Агриппина Младшая
| Юлия Августа Агриппина | |
| IVLIA AVGVSTA AGRIPPINA | |
 | |
| Сидящая статуя Агриппины Младшей (фрагмент), Археологический музей Неаполя (слепок в ГМИИ) на фоне статуи императора Августа | |
|---|---|
| Имя при рождении: |
Юлия Агриппина |
| Род деятельности: |
жена римского императора Клавдия |
| Дата рождения: | |
| Место рождения: | |
| Дата смерти: | |
| Место смерти: | |
| Отец: | |
| Мать: | |
| Супруг: | |
| Дети: |
Тибе́рий Кла́вдий Друз Неро́н Герма́ник Це́зарь |
Ю́лия Августа Агриппи́на (лат. Iulia Agrippina; 6 ноября 15, Оппид Убиор, Римская империя — ок. 20 марта 59, Байи, Римская империя) — дочь Германика и Агриппины Старшей, сестра Калигулы, последняя жена Клавдия, мать Нерона.
Часто — Агриппи́на Мла́дшая, с 50 года — Ю́лия Авгу́ста Агриппи́на.
Содержание
Происхождение
Агриппина родилась в семье Германика, племянника и приемного сына императора Тиберия, и его жены, Агриппины Старшей. Германик был сыном Друза Старшего, брата Тиберия. Агриппина Старшая была дочерью Марка Випсания Агриппы от Юлии, дочери императора Августа.
По материнской линии она была прямым потомком древнего патрицианского рода Клавдиев, а по отцовской относилась к всадническому роду Випсаниев.
Родилась Агриппина в Оппид Убиор (совр. Кёльн, Германия), на Рейне. До 18 года она оставалась в Германии с родителями, старшими братьями и сёстрами. В 18 году всё семейство, кроме Калигулы, вернулось в Рим, и дети были оставлены на воспитание матери Тиберия и Друза Старшего — вдовы Августа, Ливии Друзиллы. Через год её отец неожиданно умер в Антиохии.
Внучка Тиберия
В 28 году, когда Агриппине исполнилось 13 лет, Тиберий выдал её замуж за Гнея Домиция Агенобарба. Гней Домиций был более чем на тридцать лет старше Агриппины. Он происходил из древнего плебейского рода Домициев. Родился в семье Луция Домиция Агенобарба (консула 16 года) и его жены, Антонии Старшей, племянницы Августа и дочери Марка Антония от Октавии Младшей.
В 32 году Гней Домиций стал консулом. Все время, до смерти Тиберия, пара жила на вилле между Анцием (совр. Анцио, Италия) и Римом. Судьба Агриппины тесно связана с этой виллой. Здесь у неё родился сын, и практически здесь же солдаты по его приказу убили её[1].
Рассказывали, что однажды Агриппина спросила у прорицателей о судьбе своего сына и те ответили, что он будет царствовать, но убьёт свою мать, на что она ответила «Пусть убьёт, лишь бы царствовал».
Сестра Калигулы
В фаворе
В марте 37 года умер Тиберий. Власть перешла к брату Агриппины — Калигуле. В том же году, 15 декабря, у Агриппины родился сын. Мальчика назвали в честь отца Гнея Домиция — Луций Домиций Агенобарб.
Через небольшое время после прихода к власти, Калигула удостоил трех своих сестер — Агриппину, Юлию Друзиллу и Юлию Ливиллу особых почестей, основные из которых:
- появление трёх сестёр на монетах того времени,
- дарование сёстрам прав и свобод весталок, в том числе права просмотра игр и состязаний с лучших мест, зарезервированных для сенаторов
- публичные клятвы приносились теперь не только во имя императора, но и во имя его сестёр
- сенатские постановления начинались словами «Да сопутствует удача императору и его сёстрам…»
Причина такого отношения Калигулы к сёстрам крылась в тех отношениях, которые между ними существовали. Почти все древние историки практически единогласно заявляют, что Калигула предавался разврату со своими сёстрами, а также не противился их беспорядочным связям с другими мужчинами. Пиры на Палатинском холме, участницами которых обязательно были сёстры, часто заканчивались развратными оргиями. Замужество Агриппины не являлось препятствием к той жизни, которую она вела.
Основным её любовником был их двоюродный брат по материнской линии, муж Юлии Друзиллы, Марк Эмилий Лепид, который, также, имел любовную связь и с третьей сестрой — Юлией Ливиллой. Но вообще в то время и сама Агриппина была падка на мужчин. Возможно, что причиной того была практически полная вседозволенность. Сохранились свидетельства, что некоторое время она пыталась сделать своим любовником Сервия Сульпиция Гальбу, консула 33 года, которому в 68 году суждено было стать главным противником её сына Нерона и, свергнув его, самому стать императором. Однако Гальба остался верен своей жене, а Агриппина была прилюдно осуждена тёщей Гальбы, которая надавала ей пощечин.
В изгнании
10 июня 38 года неожиданно умерла самая любимая сестра Калигулы — Юлия Друзилла. Калигула сильно переживал этот удар. По его указанию сенат присвоил ей титул «Божественная», признав её воплощением Венеры. Отношение императора к Агриппине и Юлии Ливилле резко изменилось.
В 39 году обеих сестёр и их любовника Лепида обвинили в заговоре с целью свержения императора и захвата власти в пользу Лепида. Также Калигула обвинил их всех в разврате и прелюбодеянии.
После короткого судебного процесса Марк Эмилий Лепид был приговорён к смерти и казнен. Сёстры были высланы на Понтинские острова, находящиеся в Тирренском море. Калигула присвоил и продал все их имущество. Было запрещено оказывать им какую-либо помощь. Чтобы прокормить себя, Агриппина и Юлия вынуждены были нырять за губками на морское дно в окрестностях островов, а потом продавать собранное.
Гней Домиций Агенобарб, несмотря на разоблаченный заговор, в котором участвовала его супруга, продолжал находиться в Риме или на своих загородных виллах вместе с сыном. Однако в 40 году он умер от водянки в Пирги (совр. Санта Севера, Италия). Всё его имущество отошло к Калигуле. Маленький Нерон был отдан на воспитание тётке, Домиции Лепиде Младшей.
Жена Клавдия
Племянница императора
24 января 41 года недовольные правлением Калигулы солдаты преторианской гвардии, под командованием центуриона Кассия Хереи, закололи императора мечами. Та же участь постигла его жену Милонию Цезонию. Малолетнюю дочь Юлию Друзиллу, названную так в честь любимой сестры, убили, размозжив ей голову.
Сенат на волне заговора готов был восстановить республику, однако преторианцы неожиданно оказали свою поддержку Клавдию, дяде Калигулы и Агриппины, брату Германика, провозгласив его императором. Новый император в том же 41 году вернул своих племянниц из ссылки. Юлия Ливилла вернулась к своему мужу, не пострадавшему от правления Калигулы консуляру Марку Виницию.
Агриппине возвращаться было некуда. Тогда Клавдий устроил брак Агриппины с Гаем Саллюстием Пассиеном Криспом. Гай Саллюстий был в тот момент мужем Домиции Лепиды Старшей, ещё одной тётки Нерона. Также Домиция Лепида приходилась двоюродной сестрой по материнской линии самому Клавдию. Однако это не помешало ему заставить Гая Саллюстия развестись с Домицией и взять в жёны Агриппину.
Гай Саллюстий был богатый и властный человек, консул 22 и 44 годов. Он был дальним родственником знаменитого римского историка Саллюстия, который его усыновил. Женившись на Агриппине, Пассиен Крисп, также, берёт в свой дом и малолетнего Нерона.
Женой Клавдия в эти годы была Мессалина. И хотя Агриппина практически не появлялась во дворце Клавдия и не занималась политикой, Мессалина быстро поняла, что Нерон будет серьёзным соперником в борьбе за власть с её собственным сыном — Британником.
Мессалина подсылает в дом Пассиена Криспа наёмных убийц, которые должны были задушить мальчика во время сна. Однако, по легенде, убийцы ретировались в ужасе, увидев, что сон Нерона у его подушки охраняет змея.
В 47 году Гай Саллюстий умирает. По Риму тут же ползёт слух, что Агриппина отравила своего мужа, чтобы завладеть его богатством. После смерти Криспа единственными наследниками его огромного состояния оказываются Нерон и Агриппина.
Путь к власти
В 48 году, пока Клавдий был в Остии, своенравная Мессалина решила отлучить от власти слабохарактерного Клавдия и сделать императором своего любовника, Гая Силия. Силий был бездетен и должен был усыновить Британника, чтобы власть потом перешла к нему. Исполняя свой замысел, Мессалина даже вышла замуж за Силия в присутствии свидетелей и подписав брачный контракт, хотя не была разведена с Клавдием.
Один из влиятельных вольноотпущенников при дворе Клавдия, занимавший пост ответственного за переписку (лат. praepositus ab epistulis) Тиберий Клавдий Нарцисс, донес об этом императору. Тот, будучи человеком мягким и податливым, колебался в принятии решения, и Нарцисс сам, от имени императора, отдал преторианцам команду о захвате и казни Мессалины и Силия.
Сразу же после казни Мессалины начались поиски новой жены для Клавдия. Зная его натуру, и то, что он легко попадал под влияние своих жен, влиятельные лица из его окружения выставляли свои кандидатуры знатных римлянок, чтобы через них потом управлять императором.
Нарцисс, обласканный Клавдием разоблачитель заговора, советовал ему вновь жениться на Элии Пецине. Клавдий уже был на ней женат и развелся, чтобы жениться на Мессалине. Однако Клавдий прислушался к мнению другого вольноотпущенника — Марка Антония Палласа. Паллас был казначеем государственной казны, причем казначеем хорошим. С начала правления Клавдия он стал одним из самых могущественных людей в империи.
Ещё в 47 году Агриппина стала любовницей Палласа. После смерти Мессалины он предложил её кандидатуру Клавдию в качестве новой супруги. Также её кандидатуру поддержал и Нарцисс — после казни Мессалины он опасался мести Британника, стань он императором. Если же женой Клавдия становилась Агриппина, то было ясно, что следующим императором скорее всего будет Нерон.
Сначала Клавдий колебался. Однако уговоры Палласа, в основном о соединении ветвей Германика и Клавдия и укреплении тем самым династии, а также страсть, напор и красота Агриппины сделали своё дело. К тому моменту Агриппине только исполнилось 33 года. Плиний Старший пишет, что она была красивой и уважаемой женщиной, однако безжалостной, амбициозной, деспотичной и властной. Также он говорит о том, что у неё были волчьи клыки, что являлось знаком удачи.
Император согласился со словами: «Соглашаюсь, поскольку это моя дочь, воспитанная мною, рожденная и взращенная на моих коленях…». 1 января 49 года Клавдий и Агриппина поженились.
У власти
Ещё не будучи женой императора, Агриппина расстроила помолвку дочери Клавдия, Клавдии Октавии, с Луцием Юнием Силаном Торкватом, своим дальним родственником. Вместе с цензором Луцием Вителлием они обвинили Силана в прелюбодеянии с сестрой, Юнией Кальвиной, на которой был женат один из сыновей Вителлия — Луций.
Силан был вынужден покончить жизнь самоубийством, Кальвина получила развод и была отправлена в изгнание. Таким образом Клавдия Октавия становилась свободной для Нерона. Позже, в 54 году, Агриппина приказала убить старшего брата Силана — Марка, чтобы оградить Нерона от мести Силанов.
Сразу же после замужества Агриппина избавилась от ещё одной кандидатуры, которая рассматривалась в качестве возможной супруги Клавдия. Это была Лоллия Паулина, которая в 38 году была полгода замужем за Калигулой. Калигула развелся с ней, поскольку посчитал её бесплодной. Паулина жила в Риме, и во времена Калигулы ей было запрещено общение с мужчинами. Агриппина обвинила её в чёрной магии. Имущество Паулины было конфисковано, а ей было приказано покинуть Италию. Отправившись в ссылку, Паулина покончила с собой.
В 50 году, по настоянию Клавдия, она получает титул Авгу́сты. Она стала первой из женщин, получивших этот титул во время правления супруга, и второй, после Ливии, получившей его прижизненно. В том же году сенат дает поселению Оппид Убиор статус колонии и переименовывает его Колония Клавдия Алтаря Агриппины (лат. Colonia Claudia Ara Agrippinensis). Позже город стали именовать просто Колония Агриппины (лат. Colonia Agrippinensis), (совр. Кёльн, Германия)
в 50 году Агриппина уговорила Клавдия усыновить Нерона, что и было сделано. Луций Домиций Агенобарб стал именоваться Нерон Клавдий Цезарь Друз Германик. Клавдий официально признал в нём своего наследника, а также помолвил его со своей дочерью, Клавдией Октавией. Тогда же Агриппина возвратила из ссылки Сенеку, чтобы тот стал учителем молодого наследника.
В 51 году ей было даровано право появляться на публике в специальной колеснице, которой раньше пользовались только понтифики для перевозки статуй богов. В том же году, по её указанию, префектом преторианской гвардии был назначен Секст Афраний Бурр, уроженец Нарбоннской Галлии. Бурр был наставником Нерона, преданным и обязанным Агриппине человеком. Его задачей было настроить преторианцев на передачу власти после смерти Клавдия Нерону, а не Британнику.
Влияние на Клавдия у Агриппины было полное. Она лишает всех прав на власть Британника, удаляет его от двора. В 51 году она велит казнить наставника Британника, Сосебия, возмущенного её поведением, усыновлением Нерона и изоляцией Британника. 9 июня 53 года Нерон женится на Клавдии. Однако император начинает разочаровываться в браке с Агриппиной. Он вновь приближает к себе Британника и начинает готовить его к власти, все прохладнее относясь к Нерону и Агриппине. Видя это, Агриппина поняла, что единственный шанс Нерона прийти к власти — это сделать это как можно быстрее. 13 октября 54 года Клавдий умирает, съев тарелку поднесенных Агриппиной грибов. Однако некоторые античные историки говорят, что Клавдий умер естественной смертью.
Мать Нерона
Нерону было 16 лет, когда его мать поднесла ему практически неограниченную власть над миром. В благодарность за это она была объявлена служительницей культа Божественного Клавдия, который был обожествлён Нероном сразу после смерти.
В первое время правления Нерона реальным правителем государства была Агриппина. Ей было даровано право присутствовать на сенатских заседаниях, находясь за занавеской.
Однако вскоре Нерон попал под обаяние вольноотпущенницы Клавдии Акты. Будучи, скорее всего, привезённой Клавдием из его походов в Малую Азию, она довольно хорошо знала дворцовые порядки. Видя, что Нерон заинтересован ею, Бурр и Сенека, недовольные правлением Агриппины, свели Акту и императора, рассчитывая через неё влиять на Нерона.
Агриппина была против любовницы сына и прилюдно отчитывала Нерона за то, что он связался с бывшей рабыней. Однако Нерон уже вышел из-под её повиновения. Тогда Агриппина начала плести интриги, собираясь выдвинуть кандидатуру Британника, как законного императора. Но её план не удался. В феврале 55 года Британник был отравлен по приказу Нерона.
После этого Нерон, слушая своих наставников, изгоняет Агриппину из дворца, лишает её всех почестей, в том числе и телохранителей. Когда Агриппина пытается остановить его, он говорит, что в противном случае отречётся от власти и сам уедет на Родос. Следом за Агриппиной теряет своё место при дворе и Паллас. Падение Палласа явилось полной победой партии Сенеки и Бурра, и поражением Агриппины. Теперь Нерон сам стал полновластным правителем государства.
В 58 году Нерон сближается с Поппеей Сабиной, благородной, умной и красивой представительницей римского нобилитета. Агриппина видела в ней опасную и расчётливую соперницу в борьбе за власть. Она всеми силами пыталась вернуть Нерона к Клавдии Августе или, хотя бы, Акте.
Однако при дворе поползли слухи, что Агриппина пытается отстранить сына от власти и передать её Гаю Рубеллию Плавту, сыну Юлии Ливии, дочери Ливиллы. По женской линии Рубеллий Плавт был прямым потомком Тиберия. Узнав об этом, Нерон решает убить Агриппину.
Он пытался отравить её трижды, подсылал вольноотпущенника заколоть её и даже пытался обрушить потолок и стены её комнаты, пока она спала. Однако она счастливо избегала смерти.
В марте 59 года, в Байях (совр. Байя, Италия), Нерон предложил ей совершить поездку на корабле, который должен был разрушиться в пути. Однако Агриппине чуть ли не единственной удалось спастись и вплавь достигнуть берега — сказалось её прошлое ныряльщицы за губками. В гневе Нерон приказал уже открыто убить её.
Агриппина, увидев солдат, поняла свою участь и попросила заколоть её в живот, туда, где находится чрево, тем самым давая понять, что раскаивается в том, что родила на свет такого сына. Нерон сжёг её тело той же ночью, получив поздравления от Сената. Позже он разрешил рабам похоронить её прах в скромной гробнице в Мизене (теперь часть Неаполя).
Потом Нерон не раз признавался, что образ матери преследует его ночами. Для того, чтобы избавиться от её призрака, он даже нанял персидских магов. Ходили легенды, что задолго до того, как Нерон стал императором, Агриппине нагадали, что сын её будет царствовать, но при этом умертвит свою мать, на что её ответ был: «Пусть умерщвляет, лишь бы царствовал»
См. также
Напишите отзыв о статье "Агриппина Младшая"
Примечания
- ↑ Antony A. Barret Agrippina. Sex, Power And Politics In The Early Empire. — Yale University Press, New Haven and London, 1996. — ISBN 0-300-07856-0
Литература
- Светоний. «Жизнь 12 Цезарей. Калигула»
- Светоний. «Жизнь 12 Цезарей. Божественный Клавдий»
- Плиний Старший. «Естественная история»
Кинематограф
- «Агриппина» Энрико Гуаццони 1911 г.
Ссылки
Отрывок, характеризующий Агриппина Младшая
Наконец вошел в комнату староста Дрон и, низко поклонившись княжне, остановился у притолоки.Княжна Марья прошлась по комнате и остановилась против него.
– Дронушка, – сказала княжна Марья, видевшая в нем несомненного друга, того самого Дронушку, который из своей ежегодной поездки на ярмарку в Вязьму привозил ей всякий раз и с улыбкой подавал свой особенный пряник. – Дронушка, теперь, после нашего несчастия, – начала она и замолчала, не в силах говорить дальше.
– Все под богом ходим, – со вздохом сказал он. Они помолчали.
– Дронушка, Алпатыч куда то уехал, мне не к кому обратиться. Правду ли мне говорят, что мне и уехать нельзя?
– Отчего же тебе не ехать, ваше сиятельство, ехать можно, – сказал Дрон.
– Мне сказали, что опасно от неприятеля. Голубчик, я ничего не могу, ничего не понимаю, со мной никого нет. Я непременно хочу ехать ночью или завтра рано утром. – Дрон молчал. Он исподлобья взглянул на княжну Марью.
– Лошадей нет, – сказал он, – я и Яков Алпатычу говорил.
– Отчего же нет? – сказала княжна.
– Все от божьего наказания, – сказал Дрон. – Какие лошади были, под войска разобрали, а какие подохли, нынче год какой. Не то лошадей кормить, а как бы самим с голоду не помереть! И так по три дня не емши сидят. Нет ничего, разорили вконец.
Княжна Марья внимательно слушала то, что он говорил ей.
– Мужики разорены? У них хлеба нет? – спросила она.
– Голодной смертью помирают, – сказал Дрон, – не то что подводы…
– Да отчего же ты не сказал, Дронушка? Разве нельзя помочь? Я все сделаю, что могу… – Княжне Марье странно было думать, что теперь, в такую минуту, когда такое горе наполняло ее душу, могли быть люди богатые и бедные и что могли богатые не помочь бедным. Она смутно знала и слышала, что бывает господский хлеб и что его дают мужикам. Она знала тоже, что ни брат, ни отец ее не отказали бы в нужде мужикам; она только боялась ошибиться как нибудь в словах насчет этой раздачи мужикам хлеба, которым она хотела распорядиться. Она была рада тому, что ей представился предлог заботы, такой, для которой ей не совестно забыть свое горе. Она стала расспрашивать Дронушку подробности о нуждах мужиков и о том, что есть господского в Богучарове.
– Ведь у нас есть хлеб господский, братнин? – спросила она.
– Господский хлеб весь цел, – с гордостью сказал Дрон, – наш князь не приказывал продавать.
– Выдай его мужикам, выдай все, что им нужно: я тебе именем брата разрешаю, – сказала княжна Марья.
Дрон ничего не ответил и глубоко вздохнул.
– Ты раздай им этот хлеб, ежели его довольно будет для них. Все раздай. Я тебе приказываю именем брата, и скажи им: что, что наше, то и ихнее. Мы ничего не пожалеем для них. Так ты скажи.
Дрон пристально смотрел на княжну, в то время как она говорила.
– Уволь ты меня, матушка, ради бога, вели от меня ключи принять, – сказал он. – Служил двадцать три года, худого не делал; уволь, ради бога.
Княжна Марья не понимала, чего он хотел от нее и от чего он просил уволить себя. Она отвечала ему, что она никогда не сомневалась в его преданности и что она все готова сделать для него и для мужиков.
Через час после этого Дуняша пришла к княжне с известием, что пришел Дрон и все мужики, по приказанию княжны, собрались у амбара, желая переговорить с госпожою.
– Да я никогда не звала их, – сказала княжна Марья, – я только сказала Дронушке, чтобы раздать им хлеба.
– Только ради бога, княжна матушка, прикажите их прогнать и не ходите к ним. Все обман один, – говорила Дуняша, – а Яков Алпатыч приедут, и поедем… и вы не извольте…
– Какой же обман? – удивленно спросила княжна
– Да уж я знаю, только послушайте меня, ради бога. Вот и няню хоть спросите. Говорят, не согласны уезжать по вашему приказанию.
– Ты что нибудь не то говоришь. Да я никогда не приказывала уезжать… – сказала княжна Марья. – Позови Дронушку.
Пришедший Дрон подтвердил слова Дуняши: мужики пришли по приказанию княжны.
– Да я никогда не звала их, – сказала княжна. – Ты, верно, не так передал им. Я только сказала, чтобы ты им отдал хлеб.
Дрон, не отвечая, вздохнул.
– Если прикажете, они уйдут, – сказал он.
– Нет, нет, я пойду к ним, – сказала княжна Марья
Несмотря на отговариванье Дуняши и няни, княжна Марья вышла на крыльцо. Дрон, Дуняша, няня и Михаил Иваныч шли за нею. «Они, вероятно, думают, что я предлагаю им хлеб с тем, чтобы они остались на своих местах, и сама уеду, бросив их на произвол французов, – думала княжна Марья. – Я им буду обещать месячину в подмосковной, квартиры; я уверена, что Andre еще больше бы сделав на моем месте», – думала она, подходя в сумерках к толпе, стоявшей на выгоне у амбара.
Толпа, скучиваясь, зашевелилась, и быстро снялись шляпы. Княжна Марья, опустив глаза и путаясь ногами в платье, близко подошла к ним. Столько разнообразных старых и молодых глаз было устремлено на нее и столько было разных лиц, что княжна Марья не видала ни одного лица и, чувствуя необходимость говорить вдруг со всеми, не знала, как быть. Но опять сознание того, что она – представительница отца и брата, придало ей силы, и она смело начала свою речь.
– Я очень рада, что вы пришли, – начала княжна Марья, не поднимая глаз и чувствуя, как быстро и сильно билось ее сердце. – Мне Дронушка сказал, что вас разорила война. Это наше общее горе, и я ничего не пожалею, чтобы помочь вам. Я сама еду, потому что уже опасно здесь и неприятель близко… потому что… Я вам отдаю все, мои друзья, и прошу вас взять все, весь хлеб наш, чтобы у вас не было нужды. А ежели вам сказали, что я отдаю вам хлеб с тем, чтобы вы остались здесь, то это неправда. Я, напротив, прошу вас уезжать со всем вашим имуществом в нашу подмосковную, и там я беру на себя и обещаю вам, что вы не будете нуждаться. Вам дадут и домы и хлеба. – Княжна остановилась. В толпе только слышались вздохи.
– Я не от себя делаю это, – продолжала княжна, – я это делаю именем покойного отца, который был вам хорошим барином, и за брата, и его сына.
Она опять остановилась. Никто не прерывал ее молчания.
– Горе наше общее, и будем делить всё пополам. Все, что мое, то ваше, – сказала она, оглядывая лица, стоявшие перед нею.
Все глаза смотрели на нее с одинаковым выражением, значения которого она не могла понять. Было ли это любопытство, преданность, благодарность, или испуг и недоверие, но выражение на всех лицах было одинаковое.
– Много довольны вашей милостью, только нам брать господский хлеб не приходится, – сказал голос сзади.
– Да отчего же? – сказала княжна.
Никто не ответил, и княжна Марья, оглядываясь по толпе, замечала, что теперь все глаза, с которыми она встречалась, тотчас же опускались.
– Отчего же вы не хотите? – спросила она опять.
Никто не отвечал.
Княжне Марье становилось тяжело от этого молчанья; она старалась уловить чей нибудь взгляд.
– Отчего вы не говорите? – обратилась княжна к старому старику, который, облокотившись на палку, стоял перед ней. – Скажи, ежели ты думаешь, что еще что нибудь нужно. Я все сделаю, – сказала она, уловив его взгляд. Но он, как бы рассердившись за это, опустил совсем голову и проговорил:
– Чего соглашаться то, не нужно нам хлеба.
– Что ж, нам все бросить то? Не согласны. Не согласны… Нет нашего согласия. Мы тебя жалеем, а нашего согласия нет. Поезжай сама, одна… – раздалось в толпе с разных сторон. И опять на всех лицах этой толпы показалось одно и то же выражение, и теперь это было уже наверное не выражение любопытства и благодарности, а выражение озлобленной решительности.
– Да вы не поняли, верно, – с грустной улыбкой сказала княжна Марья. – Отчего вы не хотите ехать? Я обещаю поселить вас, кормить. А здесь неприятель разорит вас…
Но голос ее заглушали голоса толпы.
– Нет нашего согласия, пускай разоряет! Не берем твоего хлеба, нет согласия нашего!
Княжна Марья старалась уловить опять чей нибудь взгляд из толпы, но ни один взгляд не был устремлен на нее; глаза, очевидно, избегали ее. Ей стало странно и неловко.
– Вишь, научила ловко, за ней в крепость иди! Дома разори да в кабалу и ступай. Как же! Я хлеб, мол, отдам! – слышались голоса в толпе.
Княжна Марья, опустив голову, вышла из круга и пошла в дом. Повторив Дрону приказание о том, чтобы завтра были лошади для отъезда, она ушла в свою комнату и осталась одна с своими мыслями.
Долго эту ночь княжна Марья сидела у открытого окна в своей комнате, прислушиваясь к звукам говора мужиков, доносившегося с деревни, но она не думала о них. Она чувствовала, что, сколько бы она ни думала о них, она не могла бы понять их. Она думала все об одном – о своем горе, которое теперь, после перерыва, произведенного заботами о настоящем, уже сделалось для нее прошедшим. Она теперь уже могла вспоминать, могла плакать и могла молиться. С заходом солнца ветер затих. Ночь была тихая и свежая. В двенадцатом часу голоса стали затихать, пропел петух, из за лип стала выходить полная луна, поднялся свежий, белый туман роса, и над деревней и над домом воцарилась тишина.
Одна за другой представлялись ей картины близкого прошедшего – болезни и последних минут отца. И с грустной радостью она теперь останавливалась на этих образах, отгоняя от себя с ужасом только одно последнее представление его смерти, которое – она чувствовала – она была не в силах созерцать даже в своем воображении в этот тихий и таинственный час ночи. И картины эти представлялись ей с такой ясностью и с такими подробностями, что они казались ей то действительностью, то прошедшим, то будущим.
То ей живо представлялась та минута, когда с ним сделался удар и его из сада в Лысых Горах волокли под руки и он бормотал что то бессильным языком, дергал седыми бровями и беспокойно и робко смотрел на нее.
«Он и тогда хотел сказать мне то, что он сказал мне в день своей смерти, – думала она. – Он всегда думал то, что он сказал мне». И вот ей со всеми подробностями вспомнилась та ночь в Лысых Горах накануне сделавшегося с ним удара, когда княжна Марья, предчувствуя беду, против его воли осталась с ним. Она не спала и ночью на цыпочках сошла вниз и, подойдя к двери в цветочную, в которой в эту ночь ночевал ее отец, прислушалась к его голосу. Он измученным, усталым голосом говорил что то с Тихоном. Ему, видно, хотелось поговорить. «И отчего он не позвал меня? Отчего он не позволил быть мне тут на месте Тихона? – думала тогда и теперь княжна Марья. – Уж он не выскажет никогда никому теперь всего того, что было в его душе. Уж никогда не вернется для него и для меня эта минута, когда бы он говорил все, что ему хотелось высказать, а я, а не Тихон, слушала бы и понимала его. Отчего я не вошла тогда в комнату? – думала она. – Может быть, он тогда же бы сказал мне то, что он сказал в день смерти. Он и тогда в разговоре с Тихоном два раза спросил про меня. Ему хотелось меня видеть, а я стояла тут, за дверью. Ему было грустно, тяжело говорить с Тихоном, который не понимал его. Помню, как он заговорил с ним про Лизу, как живую, – он забыл, что она умерла, и Тихон напомнил ему, что ее уже нет, и он закричал: „Дурак“. Ему тяжело было. Я слышала из за двери, как он, кряхтя, лег на кровать и громко прокричал: „Бог мой!Отчего я не взошла тогда? Что ж бы он сделал мне? Что бы я потеряла? А может быть, тогда же он утешился бы, он сказал бы мне это слово“. И княжна Марья вслух произнесла то ласковое слово, которое он сказал ей в день смерти. «Ду ше нь ка! – повторила княжна Марья это слово и зарыдала облегчающими душу слезами. Она видела теперь перед собою его лицо. И не то лицо, которое она знала с тех пор, как себя помнила, и которое она всегда видела издалека; а то лицо – робкое и слабое, которое она в последний день, пригибаясь к его рту, чтобы слышать то, что он говорил, в первый раз рассмотрела вблизи со всеми его морщинами и подробностями.
«Душенька», – повторила она.
«Что он думал, когда сказал это слово? Что он думает теперь? – вдруг пришел ей вопрос, и в ответ на это она увидала его перед собой с тем выражением лица, которое у него было в гробу на обвязанном белым платком лице. И тот ужас, который охватил ее тогда, когда она прикоснулась к нему и убедилась, что это не только не был он, но что то таинственное и отталкивающее, охватил ее и теперь. Она хотела думать о другом, хотела молиться и ничего не могла сделать. Она большими открытыми глазами смотрела на лунный свет и тени, всякую секунду ждала увидеть его мертвое лицо и чувствовала, что тишина, стоявшая над домом и в доме, заковывала ее.
– Дуняша! – прошептала она. – Дуняша! – вскрикнула она диким голосом и, вырвавшись из тишины, побежала к девичьей, навстречу бегущим к ней няне и девушкам.
17 го августа Ростов и Ильин, сопутствуемые только что вернувшимся из плена Лаврушкой и вестовым гусаром, из своей стоянки Янково, в пятнадцати верстах от Богучарова, поехали кататься верхами – попробовать новую, купленную Ильиным лошадь и разузнать, нет ли в деревнях сена.
Богучарово находилось последние три дня между двумя неприятельскими армиями, так что так же легко мог зайти туда русский арьергард, как и французский авангард, и потому Ростов, как заботливый эскадронный командир, желал прежде французов воспользоваться тем провиантом, который оставался в Богучарове.
Ростов и Ильин были в самом веселом расположении духа. Дорогой в Богучарово, в княжеское именье с усадьбой, где они надеялись найти большую дворню и хорошеньких девушек, они то расспрашивали Лаврушку о Наполеоне и смеялись его рассказам, то перегонялись, пробуя лошадь Ильина.
Ростов и не знал и не думал, что эта деревня, в которую он ехал, была именье того самого Болконского, который был женихом его сестры.
Ростов с Ильиным в последний раз выпустили на перегонку лошадей в изволок перед Богучаровым, и Ростов, перегнавший Ильина, первый вскакал в улицу деревни Богучарова.
– Ты вперед взял, – говорил раскрасневшийся Ильин.
– Да, всё вперед, и на лугу вперед, и тут, – отвечал Ростов, поглаживая рукой своего взмылившегося донца.
– А я на французской, ваше сиятельство, – сзади говорил Лаврушка, называя французской свою упряжную клячу, – перегнал бы, да только срамить не хотел.
Они шагом подъехали к амбару, у которого стояла большая толпа мужиков.
Некоторые мужики сняли шапки, некоторые, не снимая шапок, смотрели на подъехавших. Два старые длинные мужика, с сморщенными лицами и редкими бородами, вышли из кабака и с улыбками, качаясь и распевая какую то нескладную песню, подошли к офицерам.
– Молодцы! – сказал, смеясь, Ростов. – Что, сено есть?
– И одинакие какие… – сказал Ильин.
– Развесе…oo…ооо…лая бесе… бесе… – распевали мужики с счастливыми улыбками.
Один мужик вышел из толпы и подошел к Ростову.
– Вы из каких будете? – спросил он.
– Французы, – отвечал, смеючись, Ильин. – Вот и Наполеон сам, – сказал он, указывая на Лаврушку.
– Стало быть, русские будете? – переспросил мужик.
– А много вашей силы тут? – спросил другой небольшой мужик, подходя к ним.
– Много, много, – отвечал Ростов. – Да вы что ж собрались тут? – прибавил он. – Праздник, что ль?
– Старички собрались, по мирскому делу, – отвечал мужик, отходя от него.
В это время по дороге от барского дома показались две женщины и человек в белой шляпе, шедшие к офицерам.
– В розовом моя, чур не отбивать! – сказал Ильин, заметив решительно подвигавшуюся к нему Дуняшу.
– Наша будет! – подмигнув, сказал Ильину Лаврушка.
– Что, моя красавица, нужно? – сказал Ильин, улыбаясь.
– Княжна приказали узнать, какого вы полка и ваши фамилии?
– Это граф Ростов, эскадронный командир, а я ваш покорный слуга.
– Бе…се…е…ду…шка! – распевал пьяный мужик, счастливо улыбаясь и глядя на Ильина, разговаривающего с девушкой. Вслед за Дуняшей подошел к Ростову Алпатыч, еще издали сняв свою шляпу.
– Осмелюсь обеспокоить, ваше благородие, – сказал он с почтительностью, но с относительным пренебрежением к юности этого офицера и заложив руку за пазуху. – Моя госпожа, дочь скончавшегося сего пятнадцатого числа генерал аншефа князя Николая Андреевича Болконского, находясь в затруднении по случаю невежества этих лиц, – он указал на мужиков, – просит вас пожаловать… не угодно ли будет, – с грустной улыбкой сказал Алпатыч, – отъехать несколько, а то не так удобно при… – Алпатыч указал на двух мужиков, которые сзади так и носились около него, как слепни около лошади.
– А!.. Алпатыч… А? Яков Алпатыч!.. Важно! прости ради Христа. Важно! А?.. – говорили мужики, радостно улыбаясь ему. Ростов посмотрел на пьяных стариков и улыбнулся.
– Или, может, это утешает ваше сиятельство? – сказал Яков Алпатыч с степенным видом, не заложенной за пазуху рукой указывая на стариков.
– Нет, тут утешенья мало, – сказал Ростов и отъехал. – В чем дело? – спросил он.
– Осмелюсь доложить вашему сиятельству, что грубый народ здешний не желает выпустить госпожу из имения и угрожает отпречь лошадей, так что с утра все уложено и ее сиятельство не могут выехать.
– Не может быть! – вскрикнул Ростов.
– Имею честь докладывать вам сущую правду, – повторил Алпатыч.
Ростов слез с лошади и, передав ее вестовому, пошел с Алпатычем к дому, расспрашивая его о подробностях дела. Действительно, вчерашнее предложение княжны мужикам хлеба, ее объяснение с Дроном и с сходкою так испортили дело, что Дрон окончательно сдал ключи, присоединился к мужикам и не являлся по требованию Алпатыча и что поутру, когда княжна велела закладывать, чтобы ехать, мужики вышли большой толпой к амбару и выслали сказать, что они не выпустят княжны из деревни, что есть приказ, чтобы не вывозиться, и они выпрягут лошадей. Алпатыч выходил к ним, усовещивая их, но ему отвечали (больше всех говорил Карп; Дрон не показывался из толпы), что княжну нельзя выпустить, что на то приказ есть; а что пускай княжна остается, и они по старому будут служить ей и во всем повиноваться.
