Юлия Старшая (дочь Августа)

Юлия Старшая
IVLIA CAESARIS FILIA
Юлия в ссылке, картина П.Сведомского
Дата рождения:	30 октября 39 до н. э.(-039-10-30)
Место рождения:	Рим, Римская республика
Дата смерти:	14(0014)
Место смерти:	Регий, Италия, Римская империя
Отец:	Октавиан Август
Мать:	Скрибония
Супруг:	1. Марк Клавдий Марцелл (25 до н. э. - 23 до н. э.) 2. Марк Випсаний Агриппа (21 до н. э. - 12 до н. э. ) 3. Тиберий (12 до н. э. - 2)
Дети:	1. Гай Юлий Цезарь Випсаниан 2. Випсания Юлия Агриппина 3. Луций Юлий Цезарь Випсаниан 4. Випсания Агриппина (Агриппина Старшая) 5. Марк Випсаний Агриппа Постум (все от второго брака) 6.Клавдий Нерон

Юлия Старшая, при жизни упоминалась как Ю́лия Цеза́рис Фи́лия или Ю́лия Авгу́сти Фи́лия (лат. IVLIA CAESARIS FILIA или лат. IVLIA AVGVSTI FILIA, дословно Юлия, дочь Цезаря или Юлия, дочь Августа; 30 октября 39 до н. э., Рим — 14, Регий) — дочь Октавиана Августа, единственный его родной ребёнок, рождённый от брака со Скрибонией.

Семья

Октавиан развёлся со Скрибонией, матерью Юлии, сразу после рождения дочери, в тот же день. Достигнув возраста, когда девочек начинали обучать, Юлия была передана на воспитание Ливии, где обучалась всем наукам, необходимым римской аристократке. Поскольку Октавиан желал видеть в ней пример римлянки, её обучали даже прядению шерсти и вязанию (Светоний, «Жизнь 12 Цезарей», «Божественный Август», 64). Она проявляла большой интерес к литературе и предметам искусства.

Октавиан контролировал каждый шаг своей дочери; доступ к ней имели только те, кому разрешил он сам. Также он подбирал ей лучших учителей. Но уже тогда, видимо, Юлия проявляла свой характер. Сохранилась фраза, брошенная Октавианом: «У меня есть две своенравные дочери — Римский народ и Юлия».

В 37 году до н. э., в возрасте двух лет, Юлия была помолвлена с сыном Марка Антония от Фульвии, Марком Антонием Антиллом, тогда десятилетним мальчиком. Но этому браку не суждено было состояться. 1 августа 30 года до н. э. Марк Антоний покончил с собой, а Марк Антоний Антилл был обезглавлен солдатами по приказу Октавиана.

Вторым претендентом на руку Юлии был Котизон, дакийский царь. Но он тоже был убит в конце 30-х годов первого века до н. э.

Первый брак

В 25 году до н. э., в возрасте 14 лет, Юлия стала женой Марка Клавдия Марцелла, своего двоюродного брата, который был на три года её старше. Августа на свадьбе не было — он воевал в Испании. Распорядителем на свадьбе был Марк Випсаний Агриппа, друг Августа. В честь свадьбы на деньги Августа были организованы большие игры.

Уже в сентябре 23 года до н. э., в год своего эдильства, Марцелл умер в Байях. Молва приписывала эту смерть Ливии, которая таким образом могла избавиться от одного из возможных наследников Августа и конкурентов её сына Тиберия. Детей у Марцелла и Юлии не было.

Второй брак

Пока Юлия была замужем за Марцеллом, между Августом и Агриппой произошёл разлад. Агриппа уехал на Лесбос. В 21 году до н. э. Август понял, что управлять государством без поддержки друга становится всё труднее и труднее. Он вызвал Агриппу в Рим, усыновил, заставил развестись с Клавдией Марцеллой и жениться на Юлии, которая была на 25 лет младше своего второго мужа.

Такой брак не предполагал никаких чувств между молодожёнами, зато делал Агриппу вторым человеком в государстве, наследником власти Августа. Поползли слухи, что Юлия не верна своему мужу. Тацит утверждает, что постоянным любовником Юлии был Семпроний Гракх, Светоний упоминает сплетни о связи Юлии с Тиберием. Но Агриппа не придавал этим слухам значения или не принимал меры, опасаясь реакции Августа.

Юлия родила от Агриппы пятерых детей: Гая Юлия Цезаря Випсаниана (20 год до н. э.); Випсанию Юлию Агриппину, чаще упоминаемую как Юлия Младшая (19 год до н. э.); Луция Юлия Цезаря Випсаниана (17 год до н. э.); Випсанию Агриппину, часто упоминаемую как Агриппина Старшая (14 год до н. э.) и Марка Випсания Агриппу Постума (12 год до н. э.).

Несмотря на свою супружескую неверность, Юлия всюду сопровождала мужа. Поэтому первых двух детей она родила, скорее всего, в Галлии, которой Агриппа управлял с 20 по 18 годы до н. э. Во время пребывания в Иллионе (Троя) она чуть не утонула при наводнении, из-за чего разъяренный Агриппа наложил на жителей штраф в 100 000 денариев, отменённый только по просьбе Ирода Великого. После этого пара побывала в Иерусалиме, а затем переехала в Афины, где родилась Агриппина.

В 12 году до н. э. семья вернулась в Италию, где Агриппа неожиданно умер в возрасте 51 года. Вскоре после этого Юлия родила пятого ребёнка.

Третий брак

Сразу после рождения Агриппы Постума Август нашёл третьего мужа для дочери. Им стал усыновленный Августом сын Ливии от первого брака — Тиберий, вынужденный развестись с горячо любимой им Випсанией Агриппой, падчерицей Юлии (дочерью Агриппы от первого брака с Цецилией Аттикой).

Брак был заключён в 11 году до н. э. С самого начала он был обречён на неудачу, так как Тиберий не мог забыть свою первую жену. Однажды увидев Випсанию в носилках, уже спустя много времени после развода, он стал мрачен и очень расстроил своим поведением Августа. Поэтому Випсании было предписано покинуть Рим.

Супруги очень плохо относились друг к другу. Тиберий был невысокого мнения об умственных способностях Юлии, а та, в свою очередь, презирала его за его характер, считала его выскочкой, недостойным её. Через своего любовника Семпрония Гракха Юлия отправляла отцу разоблачающие письма о каждом шаге Тиберия. Этими письмами много лет спустя Ливия Друзилла вынудила Тиберия, уже императора, покинуть Рим и почти два года провести на Капри. Они же послужили одной из причин, по которой Тиберий был вынужден в 6 году до н. э. покинуть Рим и уехать в добровольную ссылку на Родос.

Тем не менее в самом начале семейной жизни Тиберия и Юлии родился мальчик, который, правда, вскоре умер. В 6 году до н. э., сразу после отъезда Тиберия на Родос (или незадолго до его отъезда), Юлия добилась от отца разрешения жить отдельно от мужа.

Обвинение

Будучи «отцом семейства» (лат. Pater familiae), то есть старшим по положению мужчиной в роду, Август постоянно контролировал жизнь и поведение своих родственников. Он считал, что его родственники должны быть идеалом для подражания.

Юлия, оставив Тиберия, почувствовала себя свободно. Являясь матерью двух приемных детей Августа, объявленных его наследниками (Гая и Луция Цезарей), официальной женой третьего его приёмного сына, она была уверена в своём будущем.

Романы Юлии были на слуху в Риме. Её постоянным любовником был все тот же Семпроний Гракх, а также Юл Антоний, сын Марка Антония. Описывают, что она участвовала в ночных оргиях на римском форуме. Ходили слухи, что она также одаривает своими ласками многих других мужчин из разных фамилий.

Август знал о её поведении, но слишком любил её, чтобы наказывать. Ко 2 году до н.э. чаша терпения Августа переполнилась. Юлия была арестована. От имени Тиберия Август прислал ей письмо, в котором давал ей развод. Её обвинили в разврате и предательстве, а также в покушении на отцеубийство. За одно только последнее преступление её ждала жестокая казнь — по римским законам отцеубийцу зашивали в мешок с собакой, змеей и петухом и сбрасывали в Тибр.

Наказание

Семпроний Гракх был сослан, как и ещё несколько любовников Юлии. Юла Антония заставили покончить с собой. Август помиловал дочь и заменил смертную казнь на ссылку, но с очень жёсткими условиями содержания: Юлия высылалась на маленький остров Пандатария (менее 1,75 кв. км.), куда запрещено было ступать любому человеку, не имеющему личного разрешения Августа. Вместе с ней в ссылку разрешили поехать её матери, Скрибонии, которая сама изъявила такое желание.

Август тяжело пережил этот скандал. До конца жизни он не хотел иметь ничего общего с Юлией, хотя и позволил ей в 3 году переселиться в Регий. При упоминании о дочери Август говорил: «Лучше бы я никогда не женился или умер бы бездетным!». Август запретил в своём завещании хоронить обеих Юлий — дочь и внучку — в своей усыпальнице.

Последние годы жизни

После кончины Августа в 14 году Тиберий, придя к власти, сильно урезал средства, отпущенные на содержание ненавидимой им Юлии. Вскоре после отца она умерла в Регии от истощения. По другой версии она умерла от горя, узнав о кончине своего последнего сына, Агриппы Постума.

После смерти

Внук Юлии Калигула, недовольный своим происхождением от незнатного плебея Агриппы, заявил, что его мать Агриппина родилась от связи Юлии с собственным отцом, императором Августом.

У древних писателей Юлия обычно упоминается в связи с её развратным поведением.

• У Веллея Патеркула она «погрязла в разврате и похоти» Среди её любовников упоминаются Квинт Криспин, Аппий Клавдий Пульхр, Корнелий Сципион.

• У Сенеки Юлия — «прелюбодейка, впущенная в стадо».

• Дион Кассий упоминает «пиры и пьянство на форуме и даже на рострах».

• Макробий указывает, что Юлия была одинаково известна за свою красоту, ум и постыдное поведение, а также остроумна и остра на язык. Он пишет, что, будучи однажды спрошенной о том, как ей удаётся иметь детей только от мужа, несмотря на её тайные похождения, она рассмеялась и ответила, что берёт пассажиров на борт только тогда, когда в лодке уже кто-то есть. Но большинство историков считают этот эпизод вымышленным.

Предки

Юлия Старшая (дочь Августа) — предки

Гай Октавий               Гай Октавий                       Гай Октавий                             Октавиан Август                                   Марк Атий Бальб Старший               Марк Атий Бальб                       Помпея               Атия Бальба Цезония                             Гай Юлий Цезарь старший (проконсул Азии)               Юлия Цезарис Младшая                       Аврелия Котта               Юлия Старшая                                         Луций Скрибоний Либон                       Луций Скрибоний Либон (претор)                             Скрибония                                   Гай Сентий                       Сентия                           </center>

Отрывок, характеризующий Юлия Старшая (дочь Августа)

– Да, всего дороже… царское слово, – рыдая, говорил сзади голос Ильи Андреича, ничего не слышавшего, но все понимавшего по своему.
Из залы дворянства государь прошел в залу купечества. Он пробыл там около десяти минут. Пьер в числе других увидал государя, выходящего из залы купечества со слезами умиления на глазах. Как потом узнали, государь только что начал речь купцам, как слезы брызнули из его глаз, и он дрожащим голосом договорил ее. Когда Пьер увидал государя, он выходил, сопутствуемый двумя купцами. Один был знаком Пьеру, толстый откупщик, другой – голова, с худым, узкобородым, желтым лицом. Оба они плакали. У худого стояли слезы, но толстый откупщик рыдал, как ребенок, и все твердил:
– И жизнь и имущество возьми, ваше величество!
Пьер не чувствовал в эту минуту уже ничего, кроме желания показать, что все ему нипочем и что он всем готов жертвовать. Как упрек ему представлялась его речь с конституционным направлением; он искал случая загладить это. Узнав, что граф Мамонов жертвует полк, Безухов тут же объявил графу Растопчину, что он отдает тысячу человек и их содержание.
Старик Ростов без слез не мог рассказать жене того, что было, и тут же согласился на просьбу Пети и сам поехал записывать его.
На другой день государь уехал. Все собранные дворяне сняли мундиры, опять разместились по домам и клубам и, покряхтывая, отдавали приказания управляющим об ополчении, и удивлялись тому, что они наделали.



Наполеон начал войну с Россией потому, что он не мог не приехать в Дрезден, не мог не отуманиться почестями, не мог не надеть польского мундира, не поддаться предприимчивому впечатлению июньского утра, не мог воздержаться от вспышки гнева в присутствии Куракина и потом Балашева.
Александр отказывался от всех переговоров потому, что он лично чувствовал себя оскорбленным. Барклай де Толли старался наилучшим образом управлять армией для того, чтобы исполнить свой долг и заслужить славу великого полководца. Ростов поскакал в атаку на французов потому, что он не мог удержаться от желания проскакаться по ровному полю. И так точно, вследствие своих личных свойств, привычек, условий и целей, действовали все те неперечислимые лица, участники этой войны. Они боялись, тщеславились, радовались, негодовали, рассуждали, полагая, что они знают то, что они делают, и что делают для себя, а все были непроизвольными орудиями истории и производили скрытую от них, но понятную для нас работу. Такова неизменная судьба всех практических деятелей, и тем не свободнее, чем выше они стоят в людской иерархии.
Теперь деятели 1812 го года давно сошли с своих мест, их личные интересы исчезли бесследно, и одни исторические результаты того времени перед нами.
Но допустим, что должны были люди Европы, под предводительством Наполеона, зайти в глубь России и там погибнуть, и вся противуречащая сама себе, бессмысленная, жестокая деятельность людей – участников этой войны, становится для нас понятною.
Провидение заставляло всех этих людей, стремясь к достижению своих личных целей, содействовать исполнению одного огромного результата, о котором ни один человек (ни Наполеон, ни Александр, ни еще менее кто либо из участников войны) не имел ни малейшего чаяния.
Теперь нам ясно, что было в 1812 м году причиной погибели французской армии. Никто не станет спорить, что причиной погибели французских войск Наполеона было, с одной стороны, вступление их в позднее время без приготовления к зимнему походу в глубь России, а с другой стороны, характер, который приняла война от сожжения русских городов и возбуждения ненависти к врагу в русском народе. Но тогда не только никто не предвидел того (что теперь кажется очевидным), что только этим путем могла погибнуть восьмисоттысячная, лучшая в мире и предводимая лучшим полководцем армия в столкновении с вдвое слабейшей, неопытной и предводимой неопытными полководцами – русской армией; не только никто не предвидел этого, но все усилия со стороны русских были постоянно устремляемы на то, чтобы помешать тому, что одно могло спасти Россию, и со стороны французов, несмотря на опытность и так называемый военный гений Наполеона, были устремлены все усилия к тому, чтобы растянуться в конце лета до Москвы, то есть сделать то самое, что должно было погубить их.
В исторических сочинениях о 1812 м годе авторы французы очень любят говорить о том, как Наполеон чувствовал опасность растяжения своей линии, как он искал сражения, как маршалы его советовали ему остановиться в Смоленске, и приводить другие подобные доводы, доказывающие, что тогда уже будто понята была опасность кампании; а авторы русские еще более любят говорить о том, как с начала кампании существовал план скифской войны заманивания Наполеона в глубь России, и приписывают этот план кто Пфулю, кто какому то французу, кто Толю, кто самому императору Александру, указывая на записки, проекты и письма, в которых действительно находятся намеки на этот образ действий. Но все эти намеки на предвидение того, что случилось, как со стороны французов так и со стороны русских выставляются теперь только потому, что событие оправдало их. Ежели бы событие не совершилось, то намеки эти были бы забыты, как забыты теперь тысячи и миллионы противоположных намеков и предположений, бывших в ходу тогда, но оказавшихся несправедливыми и потому забытых. Об исходе каждого совершающегося события всегда бывает так много предположений, что, чем бы оно ни кончилось, всегда найдутся люди, которые скажут: «Я тогда еще сказал, что это так будет», забывая совсем, что в числе бесчисленных предположений были делаемы и совершенно противоположные.
Предположения о сознании Наполеоном опасности растяжения линии и со стороны русских – о завлечении неприятеля в глубь России – принадлежат, очевидно, к этому разряду, и историки только с большой натяжкой могут приписывать такие соображения Наполеону и его маршалам и такие планы русским военачальникам. Все факты совершенно противоречат таким предположениям. Не только во все время войны со стороны русских не было желания заманить французов в глубь России, но все было делаемо для того, чтобы остановить их с первого вступления их в Россию, и не только Наполеон не боялся растяжения своей линии, но он радовался, как торжеству, каждому своему шагу вперед и очень лениво, не так, как в прежние свои кампании, искал сражения.
При самом начале кампании армии наши разрезаны, и единственная цель, к которой мы стремимся, состоит в том, чтобы соединить их, хотя для того, чтобы отступать и завлекать неприятеля в глубь страны, в соединении армий не представляется выгод. Император находится при армии для воодушевления ее в отстаивании каждого шага русской земли, а не для отступления. Устроивается громадный Дрисский лагерь по плану Пфуля и не предполагается отступать далее. Государь делает упреки главнокомандующим за каждый шаг отступления. Не только сожжение Москвы, но допущение неприятеля до Смоленска не может даже представиться воображению императора, и когда армии соединяются, то государь негодует за то, что Смоленск взят и сожжен и не дано пред стенами его генерального сражения.
Так думает государь, но русские военачальники и все русские люди еще более негодуют при мысли о том, что наши отступают в глубь страны.
Наполеон, разрезав армии, движется в глубь страны и упускает несколько случаев сражения. В августе месяце он в Смоленске и думает только о том, как бы ему идти дальше, хотя, как мы теперь видим, это движение вперед для него очевидно пагубно.
Факты говорят очевидно, что ни Наполеон не предвидел опасности в движении на Москву, ни Александр и русские военачальники не думали тогда о заманивании Наполеона, а думали о противном. Завлечение Наполеона в глубь страны произошло не по чьему нибудь плану (никто и не верил в возможность этого), а произошло от сложнейшей игры интриг, целей, желаний людей – участников войны, не угадывавших того, что должно быть, и того, что было единственным спасением России. Все происходит нечаянно. Армии разрезаны при начале кампании. Мы стараемся соединить их с очевидной целью дать сражение и удержать наступление неприятеля, но и этом стремлении к соединению, избегая сражений с сильнейшим неприятелем и невольно отходя под острым углом, мы заводим французов до Смоленска. Но мало того сказать, что мы отходим под острым углом потому, что французы двигаются между обеими армиями, – угол этот делается еще острее, и мы еще дальше уходим потому, что Барклай де Толли, непопулярный немец, ненавистен Багратиону (имеющему стать под его начальство), и Багратион, командуя 2 й армией, старается как можно дольше не присоединяться к Барклаю, чтобы не стать под его команду. Багратион долго не присоединяется (хотя в этом главная цель всех начальствующих лиц) потому, что ему кажется, что он на этом марше ставит в опасность свою армию и что выгоднее всего для него отступить левее и южнее, беспокоя с фланга и тыла неприятеля и комплектуя свою армию в Украине. А кажется, и придумано это им потому, что ему не хочется подчиняться ненавистному и младшему чином немцу Барклаю.
Император находится при армии, чтобы воодушевлять ее, а присутствие его и незнание на что решиться, и огромное количество советников и планов уничтожают энергию действий 1 й армии, и армия отступает.
В Дрисском лагере предположено остановиться; но неожиданно Паулучи, метящий в главнокомандующие, своей энергией действует на Александра, и весь план Пфуля бросается, и все дело поручается Барклаю, Но так как Барклай не внушает доверия, власть его ограничивают.
Армии раздроблены, нет единства начальства, Барклай не популярен; но из этой путаницы, раздробления и непопулярности немца главнокомандующего, с одной стороны, вытекает нерешительность и избежание сражения (от которого нельзя бы было удержаться, ежели бы армии были вместе и не Барклай был бы начальником), с другой стороны, – все большее и большее негодование против немцев и возбуждение патриотического духа.
Наконец государь уезжает из армии, и как единственный и удобнейший предлог для его отъезда избирается мысль, что ему надо воодушевить народ в столицах для возбуждения народной войны. И эта поездка государя и Москву утрояет силы русского войска.
Государь отъезжает из армии для того, чтобы не стеснять единство власти главнокомандующего, и надеется, что будут приняты более решительные меры; но положение начальства армий еще более путается и ослабевает. Бенигсен, великий князь и рой генерал адъютантов остаются при армии с тем, чтобы следить за действиями главнокомандующего и возбуждать его к энергии, и Барклай, еще менее чувствуя себя свободным под глазами всех этих глаз государевых, делается еще осторожнее для решительных действий и избегает сражений.