Ли Тхань-тонг

Ли Тхань-тонг Lý Thánh Tông<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr> <tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Статуя Ли Тхань Тонга в Храме литературы, Ханой</td></tr>
император
1054 — 1072
Предшественник:	Ли Тхай Тонг
Преемник:	Ли Нян Тонг
Рождение:	30 марта 1023(1023-03-30)
Смерть:	1 февраля 1072(1072-02-01) (48 лет)
Род:	Поздние Ли (династия)
Отец:	Ли Тхай Тонг

Ли Тхань-тонг (вьетн. Lý Thánh Tông, тьы-ном 李聖宗, кит. Lǐ Shèngzōng, Ли Шэнцзун), запретное имя — Нят Тон (вьетн. Nhật Tôn, тьы-ном 日尊, кит. Rìzūn, Жицзунь), 30 марта 1023—1 февраля 1072), третий император (c 1054) вьетнамской династии Поздние Ли.

Наследный принц

Ли Нят Тон (Тхань Тонг), третий сын Ли Тхай-тонга, родился 19 марта 1023 года. Когда в 1028 году его отец взошёл на престол, он был объявлен наследным принцем. Летопись «Вьет Шы Лыок» так отзывается о Ли Нят Тоне: «Когда вырос, постиг канонические книги, проявил способности к музыке, но самым сильным [его] местом была военная стратегия. Тхай Тонг отправлял его в карательные походы; где бы ни был, везде побеждал» .

С ранних лет он участвовал в военных операциях. Также наследный принц приобщался к государственным делам: во время войны с Чампой в 1044 году, Ли Тхай Тонг оставил Ли Нят Тона наместником.

Правление

Девизы правления

1054—1059 — Лонг-тхуи тхай-бинь (вьетн. Long Thụy Thái Bình, тьы-ном 龍瑞太平, кит. lóng ruì tài píng, Лун Жуй Тай Пин)
1059—1066 — Тьыонг-тхань зя-тхань (вьетн. Chương Thánh Gia Khánh, тьы-ном 彰聖嘉慶, кит. zhāng shèng jiā qìng, Чжан Шэн Цзя Цин)
1066—1067 — Лонг-тьыонг тхиен-ты (вьетн. Long Chương Thiên Tự, тьы-ном 龍彰天嗣, кит. lóng zhāng tiān sì, Лун Чжан Тянь Сы)
1068—1068 — Тхиен-хуонг бао-тыонг (вьетн. Thiên Huống Bảo Tượng, тьы-ном 天貺寶象, кит. tiān kuàng bǎo xiàng, Тянь Куан Бао Сян)
1069—1072 — Тхан-ву (вьетн. Thần Vũ, тьы-ном 神武, кит. shén wǔ, Шэн У)

Внутренняя политика

Ли Тхань-тонгу, вступившему на престол в 1054 году в возрасте 31 года, досталось от его деда и отца богатое централизованное государство с сильной армией, активной внешней политикой и возросшим авторитетом в регионе. Его правление можно охарактеризовать как начало золотого века династии Поздние Ли во Вьетнаме. Это ощущение передается в летописи «Вьет шы лыок» большим количеством чудесных знамений, почти ежегодным появлением драконов и необычных животных, пришедшихся на годы правления этого вьетнамского императора.

Для укрепления авторитета государства и правящей династии при Ли Тхань-тонге ведется пышное дорогое строительство, сравнимое с тем, которое вел его дед Ли Тхай То, создавая новую столицу, ремонтируются дворцы Тханглонга, разбиваются парки, создается большое количество культовых сооружений.

Несмотря на благополучный характер правления Ли Тхань Тонгу, также как и своим отцу и деду, пришлось бороться с внутренними выступлениями в основном в горах. Многими походами против восставших он руководит лично, как например, в 1061, 1064, 1065 годах.

Первоначальные мероприятия

Возросшая мощь вьетского государства и понимание значимой роли, которую оно начало играть в регионе, проявилось в изменении в первые же недели правления Ли Тхань Тонга официального названия страны на Дайвьет (вьетн. Đại Việt, тьы-ном 大越, кит. Dà yuè, Даюэ) («Великий Вьет»). (Китайская летопись «Сун ши» указывает, что переименование государство в Дайвьет произошло в 1069 году).

Сразу же после восшествия на трон Ли Тхань-тонг провёл ряд мероприятий, стремившихся показать, что новый правитель будет следовать гуманной политике, что соответствовало буддийским воззрениям императора: были сожжены орудия пыток, улучшено положение заключенных, вдвое уменьшен налог за 1055 год.

Социально-экономические и административные преобразования

В основном заложены устои государства были при предшественниках Ли Тхань-тонга, система управления была выстроена, новому императору приходилось лишь отчасти корректировать сложившийся механизм.

При Ли Тхань-тонге проводятся реформы в госаппарате: назначаются жалованья для чиновников некоторых рангов (интересно, жалованье давалось как деньгами, так и продуктами, то есть развитие товарно-денежных отношений все ещё было не на высоком уровне), были усложнены формальные стороны чиновничьего служения — изменена униформа. Были приняты определенные меры для усиления личной безопасности государя. По личному указу императора изменили система наказаний в сторону её гуманизации, также определяются выкупы за некоторые наказания.

Большое внимание уделяется экономическим мероприятиям: издаются указы, поощряющие сельскохозяйственные работы, государство обращает большое внимание на добычу золота и серебра, незначительно изменяется налогообложение, проводятся попытки противостоять коррупции. Ведется завершения строительства системы государственных и провинциальных рисохранилищ, из которых, в частности, выдавался рис на содержание войск.

Религиозная политика

Как и все императоры династии Поздние Ли, Ли Тхань-тонг покровительствовал буддизму. В частности, он был первым патриархом основанной в 1068 году школы буддизма тхиен — Тхао Дыонга. При нём велось активное создание буддийских культовых сооружений, ставились статуи Будды и архатов, по всей стране строилось множество ступ, среди которых впервые была построена тридцатиярусная пагода в 1057 году. В 1071 году император лично начертал иероглиф «Будда» огромных размеров. При Ли Тхань Тонге сангха продолжала играть роль как в духовной, так и в политической жизни страны.

Наряду с доминировавшим буддизмом важную роль продолжает играть культ предков. Так, после войны с Чампой 1069 года император оставил победную реляцию в храме предков императора. Как и свои предшественники Ли Тхань Тонг совершает ритуальную пахоту, участвует в водном празднике, носившими сакральный характер.

Летопись «Тоан Тхы» сообщает, что в 1070 году был построен Храм литературы (вьетн. Văn Miếu, тьы-ном 文廟, вьетн. Ван мьеу, кит. wén miào, Вэнь мяо), где была воздвигнута статуя Конфуция, куда в частности ездил обучаться наследный принц. Это должно было бы свидетельствовать о широком распространении конфуцианства и покровительству ему со стороны императорского двора. Однако некоторые отечественные исследователи считают, что создание этого конфуцианского культового сооружения относится к более позднему времени. Так, проанализировавший текст летописи «Вьет Шы Лыок» и не встретивший там упоминания о таком значимом событии, как создание этого значимого конфуцианского храма, А. Б. Поляков считает, что авторы «Тоан Тхы», придерживавшиеся конфуцианских взглядов, отнесли это событие к более раннему времени в связи со «стремлением доказать, что Вьетнам с самого своего возрождения, с XI века, был цивилизованным (по конфуцианским понятиям) государством».

В XI веке в Дайвьете также был распространен индуизм: отливались статуи Брахмы (как например, в 1057 году), происходили визиты брахманов во вьетское государство. Культурно-религиозное влияние соседних индуизированных государств (Чампы и Камбуджадеши) проявлялось в увлечении императорского двора чамской музыкой, даже существовал обычай сати. К сожалению, на данный момент трудно судить насколько сильным было это влияние.

Внешняя политика

Северное направление

Отношения Дайвьета и Сунского Китая во время правления Ли Тхань-тонга были натянутыми. Обе стороны ожидали в скором будущем значительных военных столкновений. В 1056 году китайский чиновник из Юнчжоу по имени Сяо Чжу в одном из своих докладов отмечал, что «хотя Цзяочжи (Дайвьет) и представляет дань двору, на самом деле держит на сердце зло, постоянно шаг за шагом присваивает земли государя» и что он «уже получил о них (о вьетах) необходимые сведения, хорошо осведомлен об их важных стратегических пунктах, если сейчас не захватить, в другой раз будет плачевно для Китая». Однако его слова даже не были доложены китайскому императору Жэнь-цзуну, а сам он был понижен в должности.

В конце 1050-х годов регистрируется ряд пограничных инцидентов. В 1060 году происходит достаточно крупный конфликт. Согласно летописи «Вьет Шы Лыок», войска Дайвьет из округа Лангтяу вторглись в пределы Китая с целью вернуть беглых людей. Во Время этой операции был захвачен один сунский чиновник, а также множество пленных и скот. Жэнь-цзун издал указ об ответном походе, даже начались переговоры с Чампой о привлечении её в союзники. Однако конфликт был улажен мирными средствами. Китай не был готов к войне с вьетским государством: внутренние неурядицы, напряженные отношения с тангутским государством Си Ся на северо-западе и с киданями на севере отвлекали силы империи.

После вступления на китайский престол Шэнь-цзуна сунский двор обратил более серьёзное внимание на южную опасность, исходящую от Дайвьета, который на юге уже показал свою мощь, разгромив в 1069 году Чампу. В 1070 году император затребовал от Сяо Чжу подробных сведений о вьетском государстве. Сяо Чжу рапортовал, что «за 15 лет люди из Цзяо (Дайвьета) умножились в числе и обучились, если сейчас говорят, что их нет и 10 тысяч, то это неверно».

Формально-обрядовая сторона отношения, однако, продолжала оставаться прежней: Дайвьет платил номинальную «дань», Китай отвечал «подарками» и должностями и титулами вьетнамскому императору.

Южное направление

Летописи упоминают о принесении дани Чампой в 1057, 1060, 1063, 1065 годах, однако, сложно сказать, были ли это просто посольства с дарами или же это было признанием вассалитета (пусть даже формального) Дайвьета над Чампой. Ясно одно, чамы вели независимую политику и стремились к реваншу за прошлую войну, поэтому Китай и намеревался выступить в союзе с Чампой в 1060 году против вьетского государства. Напряженные отношения с Сунами заставлял вьетнамских правителей задуматься о южных границах, которые должны были быть обезопашены на случай крупномасштабной войны с Китаем.

Как обычно приготовление к походу против чамов начиналось с восстановления флота: в 1068 году корабли были отремонтированы. В начале 1069 года армия Дайвьета во главе с полководцем Ли Тхыонг Киетом и насчитывавшая 50 тысяч человек и флот из 200 судов выступила в поход (император также находился при войске, в столице во главе государства были оставлены Ли Дао Хань и первая жена императора, мать наследника трона И Лан).

В устье реки Нятле Ли Тхыонг Киет разгромил чамский флот. Армия высадилась в Шри Бонее (современный Тхинай), откуда скорым маршем двинулись к столице Чампы, городу Виджайя, где с марша атаковала приготовившиеся чамские войска у реки Тымао, к югу от города. Армия Чампы была разбита, чамский военачальник казнен, а король Рудраварман III с большой армией отступил на запад. Но вьетская армия во главе с Ли Тхыонг Киетом дала ещё один бой, и Рудраварман III попал в плен. После праздника, устроенного в честь победы, Виджайя была сожжена, вьеты не планировали закрепляться на враждебных территориях. Согласно вьетнамским источником, Рудраварман III купил себе свободу, отдав ряд чамских территорий Дайвьету (земли на современных провинциях Куангбинь и Куангчи).

Смерть

Ли Тхань-тонг умер в возрасте 49 лет, правил 18 лет. Похоронен в Тхоланге.

Интересные факты

Ли Тхань-тонг интересовался музыкой, лично оркестровал чамскую музыку и приказал её исполнять при дворе.

Отрывок, характеризующий Ли Тхань-тонг

– Entrez, entrez, – повторил он только нежным шепотом.
«Ах, что бы мне ему сделать!» – проговорил сам с собою Петя и, отворив дверь, пропустил мимо себя мальчика.
Когда барабанщик вошел в избушку, Петя сел подальше от него, считая для себя унизительным обращать на него внимание. Он только ощупывал в кармане деньги и был в сомненье, не стыдно ли будет дать их барабанщику.


От барабанщика, которому по приказанию Денисова дали водки, баранины и которого Денисов велел одеть в русский кафтан, с тем, чтобы, не отсылая с пленными, оставить его при партии, внимание Пети было отвлечено приездом Долохова. Петя в армии слышал много рассказов про необычайные храбрость и жестокость Долохова с французами, и потому с тех пор, как Долохов вошел в избу, Петя, не спуская глаз, смотрел на него и все больше подбадривался, подергивая поднятой головой, с тем чтобы не быть недостойным даже и такого общества, как Долохов.
Наружность Долохова странно поразила Петю своей простотой.
Денисов одевался в чекмень, носил бороду и на груди образ Николая чудотворца и в манере говорить, во всех приемах выказывал особенность своего положения. Долохов же, напротив, прежде, в Москве, носивший персидский костюм, теперь имел вид самого чопорного гвардейского офицера. Лицо его было чисто выбрито, одет он был в гвардейский ваточный сюртук с Георгием в петлице и в прямо надетой простой фуражке. Он снял в углу мокрую бурку и, подойдя к Денисову, не здороваясь ни с кем, тотчас же стал расспрашивать о деле. Денисов рассказывал ему про замыслы, которые имели на их транспорт большие отряды, и про присылку Пети, и про то, как он отвечал обоим генералам. Потом Денисов рассказал все, что он знал про положение французского отряда.
– Это так, но надо знать, какие и сколько войск, – сказал Долохов, – надо будет съездить. Не зная верно, сколько их, пускаться в дело нельзя. Я люблю аккуратно дело делать. Вот, не хочет ли кто из господ съездить со мной в их лагерь. У меня мундиры с собою.
– Я, я… я поеду с вами! – вскрикнул Петя.
– Совсем и тебе не нужно ездить, – сказал Денисов, обращаясь к Долохову, – а уж его я ни за что не пущу.
– Вот прекрасно! – вскрикнул Петя, – отчего же мне не ехать?..
– Да оттого, что незачем.
– Ну, уж вы меня извините, потому что… потому что… я поеду, вот и все. Вы возьмете меня? – обратился он к Долохову.
– Отчего ж… – рассеянно отвечал Долохов, вглядываясь в лицо французского барабанщика.
– Давно у тебя молодчик этот? – спросил он у Денисова.
– Нынче взяли, да ничего не знает. Я оставил его пг'и себе.
– Ну, а остальных ты куда деваешь? – сказал Долохов.
– Как куда? Отсылаю под г'асписки! – вдруг покраснев, вскрикнул Денисов. – И смело скажу, что на моей совести нет ни одного человека. Разве тебе тг'удно отослать тг'идцать ли, тг'иста ли человек под конвоем в гог'од, чем маг'ать, я пг'ямо скажу, честь солдата.
– Вот молоденькому графчику в шестнадцать лет говорить эти любезности прилично, – с холодной усмешкой сказал Долохов, – а тебе то уж это оставить пора.
– Что ж, я ничего не говорю, я только говорю, что я непременно поеду с вами, – робко сказал Петя.
– А нам с тобой пора, брат, бросить эти любезности, – продолжал Долохов, как будто он находил особенное удовольствие говорить об этом предмете, раздражавшем Денисова. – Ну этого ты зачем взял к себе? – сказал он, покачивая головой. – Затем, что тебе его жалко? Ведь мы знаем эти твои расписки. Ты пошлешь их сто человек, а придут тридцать. Помрут с голоду или побьют. Так не все ли равно их и не брать?
Эсаул, щуря светлые глаза, одобрительно кивал головой.
– Это все г'авно, тут Рассуждать нечего. Я на свою душу взять не хочу. Ты говог'ишь – помг'ут. Ну, хог'ошо. Только бы не от меня.
Долохов засмеялся.
– Кто же им не велел меня двадцать раз поймать? А ведь поймают – меня и тебя, с твоим рыцарством, все равно на осинку. – Он помолчал. – Однако надо дело делать. Послать моего казака с вьюком! У меня два французских мундира. Что ж, едем со мной? – спросил он у Пети.
– Я? Да, да, непременно, – покраснев почти до слез, вскрикнул Петя, взглядывая на Денисова.
Опять в то время, как Долохов заспорил с Денисовым о том, что надо делать с пленными, Петя почувствовал неловкость и торопливость; но опять не успел понять хорошенько того, о чем они говорили. «Ежели так думают большие, известные, стало быть, так надо, стало быть, это хорошо, – думал он. – А главное, надо, чтобы Денисов не смел думать, что я послушаюсь его, что он может мной командовать. Непременно поеду с Долоховым во французский лагерь. Он может, и я могу».
На все убеждения Денисова не ездить Петя отвечал, что он тоже привык все делать аккуратно, а не наобум Лазаря, и что он об опасности себе никогда не думает.
– Потому что, – согласитесь сами, – если не знать верно, сколько там, от этого зависит жизнь, может быть, сотен, а тут мы одни, и потом мне очень этого хочется, и непременно, непременно поеду, вы уж меня не удержите, – говорил он, – только хуже будет…


Одевшись в французские шинели и кивера, Петя с Долоховым поехали на ту просеку, с которой Денисов смотрел на лагерь, и, выехав из леса в совершенной темноте, спустились в лощину. Съехав вниз, Долохов велел сопровождавшим его казакам дожидаться тут и поехал крупной рысью по дороге к мосту. Петя, замирая от волнения, ехал с ним рядом.
– Если попадемся, я живым не отдамся, у меня пистолет, – прошептал Петя.
– Не говори по русски, – быстрым шепотом сказал Долохов, и в ту же минуту в темноте послышался оклик: «Qui vive?» [Кто идет?] и звон ружья.
Кровь бросилась в лицо Пети, и он схватился за пистолет.
– Lanciers du sixieme, [Уланы шестого полка.] – проговорил Долохов, не укорачивая и не прибавляя хода лошади. Черная фигура часового стояла на мосту.
– Mot d'ordre? [Отзыв?] – Долохов придержал лошадь и поехал шагом.
– Dites donc, le colonel Gerard est ici? [Скажи, здесь ли полковник Жерар?] – сказал он.
– Mot d'ordre! – не отвечая, сказал часовой, загораживая дорогу.
– Quand un officier fait sa ronde, les sentinelles ne demandent pas le mot d'ordre… – крикнул Долохов, вдруг вспыхнув, наезжая лошадью на часового. – Je vous demande si le colonel est ici? [Когда офицер объезжает цепь, часовые не спрашивают отзыва… Я спрашиваю, тут ли полковник?]
И, не дожидаясь ответа от посторонившегося часового, Долохов шагом поехал в гору.
Заметив черную тень человека, переходящего через дорогу, Долохов остановил этого человека и спросил, где командир и офицеры? Человек этот, с мешком на плече, солдат, остановился, близко подошел к лошади Долохова, дотрогиваясь до нее рукою, и просто и дружелюбно рассказал, что командир и офицеры были выше на горе, с правой стороны, на дворе фермы (так он называл господскую усадьбу).
Проехав по дороге, с обеих сторон которой звучал от костров французский говор, Долохов повернул во двор господского дома. Проехав в ворота, он слез с лошади и подошел к большому пылавшему костру, вокруг которого, громко разговаривая, сидело несколько человек. В котелке с краю варилось что то, и солдат в колпаке и синей шинели, стоя на коленях, ярко освещенный огнем, мешал в нем шомполом.
– Oh, c'est un dur a cuire, [С этим чертом не сладишь.] – говорил один из офицеров, сидевших в тени с противоположной стороны костра.
– Il les fera marcher les lapins… [Он их проберет…] – со смехом сказал другой. Оба замолкли, вглядываясь в темноту на звук шагов Долохова и Пети, подходивших к костру с своими лошадьми.
– Bonjour, messieurs! [Здравствуйте, господа!] – громко, отчетливо выговорил Долохов.
Офицеры зашевелились в тени костра, и один, высокий офицер с длинной шеей, обойдя огонь, подошел к Долохову.
– C'est vous, Clement? – сказал он. – D'ou, diable… [Это вы, Клеман? Откуда, черт…] – но он не докончил, узнав свою ошибку, и, слегка нахмурившись, как с незнакомым, поздоровался с Долоховым, спрашивая его, чем он может служить. Долохов рассказал, что он с товарищем догонял свой полк, и спросил, обращаясь ко всем вообще, не знали ли офицеры чего нибудь о шестом полку. Никто ничего не знал; и Пете показалось, что офицеры враждебно и подозрительно стали осматривать его и Долохова. Несколько секунд все молчали.
– Si vous comptez sur la soupe du soir, vous venez trop tard, [Если вы рассчитываете на ужин, то вы опоздали.] – сказал с сдержанным смехом голос из за костра.
Долохов отвечал, что они сыты и что им надо в ночь же ехать дальше.
Он отдал лошадей солдату, мешавшему в котелке, и на корточках присел у костра рядом с офицером с длинной шеей. Офицер этот, не спуская глаз, смотрел на Долохова и переспросил его еще раз: какого он был полка? Долохов не отвечал, как будто не слыхал вопроса, и, закуривая коротенькую французскую трубку, которую он достал из кармана, спрашивал офицеров о том, в какой степени безопасна дорога от казаков впереди их.
– Les brigands sont partout, [Эти разбойники везде.] – отвечал офицер из за костра.
Долохов сказал, что казаки страшны только для таких отсталых, как он с товарищем, но что на большие отряды казаки, вероятно, не смеют нападать, прибавил он вопросительно. Никто ничего не ответил.
«Ну, теперь он уедет», – всякую минуту думал Петя, стоя перед костром и слушая его разговор.
Но Долохов начал опять прекратившийся разговор и прямо стал расспрашивать, сколько у них людей в батальоне, сколько батальонов, сколько пленных. Спрашивая про пленных русских, которые были при их отряде, Долохов сказал:
– La vilaine affaire de trainer ces cadavres apres soi. Vaudrait mieux fusiller cette canaille, [Скверное дело таскать за собой эти трупы. Лучше бы расстрелять эту сволочь.] – и громко засмеялся таким странным смехом, что Пете показалось, французы сейчас узнают обман, и он невольно отступил на шаг от костра. Никто не ответил на слова и смех Долохова, и французский офицер, которого не видно было (он лежал, укутавшись шинелью), приподнялся и прошептал что то товарищу. Долохов встал и кликнул солдата с лошадьми.
«Подадут или нет лошадей?» – думал Петя, невольно приближаясь к Долохову.
Лошадей подали.
– Bonjour, messieurs, [Здесь: прощайте, господа.] – сказал Долохов.
Петя хотел сказать bonsoir [добрый вечер] и не мог договорить слова. Офицеры что то шепотом говорили между собою. Долохов долго садился на лошадь, которая не стояла; потом шагом поехал из ворот. Петя ехал подле него, желая и не смея оглянуться, чтоб увидать, бегут или не бегут за ними французы.
Выехав на дорогу, Долохов поехал не назад в поле, а вдоль по деревне. В одном месте он остановился, прислушиваясь.
– Слышишь? – сказал он.
Петя узнал звуки русских голосов, увидал у костров темные фигуры русских пленных. Спустившись вниз к мосту, Петя с Долоховым проехали часового, который, ни слова не сказав, мрачно ходил по мосту, и выехали в лощину, где дожидались казаки.
– Ну, теперь прощай. Скажи Денисову, что на заре, по первому выстрелу, – сказал Долохов и хотел ехать, но Петя схватился за него рукою.
– Нет! – вскрикнул он, – вы такой герой. Ах, как хорошо! Как отлично! Как я вас люблю.
– Хорошо, хорошо, – сказал Долохов, но Петя не отпускал его, и в темноте Долохов рассмотрел, что Петя нагибался к нему. Он хотел поцеловаться. Долохов поцеловал его, засмеялся и, повернув лошадь, скрылся в темноте.

Х
Вернувшись к караулке, Петя застал Денисова в сенях. Денисов в волнении, беспокойстве и досаде на себя, что отпустил Петю, ожидал его.
– Слава богу! – крикнул он. – Ну, слава богу! – повторял он, слушая восторженный рассказ Пети. – И чег'т тебя возьми, из за тебя не спал! – проговорил Денисов. – Ну, слава богу, тепег'ь ложись спать. Еще вздг'емнем до утг'а.
– Да… Нет, – сказал Петя. – Мне еще не хочется спать. Да я и себя знаю, ежели засну, так уж кончено. И потом я привык не спать перед сражением.
Петя посидел несколько времени в избе, радостно вспоминая подробности своей поездки и живо представляя себе то, что будет завтра. Потом, заметив, что Денисов заснул, он встал и пошел на двор.