Ливен, Дарья Христофоровна

Дарья Христофоровна Ливен
Портрет Д.Х.Ливен, 1814
Имя при рождении:	графиня Бенкендорф
Род деятельности:	статс-дама
Отец:	Бенкендорф, Христофор Иванович (1749—1823)
Мать:	Анна-Юлианна Шеллинг фон Канштадт (1746—1797)
Супруг:	Ливен, Христофор Андреевич (1774-1838)
Дети:	5 сыновей и 1 дочь
Награды и премии:

Княгиня Дарья Христофоровна Ливен, урождённая Доротея фон Бенкендорф (17 декабря 1785 — 27 января 1857), — знаменитая «светская львица» первой половины XIX века, тайный агент русского правительства в Лондоне и Париже, прозванная «дипломатической Сивиллой». Вошла в историю как «первая русская женщина-дипломат».

Происхождение

Происходила из дворянского рода Бенкендорфов. Дочь рижского военного губернатора генерала от инфантерии Х. И. Бенкендорфа, сестра шефа жандармов А. Х. Бенкендорфа, с которым на протяжении многих лет состояла в переписке.

Мать Дарьи Христофоровны умерла 11 марта 1797 года за границей, где находилась на лечении. Она страдала от ревматизма, от которого всю жизнь будет мучиться и её дочь. Дарья и её сестра Мария (1784-1841) остались на попечении императрицы Марии Фёдоровны. Несмотря на то, что они уже вышли из возраста, в котором девочек принимали в Смольный институт, императрица поместила их именно туда, и каждую неделю навещала сестёр.

Замужество

Дарья получила лучшее по тем временам образование, она умела говорить и читать на четырёх языках, изучала музыку и танцы. В феврале 1800 года Дарья и Мария закончили институт, и императрица занялась обустройством их личной жизни. Старшая из сестёр Бенкендорф, Мария Христофоровна, вышла замуж за генерала И.Е.Шевич и была фрейлиной императрицы.

Дарья Христофоровна, ещё в 1799 году была пожалована во фрейлины. Императрица подыскала ей достойного жениха, выбор пал на графа Аракчеева. Дарья пришла в ужас от такого жениха и императрица вскоре нашла другого кандидата. Им оказался любимец императора Павла I, военный министр, красавец, 26-летний граф Христофор Андреевич Ливен. Матери обоих молодожёнов были приближёнными фрейлинами и близкими подругами императрицы Марии Фёдоровны. Молодые люди понравились друг другу и 24 февраля 1800 года поженились.

Первые годы замужества Дарья Христофоровна жила беспечной жизнью в Петербурге. Она была повсюду, где была императорская семья. Пока муж делал военную карьеру, она вела весёлую светскую жизнь, танцевала и флиртовала. У неё был роман с великим князем Константином Павловичем, одно время она увлекалась князем П.П.Долгоруким.

В 1809 году граф Ливен был назначен посланником в Берлин. В Берлине Дарья Христофоровна приобрела определённую известность как хозяйка литературно-политического салона. Всё в Пруссии ей казалось мелким и скучным, она много времени посвящала воспитанию детей, сопровождала их в деревню, на море, на воды. Она надеялась, что их пребывание в Берлине будет недолгим.

30 июня 1812 года Ливены покинули Берлин. Прожив несколько месяцев в Петербурге, в конце октября 1812 года супруги Ливены отбыли к новому месту назначению графа в Лондон.

Лондонские годы

Графиня Ливен своими живыми манерами и широким кругом знакомств сделалась одной из законодательниц мод лондонского общества. Считается, что именно она познакомила англичан с вальсом. По окончании наполеоновских войн она сопровождала супруга на Венский конгресс, где соперничала за звание «первой дамы» с герцогиней Саган и княгиней Багратион.

По своему влиянию графиня нисколько не уступала супругу. Получить приглашение в салон графини Ливен считалось большой честью. В Лондоне у Ливенов родился сын, названный Георгием в честь наследного принца-регента, который вызвался быть крёстным отцом и не уставал повторять, как похож на него ребёнок. Помимо будущего короля, молва называла Георгия «сыном Конгресса», намекая на то, что его отцом был Меттерних.

Как отмечают историки, «никогда ещё иностранка не получала столько сведений об английском обществе из первых рук и не обладала в нём бóльшим влиянием». Полученные сведения графиня передавала супругу либо направляла дипломатической почтой брату в Санкт-Петербург. В письме к министру иностранных дел графу Нессельроде император Александр I шутя сетовал, что графиня Ливен носит юбки — из неё вышел бы блестящий дипломат.

12 января 1816 г. графиня Ливен была удостоена ордена Св. Екатерины 2-й степени и 29 февраля 1828 г. пожалована в статс-дамы. По случаю восшествия на престол Николая Павловича возведена вместе с супругом в княжеское Российской Империи достоинство.

Парижский салон

В 1834 г. Николай I приставил князя Ливена наставником к своему сыну. Его супруга неохотно покинула Лондон, но после смерти двоих сыновей, ссылаясь на слабое здоровье, оставила пределы России, чтобы обосноваться в Париже. Там её салон сделался «дозорной вышкой Европы», соперничая по популярности с салоном мадам Рекамье, который опекал Шатобриан, нарисовавший нелицеприятный портрет Ливен в «Замогильных записках».

После смерти мужа в 1838 году княгиня открыто флиртовала с политическими деятелями, которые посещали её дом. На протяжении десятка лет её связывали романтические отношения с австрийским канцлером Меттернихом и французским премьер-министром Франсуа Гизо. Благодаря своей близости с Гизо во время Крымской войны она служила негласным посредником между враждующими сторонами.

В январе 1857 года Дарья Христофоровна заболела бронхитом, который очень быстро принял тяжелую форму. В ночь с 26 на 27 января в своём парижском особняке на руках Гизо и сына Павла она скончалась. Перед смертью она выразила желание, чтобы её тело было перевезено в Курляндию и погребено рядом с её сыновьями в семейной усыпальнице Ливенов в латвийском местечке Межотне. Она была похоронена в чёрном бархатном платье фрейлины российского императорского двора и княжеской короне, с распятием из слоновой кости в руках.

Отрывки из её записок и огромной корреспонденции появились в печати посмертно. Вдова лорда Грея предпослала публикацию его писем к княгине (которыми они обменивались ежедневно) словами сожаления о том, что публике станет известна «степень интимности главы правительства с иностранной посланницей».

Дети

От брака родилось шестеро детей, пять сыновей и одна дочь:

• Магдалена (1804—1805)
• Александр (1805—1885), умер холостым.
• Павел (1806—1866), умер холостым.
• Константин (1807—1838), скончался в июне 1838 года в Америке.
• Георгий (1819—1835), имя получил в честь крестного отца, короля Георга IV. Весной 1835 года умер в Дерпте вместе с младшим братом Артуром от скарлатины. Эта трагедия очень подорвала здоровье Дарьи Христофоровны, до конца дней своих она пребывала в отчаянии от несправедливости судьбы.
• Артур (1825—1835), имя получил в честь крестного отца, герцога Веллингтона.

Отзывы о княгине Ливен

• «Женщина с длинным неприятным лицом, заурядная, скучная, недалёкая, не знающая иных тем для разговора, кроме пошлых политических сплетен» (Рене де Шатобриан).
• «Я вполне уверен, что эта дама готова причинить нашей стране всевозможное зло, в признательность за доброту и любезность, с какою здесь относились к ней во время её многолетнего пребывания в Англии» (герцог Веллингтон).
• «Мужчины и женщины, тори и виги, именитые персоны и светские денди, все стремились заполучить её для украшения и престижа своих салонов, все высоко ценили честь быть принятыми ею» (Франсуа Гизо).
• «Отличаясь мужским умом и женской чувствительностью, она держала под своей властью монархов и государственных людей и благодаря этому имела политическое влияние, редко доступное женщинам. Что она имела слабые стороны, происходившие от недостатков суждения и характера, — об этом не будут спорить её самые горячие поклонники; но что она имела большие достоинства сердца и ума, не могут забыть даже её противники». («Edinburg Review»).
• «Вот еще одна смерть, которая меня искренно опечалила; она оставила пустоту, которую нечем будет заполнить. Хотя я не был в числе близких друзей княгини, я находил большое удовольствие в её обществе; я сходился с ней в мыслях и взглядах; это была личность высокого ума и благородного характера, на неё можно было положиться». (Проспер де Барант).

Литература

• Ливен Д. Х. [memoirs.ru/texts/Liven_IZ_1908.htm Из записок княгини Ливен] / Пер. В. фон-Штейн // Цареубийство 11 марта 1801 года. Записки участников и современников. — Изд. 2-е. — СПб.: А. С. Суворин, 1908. — С. 215—243.
• Harford Montgomery Hyde. [books.google.com/books?id=ROQfAAAAMAAJ&pgis=1 Princess Lieven]. — Little, Brown & Co, 1938.
• Judith Lissauer Cromwell. [books.google.com/books?id=8Plu-CFbU4kC Dorothea Lieven: A Russian Princess in London And Paris, 1785—1857]. — McFarland, 2007.
• [www.bbl-digital.de/eintrag// Ливен, Дарья Христофоровна] в словаре Baltisches Biographisches Lexikon digital  (нем.)

Отрывок, характеризующий Ливен, Дарья Христофоровна

Пьер, сделавшись неожиданно богачом и графом Безухим, после недавнего одиночества и беззаботности, почувствовал себя до такой степени окруженным, занятым, что ему только в постели удавалось остаться одному с самим собою. Ему нужно было подписывать бумаги, ведаться с присутственными местами, о значении которых он не имел ясного понятия, спрашивать о чем то главного управляющего, ехать в подмосковное имение и принимать множество лиц, которые прежде не хотели и знать о его существовании, а теперь были бы обижены и огорчены, ежели бы он не захотел их видеть. Все эти разнообразные лица – деловые, родственники, знакомые – все были одинаково хорошо, ласково расположены к молодому наследнику; все они, очевидно и несомненно, были убеждены в высоких достоинствах Пьера. Беспрестанно он слышал слова: «С вашей необыкновенной добротой» или «при вашем прекрасном сердце», или «вы сами так чисты, граф…» или «ежели бы он был так умен, как вы» и т. п., так что он искренно начинал верить своей необыкновенной доброте и своему необыкновенному уму, тем более, что и всегда, в глубине души, ему казалось, что он действительно очень добр и очень умен. Даже люди, прежде бывшие злыми и очевидно враждебными, делались с ним нежными и любящими. Столь сердитая старшая из княжен, с длинной талией, с приглаженными, как у куклы, волосами, после похорон пришла в комнату Пьера. Опуская глаза и беспрестанно вспыхивая, она сказала ему, что очень жалеет о бывших между ними недоразумениях и что теперь не чувствует себя вправе ничего просить, разве только позволения, после постигшего ее удара, остаться на несколько недель в доме, который она так любила и где столько принесла жертв. Она не могла удержаться и заплакала при этих словах. Растроганный тем, что эта статуеобразная княжна могла так измениться, Пьер взял ее за руку и просил извинения, сам не зная, за что. С этого дня княжна начала вязать полосатый шарф для Пьера и совершенно изменилась к нему.
– Сделай это для нее, mon cher; всё таки она много пострадала от покойника, – сказал ему князь Василий, давая подписать какую то бумагу в пользу княжны.
Князь Василий решил, что эту кость, вексель в 30 т., надо было всё таки бросить бедной княжне с тем, чтобы ей не могло притти в голову толковать об участии князя Василия в деле мозаикового портфеля. Пьер подписал вексель, и с тех пор княжна стала еще добрее. Младшие сестры стали также ласковы к нему, в особенности самая младшая, хорошенькая, с родинкой, часто смущала Пьера своими улыбками и смущением при виде его.
Пьеру так естественно казалось, что все его любят, так казалось бы неестественно, ежели бы кто нибудь не полюбил его, что он не мог не верить в искренность людей, окружавших его. Притом ему не было времени спрашивать себя об искренности или неискренности этих людей. Ему постоянно было некогда, он постоянно чувствовал себя в состоянии кроткого и веселого опьянения. Он чувствовал себя центром какого то важного общего движения; чувствовал, что от него что то постоянно ожидается; что, не сделай он того, он огорчит многих и лишит их ожидаемого, а сделай то то и то то, всё будет хорошо, – и он делал то, что требовали от него, но это что то хорошее всё оставалось впереди.
Более всех других в это первое время как делами Пьера, так и им самим овладел князь Василий. Со смерти графа Безухого он не выпускал из рук Пьера. Князь Василий имел вид человека, отягченного делами, усталого, измученного, но из сострадания не могущего, наконец, бросить на произвол судьбы и плутов этого беспомощного юношу, сына его друга, apres tout, [в конце концов,] и с таким огромным состоянием. В те несколько дней, которые он пробыл в Москве после смерти графа Безухого, он призывал к себе Пьера или сам приходил к нему и предписывал ему то, что нужно было делать, таким тоном усталости и уверенности, как будто он всякий раз приговаривал:
«Vous savez, que je suis accable d'affaires et que ce n'est que par pure charite, que je m'occupe de vous, et puis vous savez bien, que ce que je vous propose est la seule chose faisable». [Ты знаешь, я завален делами; но было бы безжалостно покинуть тебя так; разумеется, что я тебе говорю, есть единственно возможное.]
– Ну, мой друг, завтра мы едем, наконец, – сказал он ему однажды, закрывая глаза, перебирая пальцами его локоть и таким тоном, как будто то, что он говорил, было давным давно решено между ними и не могло быть решено иначе.
– Завтра мы едем, я тебе даю место в своей коляске. Я очень рад. Здесь у нас всё важное покончено. А мне уж давно бы надо. Вот я получил от канцлера. Я его просил о тебе, и ты зачислен в дипломатический корпус и сделан камер юнкером. Теперь дипломатическая дорога тебе открыта.
Несмотря на всю силу тона усталости и уверенности, с которой произнесены были эти слова, Пьер, так долго думавший о своей карьере, хотел было возражать. Но князь Василий перебил его тем воркующим, басистым тоном, который исключал возможность перебить его речь и который употреблялся им в случае необходимости крайнего убеждения.
– Mais, mon cher, [Но, мой милый,] я это сделал для себя, для своей совести, и меня благодарить нечего. Никогда никто не жаловался, что его слишком любили; а потом, ты свободен, хоть завтра брось. Вот ты всё сам в Петербурге увидишь. И тебе давно пора удалиться от этих ужасных воспоминаний. – Князь Василий вздохнул. – Так так, моя душа. А мой камердинер пускай в твоей коляске едет. Ах да, я было и забыл, – прибавил еще князь Василий, – ты знаешь, mon cher, что у нас были счеты с покойным, так с рязанского я получил и оставлю: тебе не нужно. Мы с тобою сочтемся.
То, что князь Василий называл с «рязанского», было несколько тысяч оброка, которые князь Василий оставил у себя.
В Петербурге, так же как и в Москве, атмосфера нежных, любящих людей окружила Пьера. Он не мог отказаться от места или, скорее, звания (потому что он ничего не делал), которое доставил ему князь Василий, а знакомств, зовов и общественных занятий было столько, что Пьер еще больше, чем в Москве, испытывал чувство отуманенности, торопливости и всё наступающего, но не совершающегося какого то блага.
Из прежнего его холостого общества многих не было в Петербурге. Гвардия ушла в поход. Долохов был разжалован, Анатоль находился в армии, в провинции, князь Андрей был за границей, и потому Пьеру не удавалось ни проводить ночей, как он прежде любил проводить их, ни отводить изредка душу в дружеской беседе с старшим уважаемым другом. Всё время его проходило на обедах, балах и преимущественно у князя Василия – в обществе толстой княгини, его жены, и красавицы Элен.
Анна Павловна Шерер, так же как и другие, выказала Пьеру перемену, происшедшую в общественном взгляде на него.
Прежде Пьер в присутствии Анны Павловны постоянно чувствовал, что то, что он говорит, неприлично, бестактно, не то, что нужно; что речи его, кажущиеся ему умными, пока он готовит их в своем воображении, делаются глупыми, как скоро он громко выговорит, и что, напротив, самые тупые речи Ипполита выходят умными и милыми. Теперь всё, что ни говорил он, всё выходило charmant [очаровательно]. Ежели даже Анна Павловна не говорила этого, то он видел, что ей хотелось это сказать, и она только, в уважение его скромности, воздерживалась от этого.
В начале зимы с 1805 на 1806 год Пьер получил от Анны Павловны обычную розовую записку с приглашением, в котором было прибавлено: «Vous trouverez chez moi la belle Helene, qu'on ne se lasse jamais de voir». [у меня будет прекрасная Элен, на которую никогда не устанешь любоваться.]
Читая это место, Пьер в первый раз почувствовал, что между ним и Элен образовалась какая то связь, признаваемая другими людьми, и эта мысль в одно и то же время и испугала его, как будто на него накладывалось обязательство, которое он не мог сдержать, и вместе понравилась ему, как забавное предположение.
Вечер Анны Павловны был такой же, как и первый, только новинкой, которою угощала Анна Павловна своих гостей, был теперь не Мортемар, а дипломат, приехавший из Берлина и привезший самые свежие подробности о пребывании государя Александра в Потсдаме и о том, как два высочайшие друга поклялись там в неразрывном союзе отстаивать правое дело против врага человеческого рода. Пьер был принят Анной Павловной с оттенком грусти, относившейся, очевидно, к свежей потере, постигшей молодого человека, к смерти графа Безухого (все постоянно считали долгом уверять Пьера, что он очень огорчен кончиною отца, которого он почти не знал), – и грусти точно такой же, как и та высочайшая грусть, которая выражалась при упоминаниях об августейшей императрице Марии Феодоровне. Пьер почувствовал себя польщенным этим. Анна Павловна с своим обычным искусством устроила кружки своей гостиной. Большой кружок, где были князь Василий и генералы, пользовался дипломатом. Другой кружок был у чайного столика. Пьер хотел присоединиться к первому, но Анна Павловна, находившаяся в раздраженном состоянии полководца на поле битвы, когда приходят тысячи новых блестящих мыслей, которые едва успеваешь приводить в исполнение, Анна Павловна, увидев Пьера, тронула его пальцем за рукав.
– Attendez, j'ai des vues sur vous pour ce soir. [У меня есть на вас виды в этот вечер.] Она взглянула на Элен и улыбнулась ей. – Ma bonne Helene, il faut, que vous soyez charitable pour ma рauvre tante, qui a une adoration pour vous. Allez lui tenir compagnie pour 10 minutes. [Моя милая Элен, надо, чтобы вы были сострадательны к моей бедной тетке, которая питает к вам обожание. Побудьте с ней минут 10.] А чтоб вам не очень скучно было, вот вам милый граф, который не откажется за вами следовать.
Красавица направилась к тетушке, но Пьера Анна Павловна еще удержала подле себя, показывая вид, как будто ей надо сделать еще последнее необходимое распоряжение.
– Не правда ли, она восхитительна? – сказала она Пьеру, указывая на отплывающую величавую красавицу. – Et quelle tenue! [И как держит себя!] Для такой молодой девушки и такой такт, такое мастерское уменье держать себя! Это происходит от сердца! Счастлив будет тот, чьей она будет! С нею самый несветский муж будет невольно занимать самое блестящее место в свете. Не правда ли? Я только хотела знать ваше мнение, – и Анна Павловна отпустила Пьера.