Кульвец, Абрахам

Абрахам Кульвец
лат. Abraham Culvensis
Памятник Абрахаму Кульвецу в Ионаве
Род деятельности:	Протестантский теолог, педагог
Дата рождения:	около 1509—1510
Место рождения:	Кульва около Ковно, Великое княжество Литовское (ныне — Ионавский район)
Дата смерти:	6 июня 1545(1545-06-06)
Место смерти:	Вильна или Кульва

Абраха́м Ку́львец (Ку́льва; лат. Abraham Culvensis; около 1509—1510, д. Кульва около Ковно — 6 июня 1545, Вильна) — деятель литовской Реформации, педагог. Доктор права, профессор Кёнигсбергского университета. Автор теологических произведений на латыни.

Биография

Родился около 1510 года (или 1509) в родовом имении Кульва около Ковно. Происходил из среднезажиточного литовского шляхетского рода. Учился в Краковской академии (1528), где получил степень бакалавра; после в Лёвене, где изучал труды Эразма Роттердамского. До 1535 года вернулся на родину и жил у воеводы виленского и канцлера Великого княжества Литовского Альбрехта Гаштольда. С 1536 года учился в Виттенберге и Лейпциге, где посещал лекции Мартина Лютера. После учился в Сиене, где в 1539 году (по другим данным, в 1537 году) получил степень доктора юриспруденции.

Вернувшись в Великое княжество, Кульвец с помощью великой княгини Боны Сфорца в 1539 году (по другим данным, в 1540) основал в Вильне собственную частную школу с конквиктом (интернатом). Школа стала первым центром лютеранства в Княжестве, одним из преподавателей был впоследствии известный теолог Раполионис. В ней училось около 60 молодых людей, преподавали «семь вольных искусств». В это же время Абрахам проповедовал в костёле святой Анны. Вскоре его реформационные взгляды, вызывавшие крайнее раздражение католического клира, привели к изданию специального указа великого князя Сигизмунда I Старого с требованием Кульвецу предстать перед костёльным судом. Гонения на учёного проповедника были инициированы виленским епископом Павлом Гольшанским.

В 1542 году, во время отсутствия Боны, Кульвец был вынужден покинуть Вильну и вместе со многими литовскими протестантами перебрался в Кёнигсберг, где правителем был лютеранин герцог Альбрехт. Альбрехт назначил его своим советником и вице-ректором городской школы. Литовские лютеране оказали помощь Альбрехту в деле создания Кёнигсбергского университета. После открытия университета в 1544 году Кульвец преподавал в нём классические греческий и еврейский языки в качестве профессора.

В 1543 году Кульвец издал теологический труд «Исповедь веры Абрахама Кульвеца, написанная наияснейшей королеве Польши» («Confessio fidei Abrahami Culvensis, scripta ad serenissimam reginam Poloniae»). По инициативе герцога Альбрехта он начал работу по написанию литовского Катехизиса, а также перевёл на литовский язык несколько гимнов, которые вошли в «Катехизис» Мартина Межвидаса (1547).

В начале 1545 года профессору было разрешено вернуться в Вильну, однако к тому моменту он был уже серьёзно болен туберкулёзом. 6 июня он скончался в Вильне (по другим данным, в Кульве).

Литература

• Th. Wotschke. A. C. (Altpreuß. Monatsschrift 42, 1905, 153-252).
• Ed. Kneifel. Die Pastoren der Ev.-Augsb. Kirche in Polen, o. J. 213.
• Vaclovas Biržiška. Abraham Kulvietis, The First Lithuanian Humanist // Contributions of Baltic University Pinneberg. No. 47. 1947, 11.

Отрывок, характеризующий Кульвец, Абрахам

Во втором часу заложенные и уложенные четыре экипажа Ростовых стояли у подъезда. Подводы с ранеными одна за другой съезжали со двора.
Коляска, в которой везли князя Андрея, проезжая мимо крыльца, обратила на себя внимание Сони, устраивавшей вместе с девушкой сиденья для графини в ее огромной высокой карете, стоявшей у подъезда.
– Это чья же коляска? – спросила Соня, высунувшись в окно кареты.
– А вы разве не знали, барышня? – отвечала горничная. – Князь раненый: он у нас ночевал и тоже с нами едут.
– Да кто это? Как фамилия?
– Самый наш жених бывший, князь Болконский! – вздыхая, отвечала горничная. – Говорят, при смерти.
Соня выскочила из кареты и побежала к графине. Графиня, уже одетая по дорожному, в шали и шляпе, усталая, ходила по гостиной, ожидая домашних, с тем чтобы посидеть с закрытыми дверями и помолиться перед отъездом. Наташи не было в комнате.
– Maman, – сказала Соня, – князь Андрей здесь, раненый, при смерти. Он едет с нами.
Графиня испуганно открыла глаза и, схватив за руку Соню, оглянулась.
– Наташа? – проговорила она.
И для Сони и для графини известие это имело в первую минуту только одно значение. Они знали свою Наташу, и ужас о том, что будет с нею при этом известии, заглушал для них всякое сочувствие к человеку, которого они обе любили.
– Наташа не знает еще; но он едет с нами, – сказала Соня.
– Ты говоришь, при смерти?
Соня кивнула головой.
Графиня обняла Соню и заплакала.
«Пути господни неисповедимы!» – думала она, чувствуя, что во всем, что делалось теперь, начинала выступать скрывавшаяся прежде от взгляда людей всемогущая рука.
– Ну, мама, все готово. О чем вы?.. – спросила с оживленным лицом Наташа, вбегая в комнату.
– Ни о чем, – сказала графиня. – Готово, так поедем. – И графиня нагнулась к своему ридикюлю, чтобы скрыть расстроенное лицо. Соня обняла Наташу и поцеловала ее.
Наташа вопросительно взглянула на нее.
– Что ты? Что такое случилось?
– Ничего… Нет…
– Очень дурное для меня?.. Что такое? – спрашивала чуткая Наташа.
Соня вздохнула и ничего не ответила. Граф, Петя, m me Schoss, Мавра Кузминишна, Васильич вошли в гостиную, и, затворив двери, все сели и молча, не глядя друг на друга, посидели несколько секунд.
Граф первый встал и, громко вздохнув, стал креститься на образ. Все сделали то же. Потом граф стал обнимать Мавру Кузминишну и Васильича, которые оставались в Москве, и, в то время как они ловили его руку и целовали его в плечо, слегка трепал их по спине, приговаривая что то неясное, ласково успокоительное. Графиня ушла в образную, и Соня нашла ее там на коленях перед разрозненно по стене остававшимися образами. (Самые дорогие по семейным преданиям образа везлись с собою.)
На крыльце и на дворе уезжавшие люди с кинжалами и саблями, которыми их вооружил Петя, с заправленными панталонами в сапоги и туго перепоясанные ремнями и кушаками, прощались с теми, которые оставались.
Как и всегда при отъездах, многое было забыто и не так уложено, и довольно долго два гайдука стояли с обеих сторон отворенной дверцы и ступенек кареты, готовясь подсадить графиню, в то время как бегали девушки с подушками, узелками из дому в кареты, и коляску, и бричку, и обратно.
– Век свой все перезабудут! – говорила графиня. – Ведь ты знаешь, что я не могу так сидеть. – И Дуняша, стиснув зубы и не отвечая, с выражением упрека на лице, бросилась в карету переделывать сиденье.
– Ах, народ этот! – говорил граф, покачивая головой.
Старый кучер Ефим, с которым одним только решалась ездить графиня, сидя высоко на своих козлах, даже не оглядывался на то, что делалось позади его. Он тридцатилетним опытом знал, что не скоро еще ему скажут «с богом!» и что когда скажут, то еще два раза остановят его и пошлют за забытыми вещами, и уже после этого еще раз остановят, и графиня сама высунется к нему в окно и попросит его Христом богом ехать осторожнее на спусках. Он знал это и потому терпеливее своих лошадей (в особенности левого рыжего – Сокола, который бил ногой и, пережевывая, перебирал удила) ожидал того, что будет. Наконец все уселись; ступеньки собрались и закинулись в карету, дверка захлопнулась, послали за шкатулкой, графиня высунулась и сказала, что должно. Тогда Ефим медленно снял шляпу с своей головы и стал креститься. Форейтор и все люди сделали то же.
– С богом! – сказал Ефим, надев шляпу. – Вытягивай! – Форейтор тронул. Правый дышловой влег в хомут, хрустнули высокие рессоры, и качнулся кузов. Лакей на ходу вскочил на козлы. Встряхнуло карету при выезде со двора на тряскую мостовую, так же встряхнуло другие экипажи, и поезд тронулся вверх по улице. В каретах, коляске и бричке все крестились на церковь, которая была напротив. Остававшиеся в Москве люди шли по обоим бокам экипажей, провожая их.
Наташа редко испытывала столь радостное чувство, как то, которое она испытывала теперь, сидя в карете подле графини и глядя на медленно подвигавшиеся мимо нее стены оставляемой, встревоженной Москвы. Она изредка высовывалась в окно кареты и глядела назад и вперед на длинный поезд раненых, предшествующий им. Почти впереди всех виднелся ей закрытый верх коляски князя Андрея. Она не знала, кто был в ней, и всякий раз, соображая область своего обоза, отыскивала глазами эту коляску. Она знала, что она была впереди всех.