Агриппина Старшая
| Випсания Агриппина | |
| VIPSANIA AGRIPPINA | |
 | |
| Бюст Агриппины в Национальном археологическом музее Испании (Мадрид) | |
|---|---|
| Род деятельности: | |
| Дата рождения: | |
| Место рождения: | |
| Дата смерти: | |
| Место смерти: | |
| Отец: | |
| Мать: | |
| Супруг: | |
| Дети: |
1. Нерон Юлий Цезарь Германик |
Випсания Агриппина (лат. Vipsania Agrippina), часто — Агриппина Старшая (14 до н. э., Афины — 18 октября 33 года, Пандатерия) — дочь Марка Випсания Агриппы и Юлии Старшей, жена Германика, мать императора Калигулы.
Содержание
Происхождение
Агриппина Старшая родилась в плебейской семье Марка Випсания Агриппы, друга императора Октавиана Августа, и его третьей жены, Юлии Старшей. Юлия была единственной дочерью Октавиана.
Агриппина была третьим ребёнком у пары и пятым в семье Агриппы. Родилась она в 14 году до н. э. в Афинах.
Агриппина и Германик
В 5 году, в возрасте 19 лет, Агриппина была выдана замуж за Германика, сына Друза Старшего и племянника Тиберия. Германик был в числе кандидатур, которые Август рассматривал в качестве своих преемников. Однако выбор был сделан в пользу Тиберия, поскольку Германик был слишком молод. Август также приказал Тиберию усыновить Германика.
Тем не менее Германик в 7 году становится квестором, и занимает эту должность в течение пяти лет, после чего, в 12 году, Август даёт ему консульство.
После смерти Августа Тиберий отправляет Германика на берега Рейна, где ему приходится воевать с германскими племенами и восстанавливать положение римлян после поражения в Тевтобургском Лесу.
Агриппина, нарушив неписанный кодекс римских женщин, ожидающих мужчин дома, едет с мужем. Там, в Галлии и на берегах Рейна, она рожает четверых детей, в том числе Калигулу и Агриппину Младшую.
В 17 году Германик праздновал триумф в Риме. Это был первый триумф, который праздновал Рим с момента триумфа Августа в 29 до н. э. Влияние и популярность Германика среди нобилитета и народа росло. Сначала Тиберий не видел в этом ничего плохого. В 18 году Германик стал правителем восточной части империи, как в недавнем прошлом сам Тиберий при Августе. Однако ровно через год Германик неожиданно скончался, находясь в Антиохии.
Агриппина вернулась в Рим и обвинила правителя Сирии Гнея Кальпурния Пизона в убийстве мужа. Однако Пизон на суде выдвинул контробвинения против самого Тиберия и его префекта претория, Луция Элия Сеяна. Эти обвинения должны были слушаться в Сенате, но Пизон неожиданно покончил с собой. Его смерть посеяла огромное количество слухов, в которых Тиберий обвинялся в убийстве Германика из-за его растущей популярности
После Германика
С 19 года Агриппина постоянно живёт в Риме. Как вдова народного героя, она пользуется большим уважением среди народа и сенаторов. Со временем она начинает поддерживать тех сенаторов, которые ставят себя в оппозицию Луцию Элию Сеяну. Вскоре становится ясно, что она верит в то, что и Сеян, и Тиберий причастны к гибели её мужа.
Она не скрывала своё отношение к Тиберию, и он, в свою очередь, относился к ней также холодно. В 26 году он ответил отказом на её просьбу о повторном браке.
Ссылка
В 29 году, благодаря интригам Сеяна и Ливиллы, Агриппина, вместе со своими сыном Нероном Цезарем, была по приказу Тиберия выслана на остров Пандатерия в Тирренском море (совр. Вентотене, Италия). На этом же острове, при Августе, отбывала ссылку её мать, Юлия Старшая. Через год в Риме был арестован и отправлен в тюрьму второй её сын — Друз Юлий Цезарь.
Там Агриппина вынуждена была терпеть страшную нужду, нехватку пищи и даже потеряла глаз от удара центуриона[1]. Она умерла 18 октября 33 года при неясных обстоятельствах. Согласно Тациту, причиной её смерти было добровольное голодание[2].
После смерти Тиберий распространил слух о том, что «Агриппина имела любовником Азиния Галла, и его смерть пробудила в ней отвращение к жизни». Так же был издан Сенатский декрет, которым день её рождения признавался «несчастливым днем».
Оба её сына, изгнанные вместе с ней, также были умерщвлены в ссылке: Нерон в 31, а Друз в 33 годах. Друз умер от истощения, а Нерон покончил жизнь самоубийством.
Однако, несмотря на отношение Тиберия к самой Агриппине, а также её старшим детям, он всё-таки назначает своим наследником Калигулу, третьего сына Агриппины, который, в итоге, и наследует власть.
В искусстве Нового Времени
Напишите отзыв о статье "Агриппина Старшая"
Примечания
Источники
- Талах В. Н. [kuprienko.info/istoriya-kesarey-knigi-lvii-lxiii-istorii-rimlyan-diona-kassiya-kokkeyyana/ История кесарей. Книги LVII-LXIII «Истории римлян» Диона Кассия Коккейяна] / Предисловие, перевод с английского, комментарии В. Н. Талаха; под ред. В. Н. Талаха и С. А. Куприенко. — Киев: Видавець Купрієнко С. А., 2013. — 239 с. — ISBN 978-617-7085-02-6.
Ссылки
- [ancientrome.ru/genealogy/person.htm?p=152 Агриппина Старшая] (рус.). — биография на сайте [ancientrome.ru ancientrome.ru].
Отрывок, характеризующий Агриппина Старшая
– Ну, так прими предложение. И то пора замуж итти, – сердито и насмешливо сказала мать.– Нет, мама, мне так жалко его. Я не знаю, как я скажу.
– Да тебе и нечего говорить, я сама скажу, – сказала графиня, возмущенная тем, что осмелились смотреть, как на большую, на эту маленькую Наташу.
– Нет, ни за что, я сама, а вы слушайте у двери, – и Наташа побежала через гостиную в залу, где на том же стуле, у клавикорд, закрыв лицо руками, сидел Денисов. Он вскочил на звук ее легких шагов.
– Натали, – сказал он, быстрыми шагами подходя к ней, – решайте мою судьбу. Она в ваших руках!
– Василий Дмитрич, мне вас так жалко!… Нет, но вы такой славный… но не надо… это… а так я вас всегда буду любить.
Денисов нагнулся над ее рукою, и она услыхала странные, непонятные для нее звуки. Она поцеловала его в черную, спутанную, курчавую голову. В это время послышался поспешный шум платья графини. Она подошла к ним.
– Василий Дмитрич, я благодарю вас за честь, – сказала графиня смущенным голосом, но который казался строгим Денисову, – но моя дочь так молода, и я думала, что вы, как друг моего сына, обратитесь прежде ко мне. В таком случае вы не поставили бы меня в необходимость отказа.
– Г'афиня, – сказал Денисов с опущенными глазами и виноватым видом, хотел сказать что то еще и запнулся.
Наташа не могла спокойно видеть его таким жалким. Она начала громко всхлипывать.
– Г'афиня, я виноват перед вами, – продолжал Денисов прерывающимся голосом, – но знайте, что я так боготво'ю вашу дочь и всё ваше семейство, что две жизни отдам… – Он посмотрел на графиню и, заметив ее строгое лицо… – Ну п'ощайте, г'афиня, – сказал он, поцеловал ее руку и, не взглянув на Наташу, быстрыми, решительными шагами вышел из комнаты.
На другой день Ростов проводил Денисова, который не хотел более ни одного дня оставаться в Москве. Денисова провожали у цыган все его московские приятели, и он не помнил, как его уложили в сани и как везли первые три станции.
После отъезда Денисова, Ростов, дожидаясь денег, которые не вдруг мог собрать старый граф, провел еще две недели в Москве, не выезжая из дому, и преимущественно в комнате барышень.
Соня была к нему нежнее и преданнее чем прежде. Она, казалось, хотела показать ему, что его проигрыш был подвиг, за который она теперь еще больше любит его; но Николай теперь считал себя недостойным ее.
Он исписал альбомы девочек стихами и нотами, и не простившись ни с кем из своих знакомых, отослав наконец все 43 тысячи и получив росписку Долохова, уехал в конце ноября догонять полк, который уже был в Польше.
После своего объяснения с женой, Пьер поехал в Петербург. В Торжке на cтанции не было лошадей, или не хотел их смотритель. Пьер должен был ждать. Он не раздеваясь лег на кожаный диван перед круглым столом, положил на этот стол свои большие ноги в теплых сапогах и задумался.
– Прикажете чемоданы внести? Постель постелить, чаю прикажете? – спрашивал камердинер.
Пьер не отвечал, потому что ничего не слыхал и не видел. Он задумался еще на прошлой станции и всё продолжал думать о том же – о столь важном, что он не обращал никакого .внимания на то, что происходило вокруг него. Его не только не интересовало то, что он позже или раньше приедет в Петербург, или то, что будет или не будет ему места отдохнуть на этой станции, но всё равно было в сравнении с теми мыслями, которые его занимали теперь, пробудет ли он несколько часов или всю жизнь на этой станции.
Смотритель, смотрительша, камердинер, баба с торжковским шитьем заходили в комнату, предлагая свои услуги. Пьер, не переменяя своего положения задранных ног, смотрел на них через очки, и не понимал, что им может быть нужно и каким образом все они могли жить, не разрешив тех вопросов, которые занимали его. А его занимали всё одни и те же вопросы с самого того дня, как он после дуэли вернулся из Сокольников и провел первую, мучительную, бессонную ночь; только теперь в уединении путешествия, они с особенной силой овладели им. О чем бы он ни начинал думать, он возвращался к одним и тем же вопросам, которых он не мог разрешить, и не мог перестать задавать себе. Как будто в голове его свернулся тот главный винт, на котором держалась вся его жизнь. Винт не входил дальше, не выходил вон, а вертелся, ничего не захватывая, всё на том же нарезе, и нельзя было перестать вертеть его.
Вошел смотритель и униженно стал просить его сиятельство подождать только два часика, после которых он для его сиятельства (что будет, то будет) даст курьерских. Смотритель очевидно врал и хотел только получить с проезжего лишние деньги. «Дурно ли это было или хорошо?», спрашивал себя Пьер. «Для меня хорошо, для другого проезжающего дурно, а для него самого неизбежно, потому что ему есть нечего: он говорил, что его прибил за это офицер. А офицер прибил за то, что ему ехать надо было скорее. А я стрелял в Долохова за то, что я счел себя оскорбленным, а Людовика XVI казнили за то, что его считали преступником, а через год убили тех, кто его казнил, тоже за что то. Что дурно? Что хорошо? Что надо любить, что ненавидеть? Для чего жить, и что такое я? Что такое жизнь, что смерть? Какая сила управляет всем?», спрашивал он себя. И не было ответа ни на один из этих вопросов, кроме одного, не логического ответа, вовсе не на эти вопросы. Ответ этот был: «умрешь – всё кончится. Умрешь и всё узнаешь, или перестанешь спрашивать». Но и умереть было страшно.
Торжковская торговка визгливым голосом предлагала свой товар и в особенности козловые туфли. «У меня сотни рублей, которых мне некуда деть, а она в прорванной шубе стоит и робко смотрит на меня, – думал Пьер. И зачем нужны эти деньги? Точно на один волос могут прибавить ей счастья, спокойствия души, эти деньги? Разве может что нибудь в мире сделать ее и меня менее подверженными злу и смерти? Смерть, которая всё кончит и которая должна притти нынче или завтра – всё равно через мгновение, в сравнении с вечностью». И он опять нажимал на ничего не захватывающий винт, и винт всё так же вертелся на одном и том же месте.
