Кенасса
Поделись знанием:
Государь обратился и к офицерам:
– Всех, господа (каждое слово слышалось Ростову, как звук с неба), благодарю от всей души.
Как бы счастлив был Ростов, ежели бы мог теперь умереть за своего царя!
– Вы заслужили георгиевские знамена и будете их достойны.
«Только умереть, умереть за него!» думал Ростов.
Государь еще сказал что то, чего не расслышал Ростов, и солдаты, надсаживая свои груди, закричали: Урра! Ростов закричал тоже, пригнувшись к седлу, что было его сил, желая повредить себе этим криком, только чтобы выразить вполне свой восторг к государю.
Государь постоял несколько секунд против гусар, как будто он был в нерешимости.
«Как мог быть в нерешимости государь?» подумал Ростов, а потом даже и эта нерешительность показалась Ростову величественной и обворожительной, как и всё, что делал государь.
Нерешительность государя продолжалась одно мгновение. Нога государя, с узким, острым носком сапога, как носили в то время, дотронулась до паха энглизированной гнедой кобылы, на которой он ехал; рука государя в белой перчатке подобрала поводья, он тронулся, сопутствуемый беспорядочно заколыхавшимся морем адъютантов. Дальше и дальше отъезжал он, останавливаясь у других полков, и, наконец, только белый плюмаж его виднелся Ростову из за свиты, окружавшей императоров.
В числе господ свиты Ростов заметил и Болконского, лениво и распущенно сидящего на лошади. Ростову вспомнилась его вчерашняя ссора с ним и представился вопрос, следует – или не следует вызывать его. «Разумеется, не следует, – подумал теперь Ростов… – И стоит ли думать и говорить про это в такую минуту, как теперь? В минуту такого чувства любви, восторга и самоотвержения, что значат все наши ссоры и обиды!? Я всех люблю, всем прощаю теперь», думал Ростов.
Когда государь объехал почти все полки, войска стали проходить мимо его церемониальным маршем, и Ростов на вновь купленном у Денисова Бедуине проехал в замке своего эскадрона, т. е. один и совершенно на виду перед государем.
Не доезжая государя, Ростов, отличный ездок, два раза всадил шпоры своему Бедуину и довел его счастливо до того бешеного аллюра рыси, которою хаживал разгоряченный Бедуин. Подогнув пенящуюся морду к груди, отделив хвост и как будто летя на воздухе и не касаясь до земли, грациозно и высоко вскидывая и переменяя ноги, Бедуин, тоже чувствовавший на себе взгляд государя, прошел превосходно.
Сам Ростов, завалив назад ноги и подобрав живот и чувствуя себя одним куском с лошадью, с нахмуренным, но блаженным лицом, чортом , как говорил Денисов, проехал мимо государя.
– Молодцы павлоградцы! – проговорил государь.
«Боже мой! Как бы я счастлив был, если бы он велел мне сейчас броситься в огонь», подумал Ростов.
Когда смотр кончился, офицеры, вновь пришедшие и Кутузовские, стали сходиться группами и начали разговоры о наградах, об австрийцах и их мундирах, об их фронте, о Бонапарте и о том, как ему плохо придется теперь, особенно когда подойдет еще корпус Эссена, и Пруссия примет нашу сторону.
Но более всего во всех кружках говорили о государе Александре, передавали каждое его слово, движение и восторгались им.
Все только одного желали: под предводительством государя скорее итти против неприятеля. Под командою самого государя нельзя было не победить кого бы то ни было, так думали после смотра Ростов и большинство офицеров.
Все после смотра были уверены в победе больше, чем бы могли быть после двух выигранных сражений.
На другой день после смотра Борис, одевшись в лучший мундир и напутствуемый пожеланиями успеха от своего товарища Берга, поехал в Ольмюц к Болконскому, желая воспользоваться его лаской и устроить себе наилучшее положение, в особенности положение адъютанта при важном лице, казавшееся ему особенно заманчивым в армии. «Хорошо Ростову, которому отец присылает по 10 ти тысяч, рассуждать о том, как он никому не хочет кланяться и ни к кому не пойдет в лакеи; но мне, ничего не имеющему, кроме своей головы, надо сделать свою карьеру и не упускать случаев, а пользоваться ими».
В Ольмюце он не застал в этот день князя Андрея. Но вид Ольмюца, где стояла главная квартира, дипломатический корпус и жили оба императора с своими свитами – придворных, приближенных, только больше усилил его желание принадлежать к этому верховному миру.
Он никого не знал, и, несмотря на его щегольской гвардейский мундир, все эти высшие люди, сновавшие по улицам, в щегольских экипажах, плюмажах, лентах и орденах, придворные и военные, казалось, стояли так неизмеримо выше его, гвардейского офицерика, что не только не хотели, но и не могли признать его существование. В помещении главнокомандующего Кутузова, где он спросил Болконского, все эти адъютанты и даже денщики смотрели на него так, как будто желали внушить ему, что таких, как он, офицеров очень много сюда шляется и что они все уже очень надоели. Несмотря на это, или скорее вследствие этого, на другой день, 15 числа, он после обеда опять поехал в Ольмюц и, войдя в дом, занимаемый Кутузовым, спросил Болконского. Князь Андрей был дома, и Бориса провели в большую залу, в которой, вероятно, прежде танцовали, а теперь стояли пять кроватей, разнородная мебель: стол, стулья и клавикорды. Один адъютант, ближе к двери, в персидском халате, сидел за столом и писал. Другой, красный, толстый Несвицкий, лежал на постели, подложив руки под голову, и смеялся с присевшим к нему офицером. Третий играл на клавикордах венский вальс, четвертый лежал на этих клавикордах и подпевал ему. Болконского не было. Никто из этих господ, заметив Бориса, не изменил своего положения. Тот, который писал, и к которому обратился Борис, досадливо обернулся и сказал ему, что Болконский дежурный, и чтобы он шел налево в дверь, в приемную, коли ему нужно видеть его. Борис поблагодарил и пошел в приемную. В приемной было человек десять офицеров и генералов.
В то время, как взошел Борис, князь Андрей, презрительно прищурившись (с тем особенным видом учтивой усталости, которая ясно говорит, что, коли бы не моя обязанность, я бы минуты с вами не стал разговаривать), выслушивал старого русского генерала в орденах, который почти на цыпочках, на вытяжке, с солдатским подобострастным выражением багрового лица что то докладывал князю Андрею.
– Очень хорошо, извольте подождать, – сказал он генералу тем французским выговором по русски, которым он говорил, когда хотел говорить презрительно, и, заметив Бориса, не обращаясь более к генералу (который с мольбою бегал за ним, прося еще что то выслушать), князь Андрей с веселой улыбкой, кивая ему, обратился к Борису.
Борис в эту минуту уже ясно понял то, что он предвидел прежде, именно то, что в армии, кроме той субординации и дисциплины, которая была написана в уставе, и которую знали в полку, и он знал, была другая, более существенная субординация, та, которая заставляла этого затянутого с багровым лицом генерала почтительно дожидаться, в то время как капитан князь Андрей для своего удовольствия находил более удобным разговаривать с прапорщиком Друбецким. Больше чем когда нибудь Борис решился служить впредь не по той писанной в уставе, а по этой неписанной субординации. Он теперь чувствовал, что только вследствие того, что он был рекомендован князю Андрею, он уже стал сразу выше генерала, который в других случаях, во фронте, мог уничтожить его, гвардейского прапорщика. Князь Андрей подошел к нему и взял за руку.
– Очень жаль, что вчера вы не застали меня. Я целый день провозился с немцами. Ездили с Вейротером поверять диспозицию. Как немцы возьмутся за аккуратность – конца нет!
Кена́сса (также кенаса́, кене́са[1]; кене́са́; др.-евр. כְּנֵסַה; караимск. кэнэса) — молитвенный дом караимов в Восточной Европе.
Содержание
Этимология термина
Термин «кенасса» происходит от древнееврейского глагола «канос» (כנוס), что подтверждается в книге «Ган-эден» известного караимского богослова XIV в. рабби Агарона Второго Никомодио (1300—1369)[2]. Этим же словом (кенеса́) персидские евреи называют синагогу.
До 1911 года молитвенный дом караимов называли синагогой. В 1892 г. трокскими караимами была подана петиция о переименовании караимских «синагог» в «кенасы»[3].
На этот запрос было послано письмо гахама Панпулова от 31.12.1893, как его ответ на просьбу Трокского гахама о переименовании синагог в кенассы. Письмо предназначено министру внутренних дел[4].
В 1911 году гахам С. М. Панпулов обратился в МВД с ходатайством о переименовании караимских «синагог» в «кенасы». В связи с этим ДДДИИ МВД отправило запрос в адрес и. о. Трокского и Виленского караимского гахама И. Н. Фирковича, который заявил, что слово «кенаса» происходит от корня древнееврейского глагола «канос» (собирать) и что в средневековых караимских летописях кенаса «служила наименованием мест общественного богослужения караимов»[5].
Ныне караимы используют преимущественно термин «кенаса» («кенеса», «кенасса») или "бет гакнесет, (ивр. בית הכנסת), буквально -«дом собрания» (первоначальное древнееврейское название синагоги, употребляемое также раввинистами).
Особенности планировки
По планировке и обстановке кенасы аналогичны раввинистским синагогам[6]. Все караимские кенассы имеют ориентацию алтарной части в сторону Иерусалима (для восточно-европейских кенасс на юг).
Азар — преддверие или коридор (в северной части здания), где собираются старики перед молитвой.
Внутреннее пространство храма зрительно разделено на три части:
- мошав-зекеним (ивр. מושב זקנים) (то есть сидения для старцев) — часть самой кенассы, где под низким потолком находятся деревянные скамейки, на которых во время молитвы сидят старики и прихожане, находящиеся в трауре; над этим местом возвшается второй ярус для женщин, которые смотрят на совершаемое богослужение сквозь решётчатые окна в виде довольно редких сеток, оставаясь невидимыми для мужчин;
- шулхан (ивр. שולחן) — центральная, самая большая часть храма, предназначенная для мужчин более молодого возраста и мальчиков, где они стоя молятся;
- гехал (ивр. היכל) (алтарь) — возвышенное место (в южной части здания), где газзан (ивр. חזן) (священнослужитель) совершает богослужение перед так называемым «арон гаккодеш» (ивр. ארון הקודש) (священный ковчег, хранилище свитков Торы).
Ранее весь пол центральной части кенассы был устлан коврами, потому что значительная часть богослужения, по установленным древними караимскими учеными правилам, совершается на коленях. Ныне, однако, центральная часть обставляется скамьями.
В каждой кенассе должно быть два газзана, старший и младший, и по одному шамашу (служке); все эти должности выборные[7].
Список кенасс
| Фотография | Страна | Город | Состояние |
|---|---|---|---|
|
 Украина
|
Киев | Используется не по назначению |
|
Украина
|
Харьков | Действует |
|
Украина
|
Бердянск | Используется не по назначению |
|
Украина
|
Галич | Разрушена |
|
Украина
|
Луцк | Разрушена |
|
 Крым
|
Евпатория | Действует |
|
Крым
|
Симферополь | Аварийное |
|
Крым
|
Севастополь | Используется не по назначению |
|
Крым
|
Бахчисарай | Аварийное |
|
Крым
|
Чуфут-Кале | Реставрируется |
|
Крым
|
Феодосия | Разрушена |
|
|
 Литва
|
Вильнюс | Реставрирована |
|
Литва
|
Тракай | Действует |
См. также
Напишите отзыв о статье "Кенасса"
Примечания
- ↑ Караимско-русско-польский словарь / Н. А. Баскаков, А. Зайончковский, С. Ш. Шапшал, 1974, C. 304
- ↑ «אכן מצאנו הכתוב הראה התפלה גם בזולת בית המקדש, ואפילו חוצה לארץ, כאשר אמר: „וּבִקַּשְׁתֶּם מִשָּׁם אֶת־ה' אֱלֹהֶיךָ וּמָצָאתָ“ (דברים ד', כ»ט), ואמר: «וּקְרָאתֶם אֹתִי וַֽהֲלַכְתֶּם וְהִתְפַּלַּלְתֶּם אֵלָי) (ירמיה כ»ט, י"ב). ואמר שלמה [המלך] ע"ה: «וְהִֽתְפַּֽלְלוּ אֵלֶיךָ דֶּרֶךְ אַרְצָם» (מלכים א', ח', מ"ח). ונאמר: «וָאֱהִי לָהֶם לְמִקְדָּשׁ מְעַט [בָּֽאֲרָצוֹת אֲשֶׁר־בָּאוּ שָֽׁם]: „ (יחזקאל י“א, ט»ז), כי אפילו בגלות יש לי בהם השגחה לשמוע תפלתם בעת קראם אלי… נמי כל מקום שיחדו ישראל להיכנס ולהיקהל לשם הוא מקדש מעט. וקראו «מעט» למיעוט-ההשגחה בו, והעילה ידועה. ואמר: «בְּֽמַקְהֵלוֹת בָּרְכוּ אֱלֹהִים» (תהלים ס"ח, כ"ז), «בְּמַקְהֵלִים אֲבָרֵךְ ה':» (שם כ"ו, י"ב) — וזהו טעם הכנסה«. (ספר גן-עדן להר»ר אהרון השני ניקומודיאו, שנות חייו 1300—1369).
- ↑ Кизилов М. [Б.]. К истории караимской общины Мангупа // Вестник Еврейского университета. — М.-Иерусалим, 2002. — № 7(25). — C. 121
- ↑ «Ознакомившись, согласно предложению Вашего Высокопр-ва од 28.05 сего года № 2443 с содержанием приложенного к нему подлинного прошения трокского караимского гахама об испрошении, в установленном порядке, Высочайшего повеления о том, чтобы кар. молитвенные учреждения именовались не синагогами а Кенесами, Таврическое Кар. Духовное правление возвращ-ем означеннаго трокского гахама имеет доложить, что оно хотя и не может не сочувствовать вожделениям, лежащим в основе сего ходатайства, тем не менее самое ходатайство считает несущественым и довольно мелочным. Так как самое главное относительно проведения ясных границ между караимами и евреями уже сделано по неизмеримой милости к караимам обожаемого ими Монарха и благости благосклонного к ним представительства Вашего Высокаго Превосх-ва, нельзя придать какое-либо значение в означенном отношении, заменению хотя и иноязычнаго но освящённого долговременным употреблением названия караимских молитвенных домов оригинальным названием. В особенности и потому, что название КЕНЕСА не библейское, как говорит г. Трокский Гахам, оно не встречается нигде в книгах В. З., а возникло после разрушения Второго Храма, и даже совершенно одинаково, без различия, как караимским, так и еврейским молитвенным домам. „והם (היינו הרבני) הציבו מצבות בבתי כנסיותיהם וישימו את ארון, והיא מצבה. והם משתחוים לו כי לא יבינו. ובזאת תדע, כי כן, כי לא היה בכל גבול ישראל ארון להשתחוות לו, כי אם ארון ברית-ה'. והם שמו בכנסיותיהם במדינות רבות בכל כנסה וכנסה ארון וכת, ואין אפוד ותרפים“. (מתוך פתרון שנים-עשר להר»ר דניאל אל-קומיסי, פרס המחצית השנייה של המאה התשיעית). Поэтому Т. К. Д. П. (разделяется) присоединиться к просьбе Трокского Гахама, считая его не настолько существенным, чтобы удостоить его Высочайшего доклада". 1893 г. дек. 31 дня, гахам Панпулов
- ↑ Хроника: О наименовании «кенаса» // Караимская жизнь. — М., 1911. — Кн. 1. — C. 109
- ↑ Ю. М. Могаричев. «Пещерные города» в Крыму. 2005, стр.140-141
- ↑ Караимы // Еврейская энциклопедия Брокгауза и Ефрона. — СПб., 1908—1913.
Ссылки
- [www.caraimica.org/category/1 Караимские кенаса] // Виртуальный караимский музей
- Шайтан И. А. [turkology.tk/library/108 О судьбах караимских кенас в Крыму] // Мещанская газета. — 1994. — № 22, 26 марта. — С. 8.
| ||||||||||||||||||||||||||||||
| ||||||||||||||||||
Отрывок, характеризующий Кенасса
«Боже мой! что бы со мной было, ежели бы ко мне обратился государь! – думал Ростов: – я бы умер от счастия».Государь обратился и к офицерам:
– Всех, господа (каждое слово слышалось Ростову, как звук с неба), благодарю от всей души.
Как бы счастлив был Ростов, ежели бы мог теперь умереть за своего царя!
– Вы заслужили георгиевские знамена и будете их достойны.
«Только умереть, умереть за него!» думал Ростов.
Государь еще сказал что то, чего не расслышал Ростов, и солдаты, надсаживая свои груди, закричали: Урра! Ростов закричал тоже, пригнувшись к седлу, что было его сил, желая повредить себе этим криком, только чтобы выразить вполне свой восторг к государю.
Государь постоял несколько секунд против гусар, как будто он был в нерешимости.
«Как мог быть в нерешимости государь?» подумал Ростов, а потом даже и эта нерешительность показалась Ростову величественной и обворожительной, как и всё, что делал государь.
Нерешительность государя продолжалась одно мгновение. Нога государя, с узким, острым носком сапога, как носили в то время, дотронулась до паха энглизированной гнедой кобылы, на которой он ехал; рука государя в белой перчатке подобрала поводья, он тронулся, сопутствуемый беспорядочно заколыхавшимся морем адъютантов. Дальше и дальше отъезжал он, останавливаясь у других полков, и, наконец, только белый плюмаж его виднелся Ростову из за свиты, окружавшей императоров.
В числе господ свиты Ростов заметил и Болконского, лениво и распущенно сидящего на лошади. Ростову вспомнилась его вчерашняя ссора с ним и представился вопрос, следует – или не следует вызывать его. «Разумеется, не следует, – подумал теперь Ростов… – И стоит ли думать и говорить про это в такую минуту, как теперь? В минуту такого чувства любви, восторга и самоотвержения, что значат все наши ссоры и обиды!? Я всех люблю, всем прощаю теперь», думал Ростов.
Когда государь объехал почти все полки, войска стали проходить мимо его церемониальным маршем, и Ростов на вновь купленном у Денисова Бедуине проехал в замке своего эскадрона, т. е. один и совершенно на виду перед государем.
Не доезжая государя, Ростов, отличный ездок, два раза всадил шпоры своему Бедуину и довел его счастливо до того бешеного аллюра рыси, которою хаживал разгоряченный Бедуин. Подогнув пенящуюся морду к груди, отделив хвост и как будто летя на воздухе и не касаясь до земли, грациозно и высоко вскидывая и переменяя ноги, Бедуин, тоже чувствовавший на себе взгляд государя, прошел превосходно.
Сам Ростов, завалив назад ноги и подобрав живот и чувствуя себя одним куском с лошадью, с нахмуренным, но блаженным лицом, чортом , как говорил Денисов, проехал мимо государя.
– Молодцы павлоградцы! – проговорил государь.
«Боже мой! Как бы я счастлив был, если бы он велел мне сейчас броситься в огонь», подумал Ростов.
Когда смотр кончился, офицеры, вновь пришедшие и Кутузовские, стали сходиться группами и начали разговоры о наградах, об австрийцах и их мундирах, об их фронте, о Бонапарте и о том, как ему плохо придется теперь, особенно когда подойдет еще корпус Эссена, и Пруссия примет нашу сторону.
Но более всего во всех кружках говорили о государе Александре, передавали каждое его слово, движение и восторгались им.
Все только одного желали: под предводительством государя скорее итти против неприятеля. Под командою самого государя нельзя было не победить кого бы то ни было, так думали после смотра Ростов и большинство офицеров.
Все после смотра были уверены в победе больше, чем бы могли быть после двух выигранных сражений.
На другой день после смотра Борис, одевшись в лучший мундир и напутствуемый пожеланиями успеха от своего товарища Берга, поехал в Ольмюц к Болконскому, желая воспользоваться его лаской и устроить себе наилучшее положение, в особенности положение адъютанта при важном лице, казавшееся ему особенно заманчивым в армии. «Хорошо Ростову, которому отец присылает по 10 ти тысяч, рассуждать о том, как он никому не хочет кланяться и ни к кому не пойдет в лакеи; но мне, ничего не имеющему, кроме своей головы, надо сделать свою карьеру и не упускать случаев, а пользоваться ими».
В Ольмюце он не застал в этот день князя Андрея. Но вид Ольмюца, где стояла главная квартира, дипломатический корпус и жили оба императора с своими свитами – придворных, приближенных, только больше усилил его желание принадлежать к этому верховному миру.
Он никого не знал, и, несмотря на его щегольской гвардейский мундир, все эти высшие люди, сновавшие по улицам, в щегольских экипажах, плюмажах, лентах и орденах, придворные и военные, казалось, стояли так неизмеримо выше его, гвардейского офицерика, что не только не хотели, но и не могли признать его существование. В помещении главнокомандующего Кутузова, где он спросил Болконского, все эти адъютанты и даже денщики смотрели на него так, как будто желали внушить ему, что таких, как он, офицеров очень много сюда шляется и что они все уже очень надоели. Несмотря на это, или скорее вследствие этого, на другой день, 15 числа, он после обеда опять поехал в Ольмюц и, войдя в дом, занимаемый Кутузовым, спросил Болконского. Князь Андрей был дома, и Бориса провели в большую залу, в которой, вероятно, прежде танцовали, а теперь стояли пять кроватей, разнородная мебель: стол, стулья и клавикорды. Один адъютант, ближе к двери, в персидском халате, сидел за столом и писал. Другой, красный, толстый Несвицкий, лежал на постели, подложив руки под голову, и смеялся с присевшим к нему офицером. Третий играл на клавикордах венский вальс, четвертый лежал на этих клавикордах и подпевал ему. Болконского не было. Никто из этих господ, заметив Бориса, не изменил своего положения. Тот, который писал, и к которому обратился Борис, досадливо обернулся и сказал ему, что Болконский дежурный, и чтобы он шел налево в дверь, в приемную, коли ему нужно видеть его. Борис поблагодарил и пошел в приемную. В приемной было человек десять офицеров и генералов.
В то время, как взошел Борис, князь Андрей, презрительно прищурившись (с тем особенным видом учтивой усталости, которая ясно говорит, что, коли бы не моя обязанность, я бы минуты с вами не стал разговаривать), выслушивал старого русского генерала в орденах, который почти на цыпочках, на вытяжке, с солдатским подобострастным выражением багрового лица что то докладывал князю Андрею.
– Очень хорошо, извольте подождать, – сказал он генералу тем французским выговором по русски, которым он говорил, когда хотел говорить презрительно, и, заметив Бориса, не обращаясь более к генералу (который с мольбою бегал за ним, прося еще что то выслушать), князь Андрей с веселой улыбкой, кивая ему, обратился к Борису.
Борис в эту минуту уже ясно понял то, что он предвидел прежде, именно то, что в армии, кроме той субординации и дисциплины, которая была написана в уставе, и которую знали в полку, и он знал, была другая, более существенная субординация, та, которая заставляла этого затянутого с багровым лицом генерала почтительно дожидаться, в то время как капитан князь Андрей для своего удовольствия находил более удобным разговаривать с прапорщиком Друбецким. Больше чем когда нибудь Борис решился служить впредь не по той писанной в уставе, а по этой неписанной субординации. Он теперь чувствовал, что только вследствие того, что он был рекомендован князю Андрею, он уже стал сразу выше генерала, который в других случаях, во фронте, мог уничтожить его, гвардейского прапорщика. Князь Андрей подошел к нему и взял за руку.
– Очень жаль, что вчера вы не застали меня. Я целый день провозился с немцами. Ездили с Вейротером поверять диспозицию. Как немцы возьмутся за аккуратность – конца нет!
