Леер, Генрих Антонович

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
В Википедии есть статьи о других людях с фамилией Леер.
 Эта статья или раздел нуждается в переработке.
Пожалуйста, улучшите статью в соответствии с правилами написания статей.
Генрих Антонович Леер
Дата рождения

4 (16) апреля 1829(1829-04-16)

Место рождения

Нижний Новгород

Дата смерти

16 (29) апреля 1904(1904-04-29) (75 лет)

Место смерти

Санкт-Петербург

Принадлежность

Российская империя Российская империя

Род войск

инженерные войска
Генштаб

Годы службы

1844 (1848) — 1904

Звание

генерал от инфантерии

Командовал

Академия Генерального штаба

Сражения/войны

Кавказская война
Крымская война

Награды и премии
отечественные
иностранные

Генрих Антонович Леер (4 апреля 1829, Нижний Новгород — 16 апреля 1904, Санкт-Петербург, Российская империя) — генерал от инфантерии, профессор военного искусства.





Биография

Родился 4 апреля 1829 году в Нижнем Новгороде. Учился в Санкт-Петербурге в Ларинской гимназии и 19 августа 1844 года поступил кондуктором в кондукторскую роту Главного инженерного училища. 13 июня 1848 года был произведён в прапорщики полев. инженеров с оставлением при училище для прохождения курса офицерских классов. Хотя военная история преподавалась в Инженерном училище неудовлетворительно, Леер настолько увлекся ею, что даже стал переводить с французского известные сочинения Роконкура по истории военного искусства. Однако знаменитый Остроградский, преподававший математику в училище и любивший беседовать с Леером о военной истории, сказал ему по этому поводу: «Никогда не переводи, если можешь написать что-нибудь мало-мальски самостоятельное».

На действительную службу Леер был выпущен в 1850 году и в том же году переведен в 3-й резервный сапёрный батальон (впоследствии 11-й сапёрный), с которым в 1851 году принял участие в походах и делах с горцами на Кавказе; 1 февраля 1851 года получил чин подпоручика.

В 1852 году он поступил в Императорскую военную академию. В те времена наука в академии стояла не особенно высоко. В тактике преобладало «практическое» направление, приводившее к господству устава и характеризовавшееся торжеством «красносельских» боевых построений, составлявших анахронизм после наполеоновских войн; преподавание теории военного искусства сводилось: а) к обширному, чисто фактическому курсу военной истории, обнимавшему описание всех войн, начиная с древнего мира; эти описания профессор А. П. Карцев иронически называл «вензелями, которые армии выписывали ногами», офицеры же — «наукой о том, кто куда пошел»; и б) к обзору выдающихся сочинений по стратегии, исключительно в догматической форме. Младший «теоретический» курс Леер прошел отлично; но в старшем, «практическом», работал недостаточно, главным образом, вследствие домашних обстоятельств (женитьба); кроме того, он не был искусен в черчении. Вследствие всего этого в 1854 году Леер кончил курс лишь успешно и был назначен старшим адъютантом в штаб командующего войсками в Эстляндии.

По окончании Восточной войны Леер был назначен состоять при департаменте генерального штаба. С этого времени и началась ученая и педагогическая деятельность Леера — больше он уже не соприкасался на практике с войсками, и только огромная умозрительная сила и обширная эрудиция позволили ему избежать значительных промахов в его военно-научных трудах. Необыкновенная способность к обобщениям и классификации сказалась у Леера уже во время кратковременной его службы в департаменте генерального штаба. Однажды ему приказали сделать работу, весьма сложную и объемистую, которая в прежние годы требовала много труда и времени. К удивлению начальства, Леер принес её готовой уже через несколько дней; оказалось, что весь обширный текст он изобразил в виде таблиц с примечаниями, благодаря чему содержание работы было исчерпано полностью.

Преподавательская и научная деятельность

В то же время Леер преподавал в военно-учебных заведениях. После Восточной войны число слушателей в академии генерального штаба сильно увеличилось; под влиянием веяний времени в военном обществе также развился дух строгой, даже беспощадной критики; явились запросы на новое, жизненное. Преподавание тактики всей тяжестью лежало на одном профессоре, подполковнике Мезенцеве, который, при всей его добросовестности, не был в состоянии справиться с непосильной задачей и пригласил к себе в помощники штабс-капитана Леера, который в 1858 г. был назначен исполняющим дела адъюнкт-профессора. Диссертацией послужила ему превосходная работа «О боевых порядках пехоты», поставившая вопрос на совершенно новые основания. В то же время Леер был приглашен в Инженерную академию читать курс военной истории. Так как курс этот был поставлен слабо и не заключал в себе ничего поучительного собственно в инженерном отношении, то в 1860 г. Леер предложил новую программу, которая и была утверждена конференцией. Целью курса ставилось уяснение путём критического исследования наиболее замечательных исторических фактов: значение укреплений, крепостей, укреплённых лагерей, оборонительных линий и прочих средств военно-инженерного иск-ва, а равно связь и зав-сть их от проч. элементов воен. иск-ва. Широко намеченная программа исполнялась Л. по частям в течение неск. лет. В журналах («Военный Сборник», «Инж. Журн.») начали появляться статьи Леера, составлявшие этюды намеченных им крупных работ: «Несколько слов о современном состоянии полевой фортификации»; «Несколько слов о связи полевой фортификации с тактикой и о более рациональном изучении тактического отдела полевой фортификации»; «Фортификац. боевые порядки. Предмет и объём полевой фортификации»; «О значении укреплений вообще и в особенности крепостей, укреплённых лагерей, оборонительных линий, по отношению их к современному состоянию военного искусства»; «Приготовление театра военных действий в инженерном отношении»; «Действия армии в сфере крепостей». Все эти статьи своей новизной давали повод к спорам и обсуждениям даже в далеких уголках России.

Сильное впечатление произвела большая статья Леера: «Влияние нарезного оружия на современное состояние тактики» — настоящая диссертация, уяснившая значение нового тогда могучего средства в военном деле. Заглавия некоторых статей Леера, выражавшие в нескольких словах чуть ли не всю сущность вопроса, сделались ходячими афоризмами: «Кто обходит, тот сам обойден»; «Всякому маневру отвечает контр-маневр, если только минута не упущена». Статьи «О боевых порядках», «О позициях», «Тактика и уставы», «Форма и дух линейной и перпендикулярной тактики, противопоставленные друг другу», «Основные начала организации в применении к высшим тактическим единицам» явились целым откровением.

В 1865 г. полковник Леер был назначен инспектором классов во 2-м военном Константиновском училище и со свойственным ему стремлением к творчеству ввел совершенно особую (позаимствованную за границей) систему преподавания, получившую по своей оригинальности название «Лееровская». Учебники были отменены, по каждому предмету назначалось обыкновенно по 2 лекции подряд; первая из них посвящалась чтению, а вторая разъяснению и составлению каждым юнкером конспекта в обработанном виде; конспект должен были заменить учебник при подготовке к репетициям и к экзамену. Эта система, прекрасная по замыслу, требовала отличного состава преподавателей и соответственного ведения всего учебного дела. Однако таких преподавателей было мало, а некоторые даже не разделяли убеждения Леера в целесообразности подобной системы. Она существовала, пока Леер были инспектором, но в 1867 году он были командирован во Францию и Германию для осмотра военно-учебных заведений, а затем в Сербию во главе военной комиссии для реорганизации её вооружённых сил, и спустя некоторое время от его системы отказались вовсе.

Работы по тактике

Да и сам Леер в 1866 г. издал учебник «Записки тактики для военных училищ». Этот труд, составленный и напечатанный под давлением потребности, спешно (неск. месяцев), заключал т. н. «2-ю» часть курса тактики. Чрезвычайно ясное изложение предмета на строго научных основаниях сделало книгу Леера драгоценной для армии; она осталась таковой и до сих пор, но составляет библиографическую редкость. 2-е издание этого труда под названием «Прикладная тактика», вернее, совершенно новый труд, появилось в виде обширного академического курса 2-мя книгами в 1877 и 1880 гг. Академический курс были совершенно необходим, так как предшествовавшее академич. руководство профессора Горемыкина было издано в 1848 г. и не только не годилось по своей устарелости, но и по самому методу изложения, описательному, то есть, по словам Л., «описывалось большей частью принятое в известное время решение того или другого вопроса, и затем теория призывалась на помощь для оправдания его и нередко для восхваления». Нарезное оружие, новая артиллерия, огромные армии, опыт войн 1870 и 1877 гг. дали обширный новый материал для суждений и породили «сильное умственное брожение», выразившееся в необъятной литературе по тактике.

Леер считал необходимым сделать для офицеров всей армии прежде всего сводку, сопоставление и критич. разбор взглядов на рацион. решение того или друг. тактич. вопроса; особенно же это было необходимо для слуш-лей академии. При исследовании разл. вопросов курса Л. применил научный метод — для уяснения принципиал. стороны дела и сравнит-ный — для уяснения влияния обстановки на решение одного и того же вопроса, как в соврем. эпохе, так и во времена минувшие (исторический метод). Дабы такое философ. изложение не страдало излишней отвлеченностью, он ввел целый ряд историч. примеров и разнообразных задач, придавших изложению характер конкретности. Таким образом, курс получился одновременно практический, «аппликационный». Однако Л. удалось избежать недостатка его предшественников, у которых устав вводился в тактику в широких размерах и подчинял её себе; он устранил устав, ограничившись разбором свойств разл. уставн. типов и оценкой приемов построений и движений. Он не увлекся, подобно другим, излишеством в историч. примерах и поставил себе правилом «не приводить факта ради факта, а лишь для уяснения идеи и притом насколько то необходимо для её уяснения». Классификацию научн. материала он принял лишь естественную, вытекающую непосред-но из сущ-ти дела и чуждую всякой искусственности, усложнения и произвола.

В деле классификации Леер был великий мастер. Весь курс он разделил на 4 отдела: бой, движение, покой, употребление войск в некоторых частных случаях (фуражировки, сопровождение транспортов, употребление войск при блокаде крепостей, рейды). К сожалению, он успел окончательно разработать только первый отдел, да и то без 2 последних глав: о сражениях и об управлении войсками в бою. Правда, что он коснулся всех отделов курса в «Записках тактики для военных училищ» и в журнальных статьях и отдельных брошюрах, но это было только началом разработки упомянутых отделов. Выход в свет «Прикладной тактики» знаменовал собой важную стадию в развитии тактики как науки; ничего подобного ни в нашей воен. лит-ре, ни в иностранной не было и нет до сих пор. Преемникам Леера по кафедре оставалось разрабатывать начатый им курс в указанном им направлении, по принятым им методам и по составленной им программе. Но этого не случилось, монументальный труд остановился в своем начале; впрочем, автор дал действительно наиболее важную и наиболее трудную часть курса. Так как в тактике научный материал для лучшего его изучения расчленяется, то для уяснения тактики в целом, для создания цельной картины всего сражения с его подготовкой и последствиями Леер считал необходимым дать подробное описание с критическим разбором какого-либо поучительного, типичного сражения из времен, наиболее к нам близких. С этой целью он напечатал «Сражение при Верте 6 авг. 1870 г.». Эта брошюра, составленная со свойственным Лееру талантом, является существенным дополнением к курсу тактики. Если Леер сделал много в тактике, то все-таки главным его трудом является «Стратегия». Он начал её читать в академии генерального штаба в 1865 г., после того как закончил свою профессорскую деятельность М. И. Богданович; Леер предложил новую программу предмета, которая была принята академией. В сущности, курс уже был намечен ранее — это курс, который читал Леер в Инженерной академии в форме критическо-исторических разборов; оставалось только отметить в них, сверх инженерной стороны, тактическую, административную и политическую.

Работы по стратегии

Мысли свои о разработке и постановке курса стратегии Леер выразил в журнальных статьях: «О значении критич. воен. истории в изучении тактики и стратегии», «Теоретические масштабы», «Положительная военная наука». С тех пор он занимался разработкой стратегии до конца дней, издавая статьи и брошюры как этюды, запечатлевшие ход его работы и распространявшие истинные понятия о стратегии в военной среде. Таковы «Стратегия — наука и стратегия — искусство»; «Значение подготовки к войне вообще и подготовит. стратегических операций в особенности»; «Стратегическое значение железных дорог»; «Значение принципа деятельности на войне»; «Основные истины, дающие жизнь искусствам»; «Сущность горной войны»; «Синтез тактики — бой и бойня, искусство и ура»; «Сложные операции и управление массовыми армиями».

На первых же порах нужно было дать слушателям академии генерального штаба руководство; Леер очень быстро составил «Записки стратегии» и в 1867 г. напечатал их в «Военном Сборнике» под заглавием «О современном состоянии стратегии» с целью «воспользоваться замечаниями компетентных лиц» относительно этого нового способа изложения науки. Замечаний, однако, не последовало никаких. Второе, переработанное издание этого труда вышло в 1869 г. под заглавием «Опыт критическо-исторического исследования законов искусства ведения войны (Положительная стратегия)». Сочинение наделало шум; особенно смущало многих, что Леер смело возвел стратегию в число положительных наук. Европейский военно-ученый мир обратил внимание на автора как на выдающегося мыслителя и писателя; его начали переводить на иностранные языки; вскоре королевская шведская академия военных наук избрала его своим членом.

В последовавших изданиях (1-я часть выдержала 6 изд.), Леер расширял, дополнял, совершенствовал свой труд, который окончательно вышел в 1898 г. в 3 частях:

  1. главные операции (трактат об операционных линиях);
  2. подготовительные операции (база, сосредоточение к ней войск и запасов) и дополнительные (коммуникационные линии, подготовка театра военных действий в инженерном отношении, оборонительные линии, крепости, железные дороги);
  3. операции — типы частного характера (горная и степная войны, смешанные — морские операции, оборона берегов, действия на реках);

приложения составили атласы карт и планов и целые книги отдельных исследований. Вполне выработанный и законченный труд целой жизни Леер построен на строго научных основаниях и представляет, по его скромному мнению, «сборник нескольких стратегических аксиом и теорем, уясненных логическим и историческим путём и сведенных, по возможности, в одну стройную систему».

Работы по военной истории

Свои труды по тактике и стратегии Леер создал после глубокого изучения литературы, главным образом иностранной, притом не только предшествовавшей (Ллойд, Жомини, Клаузевиц — как основа), но и современной, за которой внимательно следил. Военную историю он не только изучал как опору для тактики и стратегии, но и разработал многое в ней самостоятельно. Им напечатаны: «Военное дело в XVII веке», «Очерк военных действий в Турции (1877 г.)», «Иенская операция 1806 г.», «Война 1805 г.», «Конспект кампании 1815 г.», «Отечественная война 1812 г.», «Война 1813 г.», «Война 1814 г.». Все эти очерки составлены по источникам печатным, даже немногим, но ценность их заключается в превосходном критическом разборе событий с точки зрения тактики и стратегии, в чрезвычайно искусном расчленении событий, так сказать, их анатомировании, и затем применении к ним научных теоретических масштабов. Такой же характер носит и статья «Петр Великий как полководец», но здесь в особую заслугу Леера надо поставить, что он впервые ярко и доказательно выставил великое значение гения и творчества Петра как полководца.

Сочинения же «Публичные лекции о войне 1870—71 гг. между Францией и Германией», ч. I (до Седана) и ч. II (до конца войны), «Приговор над Базеном» имеют значения работы по первоисточникам. Дело в том, что в 1870 году, когда началась столь важная для военного дела война немцев с французами, начальник академии генерального штаба г.-л. Леонтьев захотел устроить публичные лекции о происходивших событиях. Выбор пал на Леера, да кроме него никто из профессоров и не в состоянии был бы справиться с такой трудной задачей. Пришлось разрабатывать лекции по телеграммам, газетным известиям, летучим брошюрам и т. п. материалу, так сказать, под гром выстрелов ещё продолжавшейся войны, и надо удивляться необыкновенной прозорливости Леера, который, как потом оказалось, сделал фактические ошибки, сравнительно незначительные; оценка же и анализ происходившего совершенно верны. Лекции имели огромный успех; картина событий рисовалась ясно и понятно, особенно же существенными являлись выводы и заключения лектора, составлявшие настоящий вклад в науку. Сам Государь посетил лекции Леера; в награду за них он был произведен в генерал-майоры и пожалован бриллиантовым перстнем.

В последующее время Леером овладевало все более и более философ. направление. Результатом явились две брошюры: «Метод военных наук» (1894) и «Коренные вопросы» (1897). В них он стремился в сжатом виде объяснить сущность своих прежних работ, выразить некоторые общие идеи и, в своей обычной манере, подкрепить все это примерами. Брошюры эти очень полезны, так как из них чуткий человек может извлечь очень многое, а нек-рые историч. черты, яркие обобщения и сравнения весьма ценны. Глиноецкий в своем «Историческом очерке Николаевской академии генерального штаба», характеризуя «главного деятеля по кафедре военного искусства», говорит (с. 266):

Профессор Леер служил самым полным представителем кафедры военного искусства, принимая деятельное участие во всех 3 его отделах, фактически поддерживая живую связь между ними, а в то же время увлекая слушателей своими образными чтениями. К тому же имя Леера тесно связано со всеми наиболее живыми эпизодами академической жизни. Будучи командирован в 1867 г. от ведомства военно-учебных заведений за границу, Леер привез оттуда и для академич. конференции разные сведения из берлинской академии, которые возбудили у нас вопросы о новом методе изложения военно-историч. чтений, о необходимости продолжения академич. курса; внесенная же им в конференцию записка о военных поездках в Пруссии послужила началом установления и у нас полевых поездок.

Новый метод изложения военно-истор. чтений практиковался в Берлине Верди-дю-Вернуа и заключался в том, что лектор очерчивал слушателям обстановку какого-нибудь воеенно-исторического события так, как она представлялась полководцу, а затем предлагал каждому слушателю принять за него решение и выразить его в форме распоряжений, исходящих из штаба. После того излагалась обстановка противной стороны, решения, принятые в действительности, и как все дело разыгрывалось; таким образом, выяснялось, насколько целесообразны решения, принятые слушателями. Этот способ чтений у нас не привился. Курс академии был изменен с 2-летнего на 3-летний — прибавлен «дополнительный» курс. Что же касается полевых поездок, то они прочно утвердились в русской армии. Отчет Леера о его заграничной командировке вообще богат по своему содержанию. В 1868 г. из него напечатаны две статьи: «Главнные характеристич. черты французской и прусской учебно-воспитат. систем сравнительно с нашей» и «Генеральный штаб и его комплектование в Пруссии и во Франции».

Другая деятельность Леера

Работоспособность Леера была изумительная; он преподавал одновременно в 3 академиях, в училищах, читал лекции Высочайшим особам, состоял для поручений при главном управлении военно-учебных зав-ний и членом военно-учебного комитета главного штаба. В 1872 году Леер по Высочайшему повелению был командирован для сопровождения Вел. Кн. Николая Константиновича во время путешествия по Италии и Австрии. После его возвращения шла речь о назначении Леера военным министром в Сербии, но он отказался.

В 1874 г. он был командирован на Брюссельскую международную конференцию, где своими занятиями весьма помог председателю конференции А. Г. Жомини (сыну писателя-стратега).

Перед турецкой войной 1877—1878 гг. было запрошено мнение Леера как авторитетного стратега. Он ответил весьма сжатой запиской (эта тетрадь на почтовой бумаге большого формата хранилась в делах военно-ученого комитета), в которой изложил лишь общие мысли (главная мысль — достаточное число войск сразу, лучше больше, чем меньше), не касаясь подробностей, которые следовало разработать уже технически в штабе; вероятно, вследствие этого записка Леера осталась без внимания. Часть её Леер впоследствии развил и напечатал в 1877 г. под заглавием «Условия театра войны на Балканском полуострове для русской армии».

В 1881 году к прежним обязанностям Леера прибавилось назначение его членом главного комитета по устройству и образованию войск. По существу дела он уже был и ранее его членом, так как под его редакцией и при самом деят-ном его участии был издан «Устав полевой службы 1881 г.», отличавшийся полнотой и в высшей степени облегчивший армии изучение полевой службы. В 1882 году Леер временно исправлял должность начальника академии генерального штаба. В том же году он был командирован на маневры во Францию, а затем неоднократно принимал участие на маневрах русских войск в качестве посредника. В этих случаях его многозначительное слово удерживало начальников от увлечения служебной рутиной и напоминало о главном — руководящем смысле маневра.

Леер организовал и редактировал 2 обширных военных издания: «Энциклопедию военных и морских наук» в 8 т., заменившую устаревший «Военный энциклопедический лексикон» Зедделера, и «Обзор войн России от Петра Великого до наших дней» в 3 т., послуживший руководством для изучения отечественной военной истории в русских военных училищах, где перед тем она не преподавалась; несомненно, что этим восполнился существенный пробел в занятиях офицеров.

Начальник Академии генерального штаба

13 августа 1889 года Леер был назначен начальником академии генерального штаба. По единодушной просьбе конференции он продолжал читать стратегию. Академией Леер управлял почти 10 лет. Это время не ознаменовалось чем-либо особенно примечательным. Может быть, уже преклонный возраст (60—70 л.) и ослабление энергии и творчества, а может быть, слабый характер, вследствие которого Леер вполне подпал под влияние лиц подчиненной ему администрации, но только личность замечательного ученого не проявила себя так, как можно было этого ожидать.

В большую заслугу ему можно поставить введение отдельной кафедры истории русского военного искусства, что в сильной степени двинуло вперед разработку русской военной истории по архивным материалам и вообще по первоисточникам. В остальном попытки его реформ нельзя назвать удачными. Под влиянием своих философских занятий последнего времени Леер ввел в академический курс, и без того перегруженный излишними предметами, гуманитарные науки, такие как государственное право и психология, или предметы искусственные, такие как «тактика массовых армий». Точно так же при нём была введена «служба генерального штаба» — предмет, составленный из обрывков, позаимствованных из других военных наук, и вследствие этого, конечно, не ставший самостоятельной наукой; этот предмет уже существовал в академии в 40-х гг. XIX ст. и был осужден таким знатоком дела, как Д. А. Милютин.

На академических экзаменах Леер, весьма снисходительный, никогда не налегал на требование мелочного знания, вообще всего, что составляет работу одной памяти, но зато настаивал на разъяснении смысла излагаемого. В этих случаях любимым его выражением было: «Я дарю вам факт, дайте мне освещение».

6 мая 1896 года Леер был назначен членом военного совета и произведен в генералы от инфантерии, а в 1898 году оставил начальствование академией. Скончался 16 апреля 1904 года. Похоронен в Санкт-Петербурге на Новодевичьем кладбище[1].

Теория Леера

Целую жизнь боролся Леер за важное значение правильной теории, принципов, верных отправных точек для решения каждого вопроса. Сущность его учения вкратце заключается в следующем. Теория ничего не решает и решить не может. Это противно её природе. Теория только объясняет: свойства элементов, влияние их друг на друга и сущность, природу военных явлений (операции, боя). Орудия теории военного дела те же, как и орудия всякой другой науки: классификация, индукция, дедукция и аналогия. Между методами логического мышления в теории военного дела, как и во всех опытных науках, первое место принадлежит индукции. Заключительные выводы теории являются в виде принципов, правил и норм; по отношению к практике это отнюдь не готовые решения вопросов, а лишь отправные точки (общие и частные) для правильного их решения. В то время как принципы — общие отправные точки для решения вопросов — безусловны, то есть всегда справедливы, независимо от условий оружия, времени и места, правила и нормы — частные отправные точки для решения тех же вопросов — условны, то есть справедливы только при известных условиях обстановки. Посредством принципов, правил и норм наука регулирует творчество, направляя его на путь правильных решений. Этим путём теория помогает творчеству, но не силится стать на его место, заменить его собой. Регулирующая сила науки и свобода творчества как нельзя лучше уживаются рядом. Принципы, правила и нормы только направляют творчество на путь правильных решений, облегчают первый шаг; все остальное решение уже дело творчества. Если говорят, что не дело теории давать правила и что правил для действий нет, то тут является смешение понятий; очевидно, тут разумеют правила в смысле универсал. рецептов, готовых решений на все случаи; но не об этих правилах, составляющих абсурд, говорит теория.

Все, что утверждал Леер, до того азбучно, «само собою разумеется», что, казалось бы, не должно было вызывать возражений. Однако даже авторитетные в науке лица глумились иногда над «принципистикой» Леера, а один публицист поместил в распространенной газете насмешливую статью под заглавием «14 принципов». «Вы знаете, — говорил Леер, — для них теоретик значит негодяй». Как был бы Леер удовлетворен словами Льва Толстого относит-но принципов и теории: «Если истина отвлеченная есть истина, то она будет истиною и в действительности…; меня всегда удивляют часто повторяемые слова: да, это так по теории, но на практике-то как? Точно, как будто, теория — это какие-то хорошие слова, нужные для разговора, но не для того, чтобы вся практика, то есть вся деятельность неизбежно основывалась на ней». Точно так же Леер горячо ратовал за правильность военной терминологии: «Правильно называть что-либо — значит правильно понимать его». Так, Леер установил термин «стратегический резерв» — отряд, который оставляется для непосредственной обороны временного базиса. Кроме такого резерва, имеющего административное значение, других резервов в стратегии не может быть. Леер прямо говорил, что «в стратегии резервы — явление преступное», и подкреплял положение известной фразой Наполеона: «Генералы, сберегающие свежие войска ко дню, следующему за сражением, обыкновенно бывают биты». Казалось бы, вопрос исчерпан; однако ещё не успел Леер сойти в могилу, как уже не только в лит-ре, но и в официал. языке термин оказался извращенным и стали часто называть стратегическим резервом — резерв нескольких армий, действующих в бою бок о бок одна с другой. Если тактика получает свои задачи от стратегии, то, в свою очередь, стратегия зависит от указаний политики. Леер один из первых выяснил полностью взаимные отношения политики и стратегии.

В окончательном заключении следует сказать, что по значению своих работ, как военный ученый, Леер должен быть поставлен рядом с Ллойдом, Жомини и Клаузевицем. Свои лекции Лекции читал стоя, часто закрывая глаза и прохаживаясь; изложение было гладкое, очень красноречивое, образное, нередко многословное. В обращении Леер был очень обходителен и гостеприимен (Лееровские субботы), но с домашними часто раздражителен и капризен; крайне самолюбив и щепетилен. Его библиотека, тщательно составленная и не только прочитанная, но и изученная, была продана за 20 тыс. руб.

Почётные звания

Леер был почетным членом 3 воен. академий, в которых преподавал, и Санкт-Петербургского университета и членом-корреспондентом Академии наук.

В 1893 году, во время празднования 35-летия его профессорской деятельности, был собран по подписке капитал (более 20 тыс. руб.) для премии его имени за лучшие сочинения по военному искусству и в особенности по тем отделам военной науки, которые разработал сам Леер.

В академии существовал зал имени Леера, где находится его портрет.

Избранная библиография

  • [dlib.rsl.ru/rsl01003000000/rsl01003544000/rsl01003544730/rsl01003544730.pdf Значение подготовки к войне вообще и подготовительных стратегических операций в особенности.] Санкт-Петербург : тип. В. Безобразова и К°, 1875.
  • Война 1805 года. Аустерлицкая операция. СПб., 1888
  • Война 1805 года. Ульмская операция. СПб., 1887
  • Выяснение некоторых данных, относящихся до сложных операций массовых армий, на основании опыта осеннего похода 1813 года. СПб., 1889
  • [runivers.ru/lib/detail.php?ID=1026983 Записки стратегии.] Вып. 1—2. СПб., 1877—1880 (три издания)
  • Записки тактики для военных училищ. СПб., 1866
  • Коренные вопросы (военные этюды). СПб., 1897
  • Метод военных наук (стратегии, тактики и военной истории). СПб., 1894
  • [runivers.ru/lib/detail.php?ID=433490 Обзор войн России от Петра Великого до наших дней.] Ч. 1—4. СПб., 1885—1896
  • [dlib.rsl.ru/rsl01003000000/rsl01003867000/rsl01003867238/rsl01003867238.pdf Опыт критико-исторического исследования законов искусства ведения войны.] СПб., 1869
  • [dlib.rsl.ru/rsl01003000000/rsl01003544000/rsl01003544812/rsl01003544812.pdf Очерк военных действий в Турции.] СПб., 1878
  • Прикладная тактика. Вып. 1—2. СПб., 1877—1880
  • [www.runivers.ru/lib/detail.php?ID=433662 Публичные лекции о войне 1870 г. между Францией и Германией] СПб., 1871 (2-е издание значительно расширенное и дополненное: СПб., 1873)
  • [dlib.rsl.ru/rsl01003000000/rsl01003545000/rsl01003545191/rsl01003545191.pdf Сражение при Вёрте 6 августа 1870 г.] СПб., 1885
  • Стратегия. (Тактика театра военных действий). Ч. 1—3. СПб., 1885—1889
  • Тактическое значение местности. СПб., 1878

Чинопроизводство

  • Кондуктор артиллерии — 19 августа 1844 года

Старшинство в чинах:

  • Прапорщик — 13 июня 1848 года.
  • Подпоручик — 1 февраля 1851 года.
  • Штабс-капитан Генерального штаба — 27 марта 1855 года.
  • Капитан Генерального штаба — 30 августа 1859 года.
  • Подполковник Генерального штаба — 30 августа 1862 года.
  • Полковник Генерального штаба — 30 августа 1865 года.
  • Генерал-майор Генерального штаба — 30 августа 1875 года.
  • Генерал-лейтенант Генерального штаба — 30 августа 1882 года.
  • Генерал от инфантерии — 14 мая 1896 года.

Награды

  • орден Св. Станислава 3-й степени (1858);
  • орден Св. Анны 3-й степени (1861);
  • орден Св. Станислава 2-й степени (1863);
  • орден Св. Владимира 4-й степени (1867);
  • орден Св. Владимира 3-й степени (1869);
  • орден Св. Станислава 1-й степени (1873);
  • орден Св. Анны 1-й степени (1876);
  • орден Св. Владимира 2-й степени (1879);
  • Орден Белого Орла (1889);
  • золотая табакерка, украшенная бриллиантами с вензелем Высочайшего имени Св. Александра Невского (1894);
  • табакерка, украшенная бриллиантами с портретом в Бозе почившего Императора Александра III (1894);
  • орден Св. Александра Невского (1894) с бриллиантами, при Высочайшем рескрипте (1898);
  • Монаршая благодарность (1898);
  • орден Св. Владимира 1-й степени (1903).

Иностранные:

Напишите отзыв о статье "Леер, Генрих Антонович"

Примечания

  1. ↑ Могила на плане Новодевичьего кладбища (№ 57) // Отдел IV // Весь Петербург на 1914 год, адресная и справочная книга г. С.-Петербурга / Ред. А. П. Шашковский. — СПб.: Товарищество А. С. Суворина – «Новое время», 1914. — ISBN 5-94030-052-9.

Литература

Ссылки

  • [www.runivers.ru/lib/authors/author3000/ Леер Генрих Антонович] На сайте «Руниверс».

Отрывок, характеризующий Леер, Генрих Антонович

Французский гусарский полковник, видимо, только что с постели, выехал из деревни на красивой сытой серой лошади, сопутствуемый двумя гусарами. На офицере, на солдатах и на их лошадях был вид довольства и щегольства.
Это было то первое время кампании, когда войска еще находились в исправности, почти равной смотровой, мирной деятельности, только с оттенком нарядной воинственности в одежде и с нравственным оттенком того веселья и предприимчивости, которые всегда сопутствуют началам кампаний.
Французский полковник с трудом удерживал зевоту, но был учтив и, видимо, понимал все значение Балашева. Он провел его мимо своих солдат за цепь и сообщил, что желание его быть представленну императору будет, вероятно, тотчас же исполнено, так как императорская квартира, сколько он знает, находится недалеко.
Они проехали деревню Рыконты, мимо французских гусарских коновязей, часовых и солдат, отдававших честь своему полковнику и с любопытством осматривавших русский мундир, и выехали на другую сторону села. По словам полковника, в двух километрах был начальник дивизии, который примет Балашева и проводит его по назначению.
Солнце уже поднялось и весело блестело на яркой зелени.
Только что они выехали за корчму на гору, как навстречу им из под горы показалась кучка всадников, впереди которой на вороной лошади с блестящею на солнце сбруей ехал высокий ростом человек в шляпе с перьями и черными, завитыми по плечи волосами, в красной мантии и с длинными ногами, выпяченными вперед, как ездят французы. Человек этот поехал галопом навстречу Балашеву, блестя и развеваясь на ярком июньском солнце своими перьями, каменьями и золотыми галунами.
Балашев уже был на расстоянии двух лошадей от скачущего ему навстречу с торжественно театральным лицом всадника в браслетах, перьях, ожерельях и золоте, когда Юльнер, французский полковник, почтительно прошептал: «Le roi de Naples». [Король Неаполитанский.] Действительно, это был Мюрат, называемый теперь неаполитанским королем. Хотя и было совершенно непонятно, почему он был неаполитанский король, но его называли так, и он сам был убежден в этом и потому имел более торжественный и важный вид, чем прежде. Он так был уверен в том, что он действительно неаполитанский король, что, когда накануне отъезда из Неаполя, во время его прогулки с женою по улицам Неаполя, несколько итальянцев прокричали ему: «Viva il re!», [Да здравствует король! (итал.) ] он с грустной улыбкой повернулся к супруге и сказал: «Les malheureux, ils ne savent pas que je les quitte demain! [Несчастные, они не знают, что я их завтра покидаю!]
Но несмотря на то, что он твердо верил в то, что он был неаполитанский король, и что он сожалел о горести своих покидаемых им подданных, в последнее время, после того как ему ведено было опять поступить на службу, и особенно после свидания с Наполеоном в Данциге, когда августейший шурин сказал ему: «Je vous ai fait Roi pour regner a maniere, mais pas a la votre», [Я вас сделал королем для того, чтобы царствовать не по своему, а по моему.] – он весело принялся за знакомое ему дело и, как разъевшийся, но не зажиревший, годный на службу конь, почуяв себя в упряжке, заиграл в оглоблях и, разрядившись как можно пестрее и дороже, веселый и довольный, скакал, сам не зная куда и зачем, по дорогам Польши.
Увидав русского генерала, он по королевски, торжественно, откинул назад голову с завитыми по плечи волосами и вопросительно поглядел на французского полковника. Полковник почтительно передал его величеству значение Балашева, фамилию которого он не мог выговорить.
– De Bal macheve! – сказал король (своей решительностью превозмогая трудность, представлявшуюся полковнику), – charme de faire votre connaissance, general, [очень приятно познакомиться с вами, генерал] – прибавил он с королевски милостивым жестом. Как только король начал говорить громко и быстро, все королевское достоинство мгновенно оставило его, и он, сам не замечая, перешел в свойственный ему тон добродушной фамильярности. Он положил свою руку на холку лошади Балашева.
– Eh, bien, general, tout est a la guerre, a ce qu'il parait, [Ну что ж, генерал, дело, кажется, идет к войне,] – сказал он, как будто сожалея об обстоятельстве, о котором он не мог судить.
– Sire, – отвечал Балашев. – l'Empereur mon maitre ne desire point la guerre, et comme Votre Majeste le voit, – говорил Балашев, во всех падежах употребляя Votre Majeste, [Государь император русский не желает ее, как ваше величество изволите видеть… ваше величество.] с неизбежной аффектацией учащения титула, обращаясь к лицу, для которого титул этот еще новость.
Лицо Мюрата сияло глупым довольством в то время, как он слушал monsieur de Balachoff. Но royaute oblige: [королевское звание имеет свои обязанности:] он чувствовал необходимость переговорить с посланником Александра о государственных делах, как король и союзник. Он слез с лошади и, взяв под руку Балашева и отойдя на несколько шагов от почтительно дожидавшейся свиты, стал ходить с ним взад и вперед, стараясь говорить значительно. Он упомянул о том, что император Наполеон оскорблен требованиями вывода войск из Пруссии, в особенности теперь, когда это требование сделалось всем известно и когда этим оскорблено достоинство Франции. Балашев сказал, что в требовании этом нет ничего оскорбительного, потому что… Мюрат перебил его:
– Так вы считаете зачинщиком не императора Александра? – сказал он неожиданно с добродушно глупой улыбкой.
Балашев сказал, почему он действительно полагал, что начинателем войны был Наполеон.
– Eh, mon cher general, – опять перебил его Мюрат, – je desire de tout mon c?ur que les Empereurs s'arrangent entre eux, et que la guerre commencee malgre moi se termine le plutot possible, [Ах, любезный генерал, я желаю от всей души, чтобы императоры покончили дело между собою и чтобы война, начатая против моей воли, окончилась как можно скорее.] – сказал он тоном разговора слуг, которые желают остаться добрыми приятелями, несмотря на ссору между господами. И он перешел к расспросам о великом князе, о его здоровье и о воспоминаниях весело и забавно проведенного с ним времени в Неаполе. Потом, как будто вдруг вспомнив о своем королевском достоинстве, Мюрат торжественно выпрямился, стал в ту же позу, в которой он стоял на коронации, и, помахивая правой рукой, сказал: – Je ne vous retiens plus, general; je souhaite le succes de vorte mission, [Я вас не задерживаю более, генерал; желаю успеха вашему посольству,] – и, развеваясь красной шитой мантией и перьями и блестя драгоценностями, он пошел к свите, почтительно ожидавшей его.
Балашев поехал дальше, по словам Мюрата предполагая весьма скоро быть представленным самому Наполеону. Но вместо скорой встречи с Наполеоном, часовые пехотного корпуса Даву опять так же задержали его у следующего селения, как и в передовой цепи, и вызванный адъютант командира корпуса проводил его в деревню к маршалу Даву.


Даву был Аракчеев императора Наполеона – Аракчеев не трус, но столь же исправный, жестокий и не умеющий выражать свою преданность иначе как жестокостью.
В механизме государственного организма нужны эти люди, как нужны волки в организме природы, и они всегда есть, всегда являются и держатся, как ни несообразно кажется их присутствие и близость к главе правительства. Только этой необходимостью можно объяснить то, как мог жестокий, лично выдиравший усы гренадерам и не могший по слабости нерв переносить опасность, необразованный, непридворный Аракчеев держаться в такой силе при рыцарски благородном и нежном характере Александра.
Балашев застал маршала Даву в сарае крестьянскои избы, сидящего на бочонке и занятого письменными работами (он поверял счеты). Адъютант стоял подле него. Возможно было найти лучшее помещение, но маршал Даву был один из тех людей, которые нарочно ставят себя в самые мрачные условия жизни, для того чтобы иметь право быть мрачными. Они для того же всегда поспешно и упорно заняты. «Где тут думать о счастливой стороне человеческой жизни, когда, вы видите, я на бочке сижу в грязном сарае и работаю», – говорило выражение его лица. Главное удовольствие и потребность этих людей состоит в том, чтобы, встретив оживление жизни, бросить этому оживлению в глаза спою мрачную, упорную деятельность. Это удовольствие доставил себе Даву, когда к нему ввели Балашева. Он еще более углубился в свою работу, когда вошел русский генерал, и, взглянув через очки на оживленное, под впечатлением прекрасного утра и беседы с Мюратом, лицо Балашева, не встал, не пошевелился даже, а еще больше нахмурился и злобно усмехнулся.
Заметив на лице Балашева произведенное этим приемом неприятное впечатление, Даву поднял голову и холодно спросил, что ему нужно.
Предполагая, что такой прием мог быть сделан ему только потому, что Даву не знает, что он генерал адъютант императора Александра и даже представитель его перед Наполеоном, Балашев поспешил сообщить свое звание и назначение. В противность ожидания его, Даву, выслушав Балашева, стал еще суровее и грубее.
– Где же ваш пакет? – сказал он. – Donnez le moi, ije l'enverrai a l'Empereur. [Дайте мне его, я пошлю императору.]
Балашев сказал, что он имеет приказание лично передать пакет самому императору.
– Приказания вашего императора исполняются в вашей армии, а здесь, – сказал Даву, – вы должны делать то, что вам говорят.
И как будто для того чтобы еще больше дать почувствовать русскому генералу его зависимость от грубой силы, Даву послал адъютанта за дежурным.
Балашев вынул пакет, заключавший письмо государя, и положил его на стол (стол, состоявший из двери, на которой торчали оторванные петли, положенной на два бочонка). Даву взял конверт и прочел надпись.
– Вы совершенно вправе оказывать или не оказывать мне уважение, – сказал Балашев. – Но позвольте вам заметить, что я имею честь носить звание генерал адъютанта его величества…
Даву взглянул на него молча, и некоторое волнение и смущение, выразившиеся на лице Балашева, видимо, доставили ему удовольствие.
– Вам будет оказано должное, – сказал он и, положив конверт в карман, вышел из сарая.
Через минуту вошел адъютант маршала господин де Кастре и провел Балашева в приготовленное для него помещение.
Балашев обедал в этот день с маршалом в том же сарае, на той же доске на бочках.
На другой день Даву выехал рано утром и, пригласив к себе Балашева, внушительно сказал ему, что он просит его оставаться здесь, подвигаться вместе с багажами, ежели они будут иметь на то приказания, и не разговаривать ни с кем, кроме как с господином де Кастро.
После четырехдневного уединения, скуки, сознания подвластности и ничтожества, особенно ощутительного после той среды могущества, в которой он так недавно находился, после нескольких переходов вместе с багажами маршала, с французскими войсками, занимавшими всю местность, Балашев привезен был в Вильну, занятую теперь французами, в ту же заставу, на которой он выехал четыре дня тому назад.
На другой день императорский камергер, monsieur de Turenne, приехал к Балашеву и передал ему желание императора Наполеона удостоить его аудиенции.
Четыре дня тому назад у того дома, к которому подвезли Балашева, стояли Преображенского полка часовые, теперь же стояли два французских гренадера в раскрытых на груди синих мундирах и в мохнатых шапках, конвой гусаров и улан и блестящая свита адъютантов, пажей и генералов, ожидавших выхода Наполеона вокруг стоявшей у крыльца верховой лошади и его мамелюка Рустава. Наполеон принимал Балашева в том самом доме в Вильве, из которого отправлял его Александр.


Несмотря на привычку Балашева к придворной торжественности, роскошь и пышность двора императора Наполеона поразили его.
Граф Тюрен ввел его в большую приемную, где дожидалось много генералов, камергеров и польских магнатов, из которых многих Балашев видал при дворе русского императора. Дюрок сказал, что император Наполеон примет русского генерала перед своей прогулкой.
После нескольких минут ожидания дежурный камергер вышел в большую приемную и, учтиво поклонившись Балашеву, пригласил его идти за собой.
Балашев вошел в маленькую приемную, из которой была одна дверь в кабинет, в тот самый кабинет, из которого отправлял его русский император. Балашев простоял один минуты две, ожидая. За дверью послышались поспешные шаги. Быстро отворились обе половинки двери, камергер, отворивший, почтительно остановился, ожидая, все затихло, и из кабинета зазвучали другие, твердые, решительные шаги: это был Наполеон. Он только что окончил свой туалет для верховой езды. Он был в синем мундире, раскрытом над белым жилетом, спускавшимся на круглый живот, в белых лосинах, обтягивающих жирные ляжки коротких ног, и в ботфортах. Короткие волоса его, очевидно, только что были причесаны, но одна прядь волос спускалась книзу над серединой широкого лба. Белая пухлая шея его резко выступала из за черного воротника мундира; от него пахло одеколоном. На моложавом полном лице его с выступающим подбородком было выражение милостивого и величественного императорского приветствия.
Он вышел, быстро подрагивая на каждом шагу и откинув несколько назад голову. Вся его потолстевшая, короткая фигура с широкими толстыми плечами и невольно выставленным вперед животом и грудью имела тот представительный, осанистый вид, который имеют в холе живущие сорокалетние люди. Кроме того, видно было, что он в этот день находился в самом хорошем расположении духа.
Он кивнул головою, отвечая на низкий и почтительный поклон Балашева, и, подойдя к нему, тотчас же стал говорить как человек, дорожащий всякой минутой своего времени и не снисходящий до того, чтобы приготавливать свои речи, а уверенный в том, что он всегда скажет хорошо и что нужно сказать.
– Здравствуйте, генерал! – сказал он. – Я получил письмо императора Александра, которое вы доставили, и очень рад вас видеть. – Он взглянул в лицо Балашева своими большими глазами и тотчас же стал смотреть вперед мимо него.
Очевидно было, что его не интересовала нисколько личность Балашева. Видно было, что только то, что происходило в его душе, имело интерес для него. Все, что было вне его, не имело для него значения, потому что все в мире, как ему казалось, зависело только от его воли.
– Я не желаю и не желал войны, – сказал он, – но меня вынудили к ней. Я и теперь (он сказал это слово с ударением) готов принять все объяснения, которые вы можете дать мне. – И он ясно и коротко стал излагать причины своего неудовольствия против русского правительства.
Судя по умеренно спокойному и дружелюбному тону, с которым говорил французский император, Балашев был твердо убежден, что он желает мира и намерен вступить в переговоры.
– Sire! L'Empereur, mon maitre, [Ваше величество! Император, государь мой,] – начал Балашев давно приготовленную речь, когда Наполеон, окончив свою речь, вопросительно взглянул на русского посла; но взгляд устремленных на него глаз императора смутил его. «Вы смущены – оправьтесь», – как будто сказал Наполеон, с чуть заметной улыбкой оглядывая мундир и шпагу Балашева. Балашев оправился и начал говорить. Он сказал, что император Александр не считает достаточной причиной для войны требование паспортов Куракиным, что Куракин поступил так по своему произволу и без согласия на то государя, что император Александр не желает войны и что с Англией нет никаких сношений.
– Еще нет, – вставил Наполеон и, как будто боясь отдаться своему чувству, нахмурился и слегка кивнул головой, давая этим чувствовать Балашеву, что он может продолжать.
Высказав все, что ему было приказано, Балашев сказал, что император Александр желает мира, но не приступит к переговорам иначе, как с тем условием, чтобы… Тут Балашев замялся: он вспомнил те слова, которые император Александр не написал в письме, но которые непременно приказал вставить в рескрипт Салтыкову и которые приказал Балашеву передать Наполеону. Балашев помнил про эти слова: «пока ни один вооруженный неприятель не останется на земле русской», но какое то сложное чувство удержало его. Он не мог сказать этих слов, хотя и хотел это сделать. Он замялся и сказал: с условием, чтобы французские войска отступили за Неман.
Наполеон заметил смущение Балашева при высказывании последних слов; лицо его дрогнуло, левая икра ноги начала мерно дрожать. Не сходя с места, он голосом, более высоким и поспешным, чем прежде, начал говорить. Во время последующей речи Балашев, не раз опуская глаза, невольно наблюдал дрожанье икры в левой ноге Наполеона, которое тем более усиливалось, чем более он возвышал голос.
– Я желаю мира не менее императора Александра, – начал он. – Не я ли осьмнадцать месяцев делаю все, чтобы получить его? Я осьмнадцать месяцев жду объяснений. Но для того, чтобы начать переговоры, чего же требуют от меня? – сказал он, нахмурившись и делая энергически вопросительный жест своей маленькой белой и пухлой рукой.
– Отступления войск за Неман, государь, – сказал Балашев.
– За Неман? – повторил Наполеон. – Так теперь вы хотите, чтобы отступили за Неман – только за Неман? – повторил Наполеон, прямо взглянув на Балашева.
Балашев почтительно наклонил голову.
Вместо требования четыре месяца тому назад отступить из Номерании, теперь требовали отступить только за Неман. Наполеон быстро повернулся и стал ходить по комнате.
– Вы говорите, что от меня требуют отступления за Неман для начатия переговоров; но от меня требовали точно так же два месяца тому назад отступления за Одер и Вислу, и, несмотря на то, вы согласны вести переговоры.
Он молча прошел от одного угла комнаты до другого и опять остановился против Балашева. Лицо его как будто окаменело в своем строгом выражении, и левая нога дрожала еще быстрее, чем прежде. Это дрожанье левой икры Наполеон знал за собой. La vibration de mon mollet gauche est un grand signe chez moi, [Дрожание моей левой икры есть великий признак,] – говорил он впоследствии.
– Такие предложения, как то, чтобы очистить Одер и Вислу, можно делать принцу Баденскому, а не мне, – совершенно неожиданно для себя почти вскрикнул Наполеон. – Ежели бы вы мне дали Петербуг и Москву, я бы не принял этих условий. Вы говорите, я начал войну? А кто прежде приехал к армии? – император Александр, а не я. И вы предлагаете мне переговоры тогда, как я издержал миллионы, тогда как вы в союзе с Англией и когда ваше положение дурно – вы предлагаете мне переговоры! А какая цель вашего союза с Англией? Что она дала вам? – говорил он поспешно, очевидно, уже направляя свою речь не для того, чтобы высказать выгоды заключения мира и обсудить его возможность, а только для того, чтобы доказать и свою правоту, и свою силу, и чтобы доказать неправоту и ошибки Александра.
Вступление его речи было сделано, очевидно, с целью выказать выгоду своего положения и показать, что, несмотря на то, он принимает открытие переговоров. Но он уже начал говорить, и чем больше он говорил, тем менее он был в состоянии управлять своей речью.
Вся цель его речи теперь уже, очевидно, была в том, чтобы только возвысить себя и оскорбить Александра, то есть именно сделать то самое, чего он менее всего хотел при начале свидания.
– Говорят, вы заключили мир с турками?
Балашев утвердительно наклонил голову.
– Мир заключен… – начал он. Но Наполеон не дал ему говорить. Ему, видно, нужно было говорить самому, одному, и он продолжал говорить с тем красноречием и невоздержанием раздраженности, к которому так склонны балованные люди.
– Да, я знаю, вы заключили мир с турками, не получив Молдавии и Валахии. А я бы дал вашему государю эти провинции так же, как я дал ему Финляндию. Да, – продолжал он, – я обещал и дал бы императору Александру Молдавию и Валахию, а теперь он не будет иметь этих прекрасных провинций. Он бы мог, однако, присоединить их к своей империи, и в одно царствование он бы расширил Россию от Ботнического залива до устьев Дуная. Катерина Великая не могла бы сделать более, – говорил Наполеон, все более и более разгораясь, ходя по комнате и повторяя Балашеву почти те же слова, которые ои говорил самому Александру в Тильзите. – Tout cela il l'aurait du a mon amitie… Ah! quel beau regne, quel beau regne! – повторил он несколько раз, остановился, достал золотую табакерку из кармана и жадно потянул из нее носом.
– Quel beau regne aurait pu etre celui de l'Empereur Alexandre! [Всем этим он был бы обязан моей дружбе… О, какое прекрасное царствование, какое прекрасное царствование! О, какое прекрасное царствование могло бы быть царствование императора Александра!]
Он с сожалением взглянул на Балашева, и только что Балашев хотел заметить что то, как он опять поспешно перебил его.
– Чего он мог желать и искать такого, чего бы он не нашел в моей дружбе?.. – сказал Наполеон, с недоумением пожимая плечами. – Нет, он нашел лучшим окружить себя моими врагами, и кем же? – продолжал он. – Он призвал к себе Штейнов, Армфельдов, Винцингероде, Бенигсенов, Штейн – прогнанный из своего отечества изменник, Армфельд – развратник и интриган, Винцингероде – беглый подданный Франции, Бенигсен несколько более военный, чем другие, но все таки неспособный, который ничего не умел сделать в 1807 году и который бы должен возбуждать в императоре Александре ужасные воспоминания… Положим, ежели бы они были способны, можно бы их употреблять, – продолжал Наполеон, едва успевая словом поспевать за беспрестанно возникающими соображениями, показывающими ему его правоту или силу (что в его понятии было одно и то же), – но и того нет: они не годятся ни для войны, ни для мира. Барклай, говорят, дельнее их всех; но я этого не скажу, судя по его первым движениям. А они что делают? Что делают все эти придворные! Пфуль предлагает, Армфельд спорит, Бенигсен рассматривает, а Барклай, призванный действовать, не знает, на что решиться, и время проходит. Один Багратион – военный человек. Он глуп, но у него есть опытность, глазомер и решительность… И что за роль играет ваш молодой государь в этой безобразной толпе. Они его компрометируют и на него сваливают ответственность всего совершающегося. Un souverain ne doit etre a l'armee que quand il est general, [Государь должен находиться при армии только тогда, когда он полководец,] – сказал он, очевидно, посылая эти слова прямо как вызов в лицо государя. Наполеон знал, как желал император Александр быть полководцем.
– Уже неделя, как началась кампания, и вы не сумели защитить Вильну. Вы разрезаны надвое и прогнаны из польских провинций. Ваша армия ропщет…
– Напротив, ваше величество, – сказал Балашев, едва успевавший запоминать то, что говорилось ему, и с трудом следивший за этим фейерверком слов, – войска горят желанием…
– Я все знаю, – перебил его Наполеон, – я все знаю, и знаю число ваших батальонов так же верно, как и моих. У вас нет двухсот тысяч войска, а у меня втрое столько. Даю вам честное слово, – сказал Наполеон, забывая, что это его честное слово никак не могло иметь значения, – даю вам ma parole d'honneur que j'ai cinq cent trente mille hommes de ce cote de la Vistule. [честное слово, что у меня пятьсот тридцать тысяч человек по сю сторону Вислы.] Турки вам не помощь: они никуда не годятся и доказали это, замирившись с вами. Шведы – их предопределение быть управляемыми сумасшедшими королями. Их король был безумный; они переменили его и взяли другого – Бернадота, который тотчас сошел с ума, потому что сумасшедший только, будучи шведом, может заключать союзы с Россией. – Наполеон злобно усмехнулся и опять поднес к носу табакерку.
На каждую из фраз Наполеона Балашев хотел и имел что возразить; беспрестанно он делал движение человека, желавшего сказать что то, но Наполеон перебивал его. Например, о безумии шведов Балашев хотел сказать, что Швеция есть остров, когда Россия за нее; но Наполеон сердито вскрикнул, чтобы заглушить его голос. Наполеон находился в том состоянии раздражения, в котором нужно говорить, говорить и говорить, только для того, чтобы самому себе доказать свою справедливость. Балашеву становилось тяжело: он, как посол, боялся уронить достоинство свое и чувствовал необходимость возражать; но, как человек, он сжимался нравственно перед забытьем беспричинного гнева, в котором, очевидно, находился Наполеон. Он знал, что все слова, сказанные теперь Наполеоном, не имеют значения, что он сам, когда опомнится, устыдится их. Балашев стоял, опустив глаза, глядя на движущиеся толстые ноги Наполеона, и старался избегать его взгляда.
– Да что мне эти ваши союзники? – говорил Наполеон. – У меня союзники – это поляки: их восемьдесят тысяч, они дерутся, как львы. И их будет двести тысяч.
И, вероятно, еще более возмутившись тем, что, сказав это, он сказал очевидную неправду и что Балашев в той же покорной своей судьбе позе молча стоял перед ним, он круто повернулся назад, подошел к самому лицу Балашева и, делая энергические и быстрые жесты своими белыми руками, закричал почти:
– Знайте, что ежели вы поколеблете Пруссию против меня, знайте, что я сотру ее с карты Европы, – сказал он с бледным, искаженным злобой лицом, энергическим жестом одной маленькой руки ударяя по другой. – Да, я заброшу вас за Двину, за Днепр и восстановлю против вас ту преграду, которую Европа была преступна и слепа, что позволила разрушить. Да, вот что с вами будет, вот что вы выиграли, удалившись от меня, – сказал он и молча прошел несколько раз по комнате, вздрагивая своими толстыми плечами. Он положил в жилетный карман табакерку, опять вынул ее, несколько раз приставлял ее к носу и остановился против Балашева. Он помолчал, поглядел насмешливо прямо в глаза Балашеву и сказал тихим голосом: – Et cependant quel beau regne aurait pu avoir votre maitre! [A между тем какое прекрасное царствование мог бы иметь ваш государь!]
Балашев, чувствуя необходимость возражать, сказал, что со стороны России дела не представляются в таком мрачном виде. Наполеон молчал, продолжая насмешливо глядеть на него и, очевидно, его не слушая. Балашев сказал, что в России ожидают от войны всего хорошего. Наполеон снисходительно кивнул головой, как бы говоря: «Знаю, так говорить ваша обязанность, но вы сами в это не верите, вы убеждены мною».
В конце речи Балашева Наполеон вынул опять табакерку, понюхал из нее и, как сигнал, стукнул два раза ногой по полу. Дверь отворилась; почтительно изгибающийся камергер подал императору шляпу и перчатки, другой подал носовои платок. Наполеон, ne глядя на них, обратился к Балашеву.
– Уверьте от моего имени императора Александра, – сказал оц, взяв шляпу, – что я ему предан по прежнему: я анаю его совершенно и весьма высоко ценю высокие его качества. Je ne vous retiens plus, general, vous recevrez ma lettre a l'Empereur. [Не удерживаю вас более, генерал, вы получите мое письмо к государю.] – И Наполеон пошел быстро к двери. Из приемной все бросилось вперед и вниз по лестнице.


После всего того, что сказал ему Наполеон, после этих взрывов гнева и после последних сухо сказанных слов:
«Je ne vous retiens plus, general, vous recevrez ma lettre», Балашев был уверен, что Наполеон уже не только не пожелает его видеть, но постарается не видать его – оскорбленного посла и, главное, свидетеля его непристойной горячности. Но, к удивлению своему, Балашев через Дюрока получил в этот день приглашение к столу императора.
На обеде были Бессьер, Коленкур и Бертье. Наполеон встретил Балашева с веселым и ласковым видом. Не только не было в нем выражения застенчивости или упрека себе за утреннюю вспышку, но он, напротив, старался ободрить Балашева. Видно было, что уже давно для Наполеона в его убеждении не существовало возможности ошибок и что в его понятии все то, что он делал, было хорошо не потому, что оно сходилось с представлением того, что хорошо и дурно, но потому, что он делал это.
Император был очень весел после своей верховой прогулки по Вильне, в которой толпы народа с восторгом встречали и провожали его. Во всех окнах улиц, по которым он проезжал, были выставлены ковры, знамена, вензеля его, и польские дамы, приветствуя его, махали ему платками.
За обедом, посадив подле себя Балашева, он обращался с ним не только ласково, но обращался так, как будто он и Балашева считал в числе своих придворных, в числе тех людей, которые сочувствовали его планам и должны были радоваться его успехам. Между прочим разговором он заговорил о Москве и стал спрашивать Балашева о русской столице, не только как спрашивает любознательный путешественник о новом месте, которое он намеревается посетить, но как бы с убеждением, что Балашев, как русский, должен быть польщен этой любознательностью.
– Сколько жителей в Москве, сколько домов? Правда ли, что Moscou называют Moscou la sainte? [святая?] Сколько церквей в Moscou? – спрашивал он.
И на ответ, что церквей более двухсот, он сказал:
– К чему такая бездна церквей?
– Русские очень набожны, – отвечал Балашев.
– Впрочем, большое количество монастырей и церквей есть всегда признак отсталости народа, – сказал Наполеон, оглядываясь на Коленкура за оценкой этого суждения.
Балашев почтительно позволил себе не согласиться с мнением французского императора.
– У каждой страны свои нравы, – сказал он.
– Но уже нигде в Европе нет ничего подобного, – сказал Наполеон.
– Прошу извинения у вашего величества, – сказал Балашев, – кроме России, есть еще Испания, где также много церквей и монастырей.
Этот ответ Балашева, намекавший на недавнее поражение французов в Испании, был высоко оценен впоследствии, по рассказам Балашева, при дворе императора Александра и очень мало был оценен теперь, за обедом Наполеона, и прошел незаметно.
По равнодушным и недоумевающим лицам господ маршалов видно было, что они недоумевали, в чем тут состояла острота, на которую намекала интонация Балашева. «Ежели и была она, то мы не поняли ее или она вовсе не остроумна», – говорили выражения лиц маршалов. Так мало был оценен этот ответ, что Наполеон даже решительно не заметил его и наивно спросил Балашева о том, на какие города идет отсюда прямая дорога к Москве. Балашев, бывший все время обеда настороже, отвечал, что comme tout chemin mene a Rome, tout chemin mene a Moscou, [как всякая дорога, по пословице, ведет в Рим, так и все дороги ведут в Москву,] что есть много дорог, и что в числе этих разных путей есть дорога на Полтаву, которую избрал Карл XII, сказал Балашев, невольно вспыхнув от удовольствия в удаче этого ответа. Не успел Балашев досказать последних слов: «Poltawa», как уже Коленкур заговорил о неудобствах дороги из Петербурга в Москву и о своих петербургских воспоминаниях.
После обеда перешли пить кофе в кабинет Наполеона, четыре дня тому назад бывший кабинетом императора Александра. Наполеон сел, потрогивая кофе в севрской чашке, и указал на стул подло себя Балашеву.
Есть в человеке известное послеобеденное расположение духа, которое сильнее всяких разумных причин заставляет человека быть довольным собой и считать всех своими друзьями. Наполеон находился в этом расположении. Ему казалось, что он окружен людьми, обожающими его. Он был убежден, что и Балашев после его обеда был его другом и обожателем. Наполеон обратился к нему с приятной и слегка насмешливой улыбкой.
– Это та же комната, как мне говорили, в которой жил император Александр. Странно, не правда ли, генерал? – сказал он, очевидно, не сомневаясь в том, что это обращение не могло не быть приятно его собеседнику, так как оно доказывало превосходство его, Наполеона, над Александром.
Балашев ничего не мог отвечать на это и молча наклонил голову.
– Да, в этой комнате, четыре дня тому назад, совещались Винцингероде и Штейн, – с той же насмешливой, уверенной улыбкой продолжал Наполеон. – Чего я не могу понять, – сказал он, – это того, что император Александр приблизил к себе всех личных моих неприятелей. Я этого не… понимаю. Он не подумал о том, что я могу сделать то же? – с вопросом обратился он к Балашеву, и, очевидно, это воспоминание втолкнуло его опять в тот след утреннего гнева, который еще был свеж в нем.
– И пусть он знает, что я это сделаю, – сказал Наполеон, вставая и отталкивая рукой свою чашку. – Я выгоню из Германии всех его родных, Виртембергских, Баденских, Веймарских… да, я выгоню их. Пусть он готовит для них убежище в России!
Балашев наклонил голову, видом своим показывая, что он желал бы откланяться и слушает только потому, что он не может не слушать того, что ему говорят. Наполеон не замечал этого выражения; он обращался к Балашеву не как к послу своего врага, а как к человеку, который теперь вполне предан ему и должен радоваться унижению своего бывшего господина.


Источник — «http://wiki-org.ru/wiki/index.php?title=Леер,_Генрих_Антонович&oldid=79678845»