Канафани, Гассан

Гассан Канафани
غسان كنفاني
Дата рождения:	9 апреля 1936(1936-04-09)
Место рождения:	Акко, Палестина
Дата смерти:	8 июля 1972(1972-07-08) (36 лет)
Место смерти:	Бейрут, Ливан
[www.ghassankanafani.com/ Ghassan Kanafani]

Гассан Канафани (9 апреля 1936, Акко, Палестина — 8 июля 1972, Бейрут, Ливан) — палестинский писатель и политический деятель, член руководства Народного фронта освобождения Палестины (автор программы НФОП, в которой был обозначен переход фронта на марксистские позиции), признанного террористической организацией в США, ЕС и Израиле.

Гассан Канафани широко известен своими произведениями не только в арабском мире, но и за его пределами. Помимо написанных им рассказов, романов и пьес он знаменит также благодаря своей публицистике и политической активности. Сам он указывал на неразделимость своих политических взглядов и творческой деятельности.

Благодаря Канафани в 60-е годы XX века появляется термин «литература сопротивления». Это понятие относится к творчеству палестинских писателей, которые создавали свои произведения после образования государства Израиль. Главной темой их рассказов был протест против «сионистской колонизации» Палестины, страдания палестинского народа, его борьба за образование собственного государства и стремление изгнать «оккупантов». Сам Гассан Канафани был одним из активных участников движения сопротивления и его идеологов: через деятельность в политических партиях и свои художественные произведения писатель способствовал росту патриотизма в народных массах и подъему национального самосознания. Самой важной отличительной чертой произведений Канафани является взаимосвязь между реальными политическими и историческими событиями и художественно-литературным творчеством. Во всех рассказах и романах писателя преобладает реалистическое направление.

Биография

Жизненный и творческий путь Гассана Канафани типичен для многих палестинских деятелей культуры и литературы. Он родился в городе Акко в среднеобеспеченной семье мусульман-суннитов. В детстве Канафани посещал французскую миссионерскую школу, пока не был вынужден вместе со всей семьей покинуть Палестину в 1948 году во время первой арабо-израильской войны. Его семья на какое-то время останавливается в Ливане, затем переезжает в Дамаск, где будущий писатель оканчивает школу и в 1952 году получает сертификат преподавателя от Ближневосточного агентства ООН по оказанию помощи палестинским беженцам. В том же году Гассан Канафани поступает в Дамасский университет на отделение арабской литературы, но не завершает курс обучения: в 1955 году его исключают за участие в организации «Движение арабских националистов».

В 1955 году в поисках заработка он отправляется в Кувейт, где в течение последующих восьми лет работает учителем в начальной школе и редактором газеты «Движения арабских националистов „ар-Рай“» («Мнение»). В Кувейте он сочиняет свои первые рассказы и занимается изучением марксизма. В 1960 году Канафани переезжает в Бейрут, где становится сотрудником газеты «аль-Хуррийа» («Свобода»), но в 1962 году он был вынужден оставить эту должность в связи с отсутствием у него необходимых официальных документов. Канафани становится главным редактором газеты «аль-Мухаррир» («Освободитель») и её еженедельного приложения «Палестина». В 1963 году выходит в свет его самая известная повесть «Люди под солнцем», переведенная на многие иностранные языки.

За значительный вклад писателя в арабскую литературу, превосходное изображение действительности и внутреннего мира героев в 1966 году он был награждён Ливанской премией по литературе, а в 1975 году — посмертно — Премией Лотоса, присуждаемой Конференцией афроазиатских писателей. Именно он впервые выдвинул термин «литература сопротивления» в своих работах, посвященных палестинской литературе периода израильской оккупации, вышедших в свет в 1966 и 1968 годах.

В 1967 году Канафани принимает участие в образовании «Народного фронта Освобождения Палестины», который появился как радикальное марксистское ответвление распавшейся к тому времени организации «Движение арабских националистов». В 1969 году Канафани основывает печатное издание новой организации «аль-Хадаф» («Цель») и становится её главным редактором. Являясь официальным представителем и членом политбюро «Народного фронта», писатель неоднократно заявлял о своей приверженности «делу Палестины» и активно участвовал в общественных работах.

Гассан Канафани погиб 9 июля 1972 года от взрыва бомбы в собственной машине. О причине его смерти существуют разные версии. Согласно самой распространенной из них, он был убит в результате взрыва, организованного агентами Моссада после «Бойни в аэропорту Лод», совершённой 30 мая 1972 года террористами «Красной армии Японии» с помощью НФОП. В результате теракта в аэропорту были убиты 24 человека, среди которых было «16 католиков — паломников из Пуэрто-Рико и 7 израильтян. Еще 78 человек получили ранения […] К несчастью, совершенно случайно с ним в машине оказалась его 17-летняя племянница». Существуют и другие версии, согласно которым причиной его смерти могли быть разборки между противоборствующими палестинскими группировками либо случайная детонация конверта со взрывчатым веществом, который он собирался отправить в Израиль.

Творчество

Перу Гассана Канафани принадлежат несколько сборников рассказов, самые известные — «Смерть в кровати номер двенадцать» (1961), «Земля печального апельсина» (1963), «О мужчинах и ружьях» (1968) и «Мир не для нас» (1970). Во вступлении к рассказу Канафани «Дети Палестины» Дж. Хайяр пишет: «произведения малой прозы этого автора выражают взгляд палестинцев на конфликт на Ближнем Востоке. Являясь результатом опыта десятилетий изгнания и борьбы, он воплощается в рассказах как прямо, так и опосредованно, с помощью системы символов». Именно эта напряженная взаимосвязь между реальными политическими и историческими событиями и художественно-литературным творчеством — отличительная черта рассказов Канафани. Произведения малого жанра позволяют обозначить одну из важных особенностей его творческого почерка: пристальное внимание к структуре произведения, искусное описание необычайного происшествия, неожиданный поворот событий.

Помимо рассказов перу Канафани принадлежат романы, пьесы и литературно-критические труды: «Палестинская литература сопротивления периода оккупации 1948—1968 годов», «Литература сопротивления в оккупированной Палестине» и «Сионистская литература», первое издание которой вышло в свет в 1966 году. Он также широко известен на родине как автор политических статей, посвященных ситуации в арабском мире. Самые известные его романы, принесшие ему популярность и славу — это «Люди под солнцем» (1963 год), «Что вам осталось» (1966 год), «Умм Саад» (1969 год) и «Возвращение в Хайфу» (1970 год). Основной темой его творчества становятся события, происходящие на его родине — в Палестине. Избранная тема обусловила выбор сюжетов и индивидуальных характеров персонажей. Главными героями его рассказов становятся отдельные палестинцы или целые семьи. Писатель описывает проблему палестинского народа, его бегства или вынужденного ухода с родной земли, положение переселенцев в арабских странах, в которых они так и не смогли найти себе новый дом.

В романе «Люди под солнцем» автор обращается к теме беженцев, тщетно пытающихся найти место в новом окружении после исхода из Палестины в 1948 году. Центральными персонажами романа являются трое палестинцев, которые собираются нелегально пересечь границу между Ираком и Кувейтом, а также палестинец-шофер, соглашающийся перевезти их туда на своем грузовике. Во время проверок на границе шофер прячет своих пассажиров в пустой, раскалившейся на солнце цистерне. Уловка срабатывает только в первом пункте, где проверка занимает всего несколько минут; на следующей заставе шофер задерживается дольше, и спрятанные в цистерне люди погибают от жары и отсутствия воздуха. Шофер выбрасывает трупы на свалку, забрав у них деньги и документы. Таким образом, им не удается ни заработать денег, ни даже остаться в живых. В своей смерти они остаются такими же неимущими чужестранцами, как и при жизни.

Роман «Что вам осталось» повествует о трагической судьбе брата и сестры, живущих в лагере палестинских беженцев в секторе Газа. Шестнадцатилетний юноша Хамид узнает, что его старшая сестра Мариам беременна от Закарии — женатого человека, отца пятерых детей. Ситуация вызывает у него чувство глубокого отвращения, поскольку сестра запятнала «честь семьи», а её возлюбленным оказался предатель, выдавший израильским солдатам лидера местного сопротивления. Главный герой отправляется в Иорданию, где надеется вновь встретиться с матерью, которую он потерял во время бегства из Яффо много лет тому назад. В пустыне Хамид сбивается с пути, неожиданно встречает израильского солдата и захватывает его в плен. Он не может договориться с евреем, поскольку ни один из них не знает языка другого. Мириам, оставшаяся в Газе, проводит бессонную ночь в ожиданиях вести от Хамида. Муж не разделяет её беспокойства, требует, чтобы она избавилась от ребенка, угрожая разводом. Доведенная до исступления Мириам убивает его.

Через предательство Закарии, выдавшего израильтянам местного лидера сопротивления, автор обнажает одну из причин поражения палестинского движения, а именно — трусость и малодушие отдельных людей, отсутствие единства среди арабов, которое приводит к непоправимым последствиям. За этот роман в 1966 году Гассан Канафани был награждён Ливанской премией по литературе.

Среди других известных произведений писателя — новелла «Возвращение в Хайфу». В ней повествуется об арабской семье, вынужденной покинуть Хайфу в 1948 году во время военных действий и оставившей по воле обстоятельств новорожденного сына. Через двадцать лет у героев появляется возможность приехать на родину, взглянуть на свой дом. Их сын оказался жив. Его приютила семья польских беженцев, которым власти передали этот дом после бегства хозяев. Он предстает перед потрясенными родителями в форме израильского офицера. У него новое имя — Дов, вместо прежнего, арабского, Халдун. Его воспитали в еврейской семье, в еврейских традициях и в иудейской вере. На мгновение у матери появляется отчаянная надежда на возвращение сына, но отец понимает, что это невозможно. «Нет больше Халдуна, мы потеряли его», — говорит он и мечтает, чтобы его второй сын, Халед, оставшийся на Западном берегу реки Иордан, ушел в «партизанский отряд».

Гассан Канафани оставил три незаконченных романа — «Возлюбленный» (начат в 1966 году), «Слепой и глухой» (относится к периоду до 1970 года) и «Апрельские анемоны» (предположительно начат незадолго до смерти). Следует отметить, что неоконченный роман «Возлюбленный» тематически и стилистически напоминает произведение «Что вам осталось». Узнаваемое сходство проявляется на уровне сюжета: действие происходит в горах и сельских районах Палестины в 1930-е годы и вращается вокруг бегства молодого палестинца от вооруженных сил Британского мандата. Для того чтобы успешно скрыться, беглец многократно меняет имя и биографию, и если первоначальная конфронтация с властями представляется политически мотивированной, то потом характер главного героя обретает авантюрные черты. Любовные интриги, убийства, — все это придает образу героя жизненное правдоподобие и глубину.

В романе «Умм Саад», рассказе «Пирожное на мостовой» Канафани описывает повседневную жизнь и быт в лагерях беженцев в сопредельных арабских странах. Грязь, нищета, отсутствие элементарных бытовых условий становятся нормой жизни для сотен тысяч людей. Невозможность устроиться на работу, скученность, холод зимой — все это приводит к озлоблению людей, вынуждает молодежь уходить в подполье, участвовать в военных организациях. От безысходности, трагедий на бытовой почве взрослые сходят с ума, а дети вынуждены с раннего возраста подрабатывать уличными торговцами.

Часто в произведениях Канафани фигурирует тема раскола внутри самого палестинского лагеря. В рассказе «Всегда со мной» автор пишет: «В то время все люди делились на три группы: одни борцы, другие — пассивно выжидавшие и третьи — предатели». Герой рассказа «Письмо из Тира» обращается к руководителям палестинского движения, обвиняя их в том, что это «они потеряли Палестину» и вынудили людей покинуть родину. «Они не умеют управлять войсками», — говорит герой, указывая на то, что ответственность за поражения арабских армий целиком лежит на их командирах. В рассказе «Человек, который не умер» Канафани описывает события, благодаря которым стало возможным создание государства Израиль: продажу земли арабскими собственниками в руки еврейских поселенцев. Сюжет произведения наглядно демонстрирует, что образование Израиля было прямым следствием несогласованных действий и безответственных поступков самих палестинцев.

Библиография

Рассказы

• Смерть в кровати номер 12 (1961)
• Земля печального апельсина (1963)
• Мир не для нас (1965)
• О мужчинах и ружьях (1968)
• Что-то другое (1980)
• Украденная рубашка и другие рассказы (1982)

Повести

• Люди под солнцем (1963)
• Что вам осталось (1966)
• Умм Суад (1970)
• Возвращение в Хайфу (1970)
• Возлюбленный
• Слепой и глухой (1972)
• Апрельские абрикосы (1972)
• Маленькая свечка

Пьесы

• Дверь (1964)
• Свечка и пророк (1973)
• Мост в вечность (1978)

Литературная критика

• Литература сопротивления в оккупированной Палестине 1948—1966 (1966)
• О сионистской литературе (1967)
• Палестинская литература сопротивления в оккупации 1948—1968 (1968)

Публицистика

• Революция 1936—1939 гг. в Палестине (1974)

Переводы на русский язык

• Люди под солнцем: сборник/пер. с арабск. — М.: Радуга, 1984. — 344 с.

См. также

• Абдель Ваиль Зуайтер
• Список терактов НФОП

Ссылки

• [www.ghassankanafani.com/ Ghassan Kanafani]
• [www.marxists.org/francais/general/kanafani/index.htm Ghassan Kanafani Archive]

Отрывок, характеризующий Канафани, Гассан

– Староста то? На что вам?.. – спросил Карп. Но не успел он договорить, как шапка слетела с него и голова мотнулась набок от сильного удара.
– Шапки долой, изменники! – крикнул полнокровный голос Ростова. – Где староста? – неистовым голосом кричал он.
– Старосту, старосту кличет… Дрон Захарыч, вас, – послышались кое где торопливо покорные голоса, и шапки стали сниматься с голов.
– Нам бунтовать нельзя, мы порядки блюдем, – проговорил Карп, и несколько голосов сзади в то же мгновенье заговорили вдруг:
– Как старички пороптали, много вас начальства…
– Разговаривать?.. Бунт!.. Разбойники! Изменники! – бессмысленно, не своим голосом завопил Ростов, хватая за юрот Карпа. – Вяжи его, вяжи! – кричал он, хотя некому было вязать его, кроме Лаврушки и Алпатыча.
Лаврушка, однако, подбежал к Карпу и схватил его сзади за руки.
– Прикажете наших из под горы кликнуть? – крикнул он.
Алпатыч обратился к мужикам, вызывая двоих по именам, чтобы вязать Карпа. Мужики покорно вышли из толпы и стали распоясываться.
– Староста где? – кричал Ростов.
Дрон, с нахмуренным и бледным лицом, вышел из толпы.
– Ты староста? Вязать, Лаврушка! – кричал Ростов, как будто и это приказание не могло встретить препятствий. И действительно, еще два мужика стали вязать Дрона, который, как бы помогая им, снял с себя кушан и подал им.
– А вы все слушайте меня, – Ростов обратился к мужикам: – Сейчас марш по домам, и чтобы голоса вашего я не слыхал.
– Что ж, мы никакой обиды не делали. Мы только, значит, по глупости. Только вздор наделали… Я же сказывал, что непорядки, – послышались голоса, упрекавшие друг друга.
– Вот я же вам говорил, – сказал Алпатыч, вступая в свои права. – Нехорошо, ребята!
– Глупость наша, Яков Алпатыч, – отвечали голоса, и толпа тотчас же стала расходиться и рассыпаться по деревне.
Связанных двух мужиков повели на барский двор. Два пьяные мужика шли за ними.
– Эх, посмотрю я на тебя! – говорил один из них, обращаясь к Карпу.
– Разве можно так с господами говорить? Ты думал что?
– Дурак, – подтверждал другой, – право, дурак!
Через два часа подводы стояли на дворе богучаровского дома. Мужики оживленно выносили и укладывали на подводы господские вещи, и Дрон, по желанию княжны Марьи выпущенный из рундука, куда его заперли, стоя на дворе, распоряжался мужиками.
– Ты ее так дурно не клади, – говорил один из мужиков, высокий человек с круглым улыбающимся лицом, принимая из рук горничной шкатулку. – Она ведь тоже денег стоит. Что же ты ее так то вот бросишь или пол веревку – а она потрется. Я так не люблю. А чтоб все честно, по закону было. Вот так то под рогожку, да сенцом прикрой, вот и важно. Любо!
– Ишь книг то, книг, – сказал другой мужик, выносивший библиотечные шкафы князя Андрея. – Ты не цепляй! А грузно, ребята, книги здоровые!
– Да, писали, не гуляли! – значительно подмигнув, сказал высокий круглолицый мужик, указывая на толстые лексиконы, лежавшие сверху.

Ростов, не желая навязывать свое знакомство княжне, не пошел к ней, а остался в деревне, ожидая ее выезда. Дождавшись выезда экипажей княжны Марьи из дома, Ростов сел верхом и до пути, занятого нашими войсками, в двенадцати верстах от Богучарова, верхом провожал ее. В Янкове, на постоялом дворе, он простился с нею почтительно, в первый раз позволив себе поцеловать ее руку.
– Как вам не совестно, – краснея, отвечал он княжне Марье на выражение благодарности за ее спасенье (как она называла его поступок), – каждый становой сделал бы то же. Если бы нам только приходилось воевать с мужиками, мы бы не допустили так далеко неприятеля, – говорил он, стыдясь чего то и стараясь переменить разговор. – Я счастлив только, что имел случай познакомиться с вами. Прощайте, княжна, желаю вам счастия и утешения и желаю встретиться с вами при более счастливых условиях. Ежели вы не хотите заставить краснеть меня, пожалуйста, не благодарите.
Но княжна, если не благодарила более словами, благодарила его всем выражением своего сиявшего благодарностью и нежностью лица. Она не могла верить ему, что ей не за что благодарить его. Напротив, для нее несомненно было то, что ежели бы его не было, то она, наверное, должна была бы погибнуть и от бунтовщиков и от французов; что он, для того чтобы спасти ее, подвергал себя самым очевидным и страшным опасностям; и еще несомненнее было то, что он был человек с высокой и благородной душой, который умел понять ее положение и горе. Его добрые и честные глаза с выступившими на них слезами, в то время как она сама, заплакав, говорила с ним о своей потере, не выходили из ее воображения.
Когда она простилась с ним и осталась одна, княжна Марья вдруг почувствовала в глазах слезы, и тут уж не в первый раз ей представился странный вопрос, любит ли она его?
По дороге дальше к Москве, несмотря на то, что положение княжны было не радостно, Дуняша, ехавшая с ней в карете, не раз замечала, что княжна, высунувшись в окно кареты, чему то радостно и грустно улыбалась.
«Ну что же, ежели бы я и полюбила его? – думала княжна Марья.
Как ни стыдно ей было признаться себе, что она первая полюбила человека, который, может быть, никогда не полюбит ее, она утешала себя мыслью, что никто никогда не узнает этого и что она не будет виновата, ежели будет до конца жизни, никому не говоря о том, любить того, которого она любила в первый и в последний раз.
Иногда она вспоминала его взгляды, его участие, его слова, и ей казалось счастье не невозможным. И тогда то Дуняша замечала, что она, улыбаясь, глядела в окно кареты.
«И надо было ему приехать в Богучарово, и в эту самую минуту! – думала княжна Марья. – И надо было его сестре отказать князю Андрею! – И во всем этом княжна Марья видела волю провиденья.
Впечатление, произведенное на Ростова княжной Марьей, было очень приятное. Когда ои вспоминал про нее, ему становилось весело, и когда товарищи, узнав о бывшем с ним приключении в Богучарове, шутили ему, что он, поехав за сеном, подцепил одну из самых богатых невест в России, Ростов сердился. Он сердился именно потому, что мысль о женитьбе на приятной для него, кроткой княжне Марье с огромным состоянием не раз против его воли приходила ему в голову. Для себя лично Николай не мог желать жены лучше княжны Марьи: женитьба на ней сделала бы счастье графини – его матери, и поправила бы дела его отца; и даже – Николай чувствовал это – сделала бы счастье княжны Марьи. Но Соня? И данное слово? И от этого то Ростов сердился, когда ему шутили о княжне Болконской.


Приняв командование над армиями, Кутузов вспомнил о князе Андрее и послал ему приказание прибыть в главную квартиру.
Князь Андрей приехал в Царево Займище в тот самый день и в то самое время дня, когда Кутузов делал первый смотр войскам. Князь Андрей остановился в деревне у дома священника, у которого стоял экипаж главнокомандующего, и сел на лавочке у ворот, ожидая светлейшего, как все называли теперь Кутузова. На поле за деревней слышны были то звуки полковой музыки, то рев огромного количества голосов, кричавших «ура!новому главнокомандующему. Тут же у ворот, шагах в десяти от князя Андрея, пользуясь отсутствием князя и прекрасной погодой, стояли два денщика, курьер и дворецкий. Черноватый, обросший усами и бакенбардами, маленький гусарский подполковник подъехал к воротам и, взглянув на князя Андрея, спросил: здесь ли стоит светлейший и скоро ли он будет?
Князь Андрей сказал, что он не принадлежит к штабу светлейшего и тоже приезжий. Гусарский подполковник обратился к нарядному денщику, и денщик главнокомандующего сказал ему с той особенной презрительностью, с которой говорят денщики главнокомандующих с офицерами:
– Что, светлейший? Должно быть, сейчас будет. Вам что?
Гусарский подполковник усмехнулся в усы на тон денщика, слез с лошади, отдал ее вестовому и подошел к Болконскому, слегка поклонившись ему. Болконский посторонился на лавке. Гусарский подполковник сел подле него.
– Тоже дожидаетесь главнокомандующего? – заговорил гусарский подполковник. – Говог'ят, всем доступен, слава богу. А то с колбасниками беда! Недаг'ом Ег'молов в немцы пг'осился. Тепег'ь авось и г'усским говог'ить можно будет. А то чег'т знает что делали. Все отступали, все отступали. Вы делали поход? – спросил он.
– Имел удовольствие, – отвечал князь Андрей, – не только участвовать в отступлении, но и потерять в этом отступлении все, что имел дорогого, не говоря об именьях и родном доме… отца, который умер с горя. Я смоленский.
– А?.. Вы князь Болконский? Очень г'ад познакомиться: подполковник Денисов, более известный под именем Васьки, – сказал Денисов, пожимая руку князя Андрея и с особенно добрым вниманием вглядываясь в лицо Болконского. – Да, я слышал, – сказал он с сочувствием и, помолчав немного, продолжал: – Вот и скифская война. Это все хог'ошо, только не для тех, кто своими боками отдувается. А вы – князь Андг'ей Болконский? – Он покачал головой. – Очень г'ад, князь, очень г'ад познакомиться, – прибавил он опять с грустной улыбкой, пожимая ему руку.
Князь Андрей знал Денисова по рассказам Наташи о ее первом женихе. Это воспоминанье и сладко и больно перенесло его теперь к тем болезненным ощущениям, о которых он последнее время давно уже не думал, но которые все таки были в его душе. В последнее время столько других и таких серьезных впечатлений, как оставление Смоленска, его приезд в Лысые Горы, недавнее известно о смерти отца, – столько ощущений было испытано им, что эти воспоминания уже давно не приходили ему и, когда пришли, далеко не подействовали на него с прежней силой. И для Денисова тот ряд воспоминаний, которые вызвало имя Болконского, было далекое, поэтическое прошедшее, когда он, после ужина и пения Наташи, сам не зная как, сделал предложение пятнадцатилетней девочке. Он улыбнулся воспоминаниям того времени и своей любви к Наташе и тотчас же перешел к тому, что страстно и исключительно теперь занимало его. Это был план кампании, который он придумал, служа во время отступления на аванпостах. Он представлял этот план Барклаю де Толли и теперь намерен был представить его Кутузову. План основывался на том, что операционная линия французов слишком растянута и что вместо того, или вместе с тем, чтобы действовать с фронта, загораживая дорогу французам, нужно было действовать на их сообщения. Он начал разъяснять свой план князю Андрею.
– Они не могут удержать всей этой линии. Это невозможно, я отвечаю, что пг'ог'ву их; дайте мне пятьсот человек, я г'азог'ву их, это вег'но! Одна система – паг'тизанская.
Денисов встал и, делая жесты, излагал свой план Болконскому. В средине его изложения крики армии, более нескладные, более распространенные и сливающиеся с музыкой и песнями, послышались на месте смотра. На деревне послышался топот и крики.
– Сам едет, – крикнул казак, стоявший у ворот, – едет! Болконский и Денисов подвинулись к воротам, у которых стояла кучка солдат (почетный караул), и увидали подвигавшегося по улице Кутузова, верхом на невысокой гнедой лошадке. Огромная свита генералов ехала за ним. Барклай ехал почти рядом; толпа офицеров бежала за ними и вокруг них и кричала «ура!».
Вперед его во двор проскакали адъютанты. Кутузов, нетерпеливо подталкивая свою лошадь, плывшую иноходью под его тяжестью, и беспрестанно кивая головой, прикладывал руку к бедой кавалергардской (с красным околышем и без козырька) фуражке, которая была на нем. Подъехав к почетному караулу молодцов гренадеров, большей частью кавалеров, отдававших ему честь, он с минуту молча, внимательно посмотрел на них начальническим упорным взглядом и обернулся к толпе генералов и офицеров, стоявших вокруг него. Лицо его вдруг приняло тонкое выражение; он вздернул плечами с жестом недоумения.
– И с такими молодцами всё отступать и отступать! – сказал он. – Ну, до свиданья, генерал, – прибавил он и тронул лошадь в ворота мимо князя Андрея и Денисова.
– Ура! ура! ура! – кричали сзади его.
С тех пор как не видал его князь Андрей, Кутузов еще потолстел, обрюзг и оплыл жиром. Но знакомые ему белый глаз, и рана, и выражение усталости в его лице и фигуре были те же. Он был одет в мундирный сюртук (плеть на тонком ремне висела через плечо) и в белой кавалергардской фуражке. Он, тяжело расплываясь и раскачиваясь, сидел на своей бодрой лошадке.
– Фю… фю… фю… – засвистал он чуть слышно, въезжая на двор. На лице его выражалась радость успокоения человека, намеревающегося отдохнуть после представительства. Он вынул левую ногу из стремени, повалившись всем телом и поморщившись от усилия, с трудом занес ее на седло, облокотился коленкой, крякнул и спустился на руки к казакам и адъютантам, поддерживавшим его.
Он оправился, оглянулся своими сощуренными глазами и, взглянув на князя Андрея, видимо, не узнав его, зашагал своей ныряющей походкой к крыльцу.
– Фю… фю… фю, – просвистал он и опять оглянулся на князя Андрея. Впечатление лица князя Андрея только после нескольких секунд (как это часто бывает у стариков) связалось с воспоминанием о его личности.
– А, здравствуй, князь, здравствуй, голубчик, пойдем… – устало проговорил он, оглядываясь, и тяжело вошел на скрипящее под его тяжестью крыльцо. Он расстегнулся и сел на лавочку, стоявшую на крыльце.
– Ну, что отец?
– Вчера получил известие о его кончине, – коротко сказал князь Андрей.
Кутузов испуганно открытыми глазами посмотрел на князя Андрея, потом снял фуражку и перекрестился: «Царство ему небесное! Да будет воля божия над всеми нами!Он тяжело, всей грудью вздохнул и помолчал. „Я его любил и уважал и сочувствую тебе всей душой“. Он обнял князя Андрея, прижал его к своей жирной груди и долго не отпускал от себя. Когда он отпустил его, князь Андрей увидал, что расплывшие губы Кутузова дрожали и на глазах были слезы. Он вздохнул и взялся обеими руками за лавку, чтобы встать.
– Пойдем, пойдем ко мне, поговорим, – сказал он; но в это время Денисов, так же мало робевший перед начальством, как и перед неприятелем, несмотря на то, что адъютанты у крыльца сердитым шепотом останавливали его, смело, стуча шпорами по ступенькам, вошел на крыльцо. Кутузов, оставив руки упертыми на лавку, недовольно смотрел на Денисова. Денисов, назвав себя, объявил, что имеет сообщить его светлости дело большой важности для блага отечества. Кутузов усталым взглядом стал смотреть на Денисова и досадливым жестом, приняв руки и сложив их на животе, повторил: «Для блага отечества? Ну что такое? Говори». Денисов покраснел, как девушка (так странно было видеть краску на этом усатом, старом и пьяном лице), и смело начал излагать свой план разрезания операционной линии неприятеля между Смоленском и Вязьмой. Денисов жил в этих краях и знал хорошо местность. План его казался несомненно хорошим, в особенности по той силе убеждения, которая была в его словах. Кутузов смотрел себе на ноги и изредка оглядывался на двор соседней избы, как будто он ждал чего то неприятного оттуда. Из избы, на которую он смотрел, действительно во время речи Денисова показался генерал с портфелем под мышкой.