Локуста

Локу́ста (лат. Locusta, ? — 68 год н. э.) — римская отравительница происхождением из Галлии. Считается, что её услугами пользовались императоры Калигула и Нерон, а также мать Нерона — Агриппина Младшая. Казнена Гальбой в 68 году н. э. Рассказывали, что она постоянно принимала небольшие дозы яда, сделавшись таким образом неуязвимой для отравления.

Общая характеристика отравлений в Риме

Отравления в античном Риме были довольно распространенным видом преступления. Об эпидемии отравлений в 331 году до н. э. и схваченных по доносу рабыни 100 патрицианках-отравительницах рассказывает в своей «Истории» Тит Ливий.

Во времена принципата количество убийств посредством отравления выросло до такой степени, что была создана особая коллегия для пробователей пищи, предоставлявших свои услуги как двору, так и вельможам, патрициям и просто богатым людям, имевшим основания опасаться за свою жизнь. Также в это время возрождается древняя традиция — чокаться так, чтобы вино из одного бокала выплескивалось в другой. Считалось, что отравитель не станет рисковать, чтобы не умереть от собственного искусства.

Глубоким знатоком в деле отравления показал себя Калигула. Безумный император часами смешивал яды, изготавливал новые формулы, а затем проверял на рабах и своих реальных и воображаемых противниках. Известно, что когда в одном из боев был легко ранен гладиатор по произвищу Голубь, Калигула немедленно испробовал на открытой ране одну из своих новых смесей, остался доволен результатом и записал новый яд под именем «голубиного» в свой список отрав. Сенаторам, подозреваемым в злоумышлениях против него, Калигула отсылал отравленные лакомства.

«До сих пор речь шла о правителе, далее придется говорить о чудовище» — писал о нем Светоний. После смерти Калигулы остался сундук, доверху набитый ядовитыми веществами, который император Клавдий по одной из версий приказал сжечь вместе с содержимым и прописями Калигулы касательно изготовления и применения ядов. По другой версии сундук был выброшен в море, после чего к берегу несколько дней прибивало отравленную рыбу.

Гибель Клавдия

Неизвестно, принимала ли участие Локуста в императорских забавах, но уже во времена Клавдия её имя было хорошо известно в городе. Судя по всему, она была профессиональной изготовительницей ядов, оказывавшей услуги любому, готовому за них платить.

Считается, что она использовала в своих рецептах вытяжки и настои ядовитых растений — аконита, цикуты. Вполне вероятно, что ей был известен «король ядов» — оксид мышьяка, так как император Калигула приказал доставить в Рим огромное количество этого вещества для своих алхимических опытов и, вполне вероятно, пользовался мышьяком также по прямому назначению.

Ходили слухи, что Агриппина прибегла к помощи Локусты в первый раз, пожелав прибрать к рукам наследие мужа — Пассиена Криспа, умершего при довольно темных обстоятельствах. Впрочем, это никогда не было доказано, и первое документально подтвержденное убийство, совершенное с её помощью — отравление Клавдия.

Античные авторы несколько расходятся в деталях, однако все согласны в том, что яд был примешан к блюду из белых грибов — особенно любимому императором лакомству. Агриппине нужно было спешить. Её сын от первого брака Нерон, от лица которого Агриппина собиралась править после смерти мужа, мог в любой момент потерять право на престол. Как видно, юноша, привыкший к тому, что любое его желание немедля исполняется, превысил меру, и Клавдий постепенно охладел к нему и раскаялся в том, что, поддавшись уговорам жены, усыновил Нерона и женил его на своей дочери Октавии. Светоний рассказывает, что Клавдий составил новое завещание в пользу своего родного сына Британника и на упреки Агриппины ответил: «Римскому народу нужен настоящий Цезарь».

Так или иначе, Локуста приготовила по приказу императрицы быстродействующий яд, однако у Клавдия началась рвота; испугавшись, что ему удастся избежать смерти, врач Клавдия, грек по имени Ксенофонт, ввел в горло императору отравленное перо.

Факт убийства не скрывался. Нерон прилюдно отказывался есть белые грибы, называя их «пищей богов» (после смерти Клавдий был обожествлен). На это же событие откликнулся Ювенал:

Право же, менее вредным был гриб Агриппины, который
Сердце прижал одному старику лишь и дал опуститься
Дряхлой его голове, покидавшей землю для неба,
Дал опуститься рту со стекавшей длинной слюною.
Зелье такое взывает к огню и железу и мучит,
Зелье терзает сенаторов кровь и всадников жилы:
Вот чего стоит отродье кобылы да женщина-ведьма!

(Ювенал. Сатиры, 6)

Локуста и Нерон

Став полновластным императором, Нерон также не преминул обратиться к услугам профессиональной отравительницы. На сей раз жертвой стал Британник, его сводный брат, — как возможный соперник и постоянная угроза новому императору, чья власть была еще не прочна.

Косвенно в этом была опять виновата Агриппина. Так как сын отнюдь не желал править по её указке, жестоко обманувшаяся в своих надеждах императрица попыталась противопоставить ему Британника — законного претендента на трон. От своих соглядатаев Нерон тут же узнал об этом, и судьба его сводного брата была решена.

Впрочем, первое покушение сорвалось. Локуста, видимо, не желая рисковать, приготовила достаточно слабый или медленно действующий яд. Британник отделался расстройством желудка. Светоний рассказывает, что Нерон, придя в исступление, принялся избивать женщину, крича, что она дала Британнику не яд, а лекарство.

Локуста оправдывалась тем, что уменьшила дозу, пытаясь таким образом замести следы (постепенное угасание отравленного было легко выдать за болезнь, этим средством пользовались во все времена). Однако Нерон, воскликнув: «Неужели я убоюсь Юлиева закона!» приказал тут же, у него на глазах сварить сильнейший яд.

Локуста повиновалась. Готовую смесь испробовали на козле — тот околел через пять часов. Смесь перекипятили и дали поросенку — он умер на месте.

О дальнейшем повествует Тацит:

«Ещё безвредное, но недостаточно остуженное и уже отведанное рабом питье передается Британику; отвергнутое им как чрезмерно горячее, оно разбавляется холодной водой с разведённым в ней ядом, который мгновенно проник во все его члены, так что у него разом пресеклись голос и дыхание. Сидевших вокруг него охватывает страх, и те, кто ни о чём не догадывался, в смятении разбегаются, тогда как более проницательные замирают, словно пригвождённые к своему месту, и вперяют взоры в Нерона. А он, не изменив положения тела, всё так же полулёжа и как бы ни о чём не догадываясь, говорит, что это дело обычное, так как Британик с раннего детства подвержен падучей, и что понемногу к нему возвратится зрение и он придёт в чувство. Но в чертах Агриппины мелькнул такой испуг и такое душевное потрясение, несмотря на её старание справиться с ними, что было очевидно, что для неё, как и для сестры Британика Октавии, случившееся было неожиданностью… Итак, после недолгого молчания возобновилось застольное оживление.

Одна и та же ночь видела умерщвление и погребальный костер Британика… его погребли все-таки на Марсовом поле при столь бурном ливне, что народ увидел в нем проявление гнева богов…»

— Тацит, «Анналы», глава XIII, 16-17)

.

За это преступление Локусте было даровано помилование, ей подарили богатое имение и даже назначили учеников.

Последние годы

Предвидя возможный конец, Нерон приказал Локусте изготовить для него мгновенно действующий яд, что было исполнено. Однако, убегая из Рима впопыхах, пытаясь спастись от преследующих его преторианцев, император оставил яд во дворце. Дальнейшее известно — с помощью вольноотпущенника Нерон вонзил меч себе в горло и умер, прошептав только: «Вот она, верность». Эти слова относились к командиру преторианской гвардии, в последний момент сумевшему его настигнуть.

Лишившись защиты и милости императора, Локуста старалась жить как можно скромнее, чтобы ничем не привлекать к себе внимания. Но было уже поздно, репутация профессиональной отравительницы, страх и ненависть, которую питали к ней римляне, — всё это привело Гальбу к решению вынести смертный приговор. Локуста была казнена в том же 68 г. н. э.

Литература

• Гай Светоний Транквилл [psylib.org.ua/books/svetoni/txt06.htm «Жизнь двенадцати цезарей»]
• Корнелий Тацит [www.krotov.info/acts/02/01/tacit_01.htm «Анналы»]
• [www.fictionbook.ru/author/grant_mayikl/neron_vladiyka_zemnogo_ada/grant_neron_vladiyka_zemnogo_ada.html#TOC_id2854974 Майкл Грант. Нерон — владыка земного ада]
• [www.newsru.com/background/08dec2004/poison.html Люди и яды. Из всемирной истории отравлений]
• [n-t.ru/ri/gd/yd06.htm Яды вчера и сегодня]
• [www.historyswomen.com/moregreatwomen/Locusta.html Локуста]  (англ.)

Отрывок, характеризующий Локуста

Пьер, как это большею частью бывает, почувствовал всю тяжесть физических лишений и напряжений, испытанных в плену, только тогда, когда эти напряжения и лишения кончились. После своего освобождения из плена он приехал в Орел и на третий день своего приезда, в то время как он собрался в Киев, заболел и пролежал больным в Орле три месяца; с ним сделалась, как говорили доктора, желчная горячка. Несмотря на то, что доктора лечили его, пускали кровь и давали пить лекарства, он все таки выздоровел.
Все, что было с Пьером со времени освобождения и до болезни, не оставило в нем почти никакого впечатления. Он помнил только серую, мрачную, то дождливую, то снежную погоду, внутреннюю физическую тоску, боль в ногах, в боку; помнил общее впечатление несчастий, страданий людей; помнил тревожившее его любопытство офицеров, генералов, расспрашивавших его, свои хлопоты о том, чтобы найти экипаж и лошадей, и, главное, помнил свою неспособность мысли и чувства в то время. В день своего освобождения он видел труп Пети Ростова. В тот же день он узнал, что князь Андрей был жив более месяца после Бородинского сражения и только недавно умер в Ярославле, в доме Ростовых. И в тот же день Денисов, сообщивший эту новость Пьеру, между разговором упомянул о смерти Элен, предполагая, что Пьеру это уже давно известно. Все это Пьеру казалось тогда только странно. Он чувствовал, что не может понять значения всех этих известий. Он тогда торопился только поскорее, поскорее уехать из этих мест, где люди убивали друг друга, в какое нибудь тихое убежище и там опомниться, отдохнуть и обдумать все то странное и новое, что он узнал за это время. Но как только он приехал в Орел, он заболел. Проснувшись от своей болезни, Пьер увидал вокруг себя своих двух людей, приехавших из Москвы, – Терентия и Ваську, и старшую княжну, которая, живя в Ельце, в имении Пьера, и узнав о его освобождении и болезни, приехала к нему, чтобы ходить за ним.
Во время своего выздоровления Пьер только понемногу отвыкал от сделавшихся привычными ему впечатлений последних месяцев и привыкал к тому, что его никто никуда не погонит завтра, что теплую постель его никто не отнимет и что у него наверное будет обед, и чай, и ужин. Но во сне он еще долго видел себя все в тех же условиях плена. Так же понемногу Пьер понимал те новости, которые он узнал после своего выхода из плена: смерть князя Андрея, смерть жены, уничтожение французов.
Радостное чувство свободы – той полной, неотъемлемой, присущей человеку свободы, сознание которой он в первый раз испытал на первом привале, при выходе из Москвы, наполняло душу Пьера во время его выздоровления. Он удивлялся тому, что эта внутренняя свобода, независимая от внешних обстоятельств, теперь как будто с излишком, с роскошью обставлялась и внешней свободой. Он был один в чужом городе, без знакомых. Никто от него ничего не требовал; никуда его не посылали. Все, что ему хотелось, было у него; вечно мучившей его прежде мысли о жене больше не было, так как и ее уже не было.
– Ах, как хорошо! Как славно! – говорил он себе, когда ему подвигали чисто накрытый стол с душистым бульоном, или когда он на ночь ложился на мягкую чистую постель, или когда ему вспоминалось, что жены и французов нет больше. – Ах, как хорошо, как славно! – И по старой привычке он делал себе вопрос: ну, а потом что? что я буду делать? И тотчас же он отвечал себе: ничего. Буду жить. Ах, как славно!
То самое, чем он прежде мучился, чего он искал постоянно, цели жизни, теперь для него не существовало. Эта искомая цель жизни теперь не случайно не существовала для него только в настоящую минуту, но он чувствовал, что ее нет и не может быть. И это то отсутствие цели давало ему то полное, радостное сознание свободы, которое в это время составляло его счастие.
Он не мог иметь цели, потому что он теперь имел веру, – не веру в какие нибудь правила, или слова, или мысли, но веру в живого, всегда ощущаемого бога. Прежде он искал его в целях, которые он ставил себе. Это искание цели было только искание бога; и вдруг он узнал в своем плену не словами, не рассуждениями, но непосредственным чувством то, что ему давно уж говорила нянюшка: что бог вот он, тут, везде. Он в плену узнал, что бог в Каратаеве более велик, бесконечен и непостижим, чем в признаваемом масонами Архитектоне вселенной. Он испытывал чувство человека, нашедшего искомое у себя под ногами, тогда как он напрягал зрение, глядя далеко от себя. Он всю жизнь свою смотрел туда куда то, поверх голов окружающих людей, а надо было не напрягать глаз, а только смотреть перед собой.
Он не умел видеть прежде великого, непостижимого и бесконечного ни в чем. Он только чувствовал, что оно должно быть где то, и искал его. Во всем близком, понятном он видел одно ограниченное, мелкое, житейское, бессмысленное. Он вооружался умственной зрительной трубой и смотрел в даль, туда, где это мелкое, житейское, скрываясь в тумане дали, казалось ему великим и бесконечным оттого только, что оно было неясно видимо. Таким ему представлялась европейская жизнь, политика, масонство, философия, филантропия. Но и тогда, в те минуты, которые он считал своей слабостью, ум его проникал и в эту даль, и там он видел то же мелкое, житейское, бессмысленное. Теперь же он выучился видеть великое, вечное и бесконечное во всем, и потому естественно, чтобы видеть его, чтобы наслаждаться его созерцанием, он бросил трубу, в которую смотрел до сих пор через головы людей, и радостно созерцал вокруг себя вечно изменяющуюся, вечно великую, непостижимую и бесконечную жизнь. И чем ближе он смотрел, тем больше он был спокоен и счастлив. Прежде разрушавший все его умственные постройки страшный вопрос: зачем? теперь для него не существовал. Теперь на этот вопрос – зачем? в душе его всегда готов был простой ответ: затем, что есть бог, тот бог, без воли которого не спадет волос с головы человека.


Пьер почти не изменился в своих внешних приемах. На вид он был точно таким же, каким он был прежде. Так же, как и прежде, он был рассеян и казался занятым не тем, что было перед глазами, а чем то своим, особенным. Разница между прежним и теперешним его состоянием состояла в том, что прежде, когда он забывал то, что было перед ним, то, что ему говорили, он, страдальчески сморщивши лоб, как будто пытался и не мог разглядеть чего то, далеко отстоящего от него. Теперь он так же забывал то, что ему говорили, и то, что было перед ним; но теперь с чуть заметной, как будто насмешливой, улыбкой он всматривался в то самое, что было перед ним, вслушивался в то, что ему говорили, хотя очевидно видел и слышал что то совсем другое. Прежде он казался хотя и добрым человеком, но несчастным; и потому невольно люди отдалялись от него. Теперь улыбка радости жизни постоянно играла около его рта, и в глазах его светилось участие к людям – вопрос: довольны ли они так же, как и он? И людям приятно было в его присутствии.
Прежде он много говорил, горячился, когда говорил, и мало слушал; теперь он редко увлекался разговором и умел слушать так, что люди охотно высказывали ему свои самые задушевные тайны.
Княжна, никогда не любившая Пьера и питавшая к нему особенно враждебное чувство с тех пор, как после смерти старого графа она чувствовала себя обязанной Пьеру, к досаде и удивлению своему, после короткого пребывания в Орле, куда она приехала с намерением доказать Пьеру, что, несмотря на его неблагодарность, она считает своим долгом ходить за ним, княжна скоро почувствовала, что она его любит. Пьер ничем не заискивал расположения княжны. Он только с любопытством рассматривал ее. Прежде княжна чувствовала, что в его взгляде на нее были равнодушие и насмешка, и она, как и перед другими людьми, сжималась перед ним и выставляла только свою боевую сторону жизни; теперь, напротив, она чувствовала, что он как будто докапывался до самых задушевных сторон ее жизни; и она сначала с недоверием, а потом с благодарностью выказывала ему затаенные добрые стороны своего характера.
Самый хитрый человек не мог бы искуснее вкрасться в доверие княжны, вызывая ее воспоминания лучшего времени молодости и выказывая к ним сочувствие. А между тем вся хитрость Пьера состояла только в том, что он искал своего удовольствия, вызывая в озлобленной, cyхой и по своему гордой княжне человеческие чувства.
– Да, он очень, очень добрый человек, когда находится под влиянием не дурных людей, а таких людей, как я, – говорила себе княжна.
Перемена, происшедшая в Пьере, была замечена по своему и его слугами – Терентием и Васькой. Они находили, что он много попростел. Терентий часто, раздев барина, с сапогами и платьем в руке, пожелав покойной ночи, медлил уходить, ожидая, не вступит ли барин в разговор. И большею частью Пьер останавливал Терентия, замечая, что ему хочется поговорить.