и, видимо сама того не зная, с гневной поспешностью и взрывами голоса, начала кричать на француженку: «Это гадко, низко, бесчеловечно пользоваться слабостью…» Она не договорила. «Уйдите вон из моей комнаты», прокричала она и зарыдала.
На другой день князь ни слова не сказал своей дочери; но она заметила, что за обедом он приказал подавать кушанье, начиная с m lle Bourienne. В конце обеда, когда буфетчик, по прежней привычке, опять подал кофе, начиная с княжны, князь вдруг пришел в бешенство, бросил костылем в Филиппа и тотчас же сделал распоряжение об отдаче его в солдаты. «Не слышат… два раза сказал!… не слышат!»
«Она – первый человек в этом доме; она – мой лучший друг, – кричал князь. – И ежели ты позволишь себе, – закричал он в гневе, в первый раз обращаясь к княжне Марье, – еще раз, как вчера ты осмелилась… забыться перед ней, то я тебе покажу, кто хозяин в доме. Вон! чтоб я не видал тебя; проси у ней прощенья!»
Княжна Марья просила прощенья у Амальи Евгеньевны и у отца за себя и за Филиппа буфетчика, который просил заступы.
В такие минуты в душе княжны Марьи собиралось чувство, похожее на гордость жертвы. И вдруг в такие то минуты, при ней, этот отец, которого она осуждала, или искал очки, ощупывая подле них и не видя, или забывал то, что сейчас было, или делал слабевшими ногами неверный шаг и оглядывался, не видал ли кто его слабости, или, что было хуже всего, он за обедом, когда не было гостей, возбуждавших его, вдруг задремывал, выпуская салфетку, и склонялся над тарелкой, трясущейся головой. «Он стар и слаб, а я смею осуждать его!» думала она с отвращением к самой себе в такие минуты.


В 1811 м году в Москве жил быстро вошедший в моду французский доктор, огромный ростом, красавец, любезный, как француз и, как говорили все в Москве, врач необыкновенного искусства – Метивье. Он был принят в домах высшего общества не как доктор, а как равный.
Князь Николай Андреич, смеявшийся над медициной, последнее время, по совету m lle Bourienne, допустил к себе этого доктора и привык к нему. Метивье раза два в неделю бывал у князя.
В Николин день, в именины князя, вся Москва была у подъезда его дома, но он никого не велел принимать; а только немногих, список которых он передал княжне Марье, велел звать к обеду.
Метивье, приехавший утром с поздравлением, в качестве доктора, нашел приличным de forcer la consigne [нарушить запрет], как он сказал княжне Марье, и вошел к князю. Случилось так, что в это именинное утро старый князь был в одном из своих самых дурных расположений духа. Он целое утро ходил по дому, придираясь ко всем и делая вид, что он не понимает того, что ему говорят, и что его не понимают. Княжна Марья твердо знала это состояние духа тихой и озабоченной ворчливости, которая обыкновенно разрешалась взрывом бешенства, и как перед заряженным, с взведенными курками, ружьем, ходила всё это утро, ожидая неизбежного выстрела. Утро до приезда доктора прошло благополучно. Пропустив доктора, княжна Марья села с книгой в гостиной у двери, от которой она могла слышать всё то, что происходило в кабинете.