Домиция Лепида Младшая

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
ДОМИЦИЯ ЛЕПИДА
DOMITIA LEPIDA
Род деятельности:

Мать Мессалины

Дата рождения:

ок. 10 до н. э.

Место рождения:

Рим

Дата смерти:

54(0054)

Место смерти:

Рим

Отец:

Луций Домиций Агенобарб

Мать:

Антония Старшая

Супруг:

1. Марк Валерий Мессала Барбат
(ок. 15 — 21)
2. Фавст Корнелий Сулла Лукулл
(2140)
3. Гай Аппий Юний Силан (4142)

Дети:

1. Валерия Мессалина
(от первого брака)
2. Фавст Корнелий Сулла Феликс
(от второго брака)

К:Википедия:Статьи без изображений (тип: не указан)

Доми́ция Лепи́да Мла́дшая (лат. Domitia Lepida Minor), часто — просто Лепи́да (ок. 10 до н. э. — 54) — дочь Луция Домиция Агенобарба (консула 16 года до н. э.) и Антонии Старшей, мать Мессалины.





Происхождение

Домиция Лепида была третьим ребёнком в семье Луция Домиция Агенобарба, консула 16 до н. э., и Антонии Старшей. Оба родителя Домиции происходили из плебейских родов. Луций Домиций — из древнего рода Домициев Агенобарбов, чьи отпрыски занимали в Риме высшие должности на протяжении нескольких столетий. Антония была дочерью Марка Антония от сестры Октавиана Августа, Октавии Младшей.

Когномен Лепида имеет своё происхождение от матери Луция Домиция, Эмилии Лепиды.

Кроме неё в семье было ещё двое детей — Домиция Лепида Старшая, позже дважды выходившая замуж и Гней Домиций, отец Нерона.

Согласно Тациту, Лепида была невысоких моральных принципов. Молва приписывала ей кровосмесительную связь с братом — Гнеем Домицием.

Жизнеописание

Первый брак

Первым её мужем стал Марк Валерий Мессала Барбат, ставший консулом в 20 году. Он был выходцем из древнего патрицианского рода Валериев Мессал. По материнской линии супруги были двоюродными братом и сестрой. Матерью Марка Валерия была Клавдия Марцелла Младшая, дочь Октавии Младшей от первого брака с Гаем Клавдием Марцеллом. Октавия же родила и Антонию Старшую, после того, как была выдана Октавианом за Марка Антония в 40 до н. э.

Марк Валерий был сыном Марка Валерия Мессалы Барбата Аппиана, консула 12 до н. э., урождённого Гая Клавдия Пульхра, усыновлённого в род Валериев Мессал. В пользу этой теории говорит так же то, что у отца Валерия была родная сестра, носившая имя Клавдия Пульхра, поскольку была рождена до усыновления Гая Клавдия.

Пара поженилась ок. 15 года, довольно в позднем для римлян возрасте. В браке у них была только одна дочь — знаменитая Валерия Мессалина, ставшая женой императора Клавдия (ок. 19).

В 20 году Марк Валерий неожиданно скончался.

Второй брак

Вторым её мужем был Фавст Корнелий Сулла Лукулл, сын Луция Корнелия Суллы Фавста, консул-суффект 31 года. Он был праправнуком диктатора Луция Корнелия Суллы. Матерью его была Эмилия Лепида, дальняя родственница бабки Домиции.

Они поженились в 21, а в 22 родился их сын, Фавст Корнелий Сулла Феликс, ставший консулом в 52 году. Около 40 года Фавст Корнелий Сулла Лукулл скончался по неизвестной причине. В это же время на воспитание Домиции отдают малолетнего Луция Домиция Агенобарба, будущего императора Нерона, чья мать, Агриппина Младшая, была сослана, а отец скончался.

Третий брак

В 41 году Домиция вновь выходит замуж. На этот раз за консуляра Гая Аппия Юния Силана (консула 28 года). Брак был заключён по указу императора Клавдия. Однако продлилась их совместная жизнь совсем недолго. Через год Гай Аппий был казнён Клавдием по навету Мессалины, которая боялась, что он мог быть приближен императором как возможный наследник власти.

Домиция и Мессалина

После смерти Силана Домиция жила одна в Риме. Она была достаточно богата — имела поместья в Калабрии, поместье в Фунди (совр. Фонди, Италия), а также зернохранилища в Путеолах, где хранились государственные запасы зерна, привозимые из Египта перед отправкой в Рим.

В 48 году, после провала заговора Мессалины против Клавдия, Мессалину на несколько дней поместили в сады Лукулла, под надзор Домиции.

Домиция никогда не одобряла стиль жизни Мессалины, однако не отказалась быть со своей дочерью в её последние минуты. Они вместе даже подготовили прошение к Кладвию о помиловании, однако оно не возымело никакого действия. Мессалина была сломлена и всё время плакала, только теперь осознав, в какое положение она сама себя поставила.

Свидетелями смерти Мессалины были трое — посланник императора, один из его вольноотпущенников и её мать. Когда императорский легат и вольноотпущенник появились, Лепида сказала дочери: «Твоя жизнь кончена. Всё что осталось — сделать её конец достойным».

Мессалине было предложено самой наложить на себя руки, однако она не смогла этого сделать, и тогда легат заколол её кинжалом. При этом взятый в свидетели вольноотпущенник всё время оскорблял её. Тело Мессалины было оставлено матери.

Последние годы

После смерти Мессалины Домиция продолжала жить в Риме. Однако новая жена императора Клавдия, Агриппина, не забыла интриг Мессалины. Агриппина подозревала, что Домиция пыталась своими интригами настроить Нерона против матери, чтобы отомстить за дочь. В начале 50-х годов она обвиняет Лепиду в чёрной магии, наведении порчи, а также в том, что её рабы в Калабрии, ею подстрекаемые, объединились в банды и покушаются на государство.

В 54 году Домиция Лепида была признана виновной и казнена.

Напишите отзыв о статье "Домиция Лепида Младшая"

Литература

  • Светоний. Жизнь 12 Цезарей. Калигула.
  • Светоний. Жизнь 12 Цезарей. Божественный Клавдий.
  • Светоний. Жизнь 12 Цезарей. Нерон.
  • E. Klebs, H. Dessau, P. Von Rohden (ed.), Prosopographia Imperii Romani, 3 vol. — B., 1897—1898. (PIR1)
  • E. Groag, A. Stein, L. Petersen — e.a. (edd.), Prosopographia Imperii Romani saeculi I, II et III. — B., 1933 — . (PIR2)
  • Levick, Barbara, Claudius. — Yale University Press, New Haven, 1990.
  • Barrett, Anthony A., Agrippina: Sex, Power and Politics in the Early Roman Empire. — Yale University Press, New Haven, 1996.
  • Raepsaet-Charlier M.-Th., Prosopographie des femmes de l’ordre sénatorial (Ier-IIe siècles), 2 vol. — Louvain, 1987, 285 ff.

Отрывок, характеризующий Домиция Лепида Младшая

В это время дверь отворилась.
– Вот он, наконец, – закричал Ростов. – И Берг тут! Ах ты, петизанфан, але куше дормир , [Дети, идите ложиться спать,] – закричал он, повторяя слова няньки, над которыми они смеивались когда то вместе с Борисом.
– Батюшки! как ты переменился! – Борис встал навстречу Ростову, но, вставая, не забыл поддержать и поставить на место падавшие шахматы и хотел обнять своего друга, но Николай отсторонился от него. С тем особенным чувством молодости, которая боится битых дорог, хочет, не подражая другим, по новому, по своему выражать свои чувства, только бы не так, как выражают это, часто притворно, старшие, Николай хотел что нибудь особенное сделать при свидании с другом: он хотел как нибудь ущипнуть, толкнуть Бориса, но только никак не поцеловаться, как это делали все. Борис же, напротив, спокойно и дружелюбно обнял и три раза поцеловал Ростова.
Они полгода не видались почти; и в том возрасте, когда молодые люди делают первые шаги на пути жизни, оба нашли друг в друге огромные перемены, совершенно новые отражения тех обществ, в которых они сделали свои первые шаги жизни. Оба много переменились с своего последнего свидания и оба хотели поскорее выказать друг другу происшедшие в них перемены.
– Ах вы, полотеры проклятые! Чистенькие, свеженькие, точно с гулянья, не то, что мы грешные, армейщина, – говорил Ростов с новыми для Бориса баритонными звуками в голосе и армейскими ухватками, указывая на свои забрызганные грязью рейтузы.
Хозяйка немка высунулась из двери на громкий голос Ростова.
– Что, хорошенькая? – сказал он, подмигнув.
– Что ты так кричишь! Ты их напугаешь, – сказал Борис. – А я тебя не ждал нынче, – прибавил он. – Я вчера, только отдал тебе записку через одного знакомого адъютанта Кутузовского – Болконского. Я не думал, что он так скоро тебе доставит… Ну, что ты, как? Уже обстрелен? – спросил Борис.
Ростов, не отвечая, тряхнул по солдатскому Георгиевскому кресту, висевшему на снурках мундира, и, указывая на свою подвязанную руку, улыбаясь, взглянул на Берга.
– Как видишь, – сказал он.
– Вот как, да, да! – улыбаясь, сказал Борис, – а мы тоже славный поход сделали. Ведь ты знаешь, его высочество постоянно ехал при нашем полку, так что у нас были все удобства и все выгоды. В Польше что за приемы были, что за обеды, балы – я не могу тебе рассказать. И цесаревич очень милостив был ко всем нашим офицерам.
И оба приятеля рассказывали друг другу – один о своих гусарских кутежах и боевой жизни, другой о приятности и выгодах службы под командою высокопоставленных лиц и т. п.
– О гвардия! – сказал Ростов. – А вот что, пошли ка за вином.
Борис поморщился.
– Ежели непременно хочешь, – сказал он.
И, подойдя к кровати, из под чистых подушек достал кошелек и велел принести вина.
– Да, и тебе отдать деньги и письмо, – прибавил он.
Ростов взял письмо и, бросив на диван деньги, облокотился обеими руками на стол и стал читать. Он прочел несколько строк и злобно взглянул на Берга. Встретив его взгляд, Ростов закрыл лицо письмом.
– Однако денег вам порядочно прислали, – сказал Берг, глядя на тяжелый, вдавившийся в диван кошелек. – Вот мы так и жалованьем, граф, пробиваемся. Я вам скажу про себя…
– Вот что, Берг милый мой, – сказал Ростов, – когда вы получите из дома письмо и встретитесь с своим человеком, у которого вам захочется расспросить про всё, и я буду тут, я сейчас уйду, чтоб не мешать вам. Послушайте, уйдите, пожалуйста, куда нибудь, куда нибудь… к чорту! – крикнул он и тотчас же, схватив его за плечо и ласково глядя в его лицо, видимо, стараясь смягчить грубость своих слов, прибавил: – вы знаете, не сердитесь; милый, голубчик, я от души говорю, как нашему старому знакомому.
– Ах, помилуйте, граф, я очень понимаю, – сказал Берг, вставая и говоря в себя горловым голосом.
– Вы к хозяевам пойдите: они вас звали, – прибавил Борис.
Берг надел чистейший, без пятнушка и соринки, сюртучок, взбил перед зеркалом височки кверху, как носил Александр Павлович, и, убедившись по взгляду Ростова, что его сюртучок был замечен, с приятной улыбкой вышел из комнаты.
– Ах, какая я скотина, однако! – проговорил Ростов, читая письмо.
– А что?
– Ах, какая я свинья, однако, что я ни разу не писал и так напугал их. Ах, какая я свинья, – повторил он, вдруг покраснев. – Что же, пошли за вином Гаврилу! Ну, ладно, хватим! – сказал он…
В письмах родных было вложено еще рекомендательное письмо к князю Багратиону, которое, по совету Анны Михайловны, через знакомых достала старая графиня и посылала сыну, прося его снести по назначению и им воспользоваться.
– Вот глупости! Очень мне нужно, – сказал Ростов, бросая письмо под стол.
– Зачем ты это бросил? – спросил Борис.
– Письмо какое то рекомендательное, чорта ли мне в письме!
– Как чорта ли в письме? – поднимая и читая надпись, сказал Борис. – Письмо это очень нужное для тебя.
– Мне ничего не нужно, и я в адъютанты ни к кому не пойду.
– Отчего же? – спросил Борис.
– Лакейская должность!
– Ты всё такой же мечтатель, я вижу, – покачивая головой, сказал Борис.
– А ты всё такой же дипломат. Ну, да не в том дело… Ну, ты что? – спросил Ростов.
– Да вот, как видишь. До сих пор всё хорошо; но признаюсь, желал бы я очень попасть в адъютанты, а не оставаться во фронте.
– Зачем?
– Затем, что, уже раз пойдя по карьере военной службы, надо стараться делать, коль возможно, блестящую карьеру.
– Да, вот как! – сказал Ростов, видимо думая о другом.
Он пристально и вопросительно смотрел в глаза своему другу, видимо тщетно отыскивая разрешение какого то вопроса.
Старик Гаврило принес вино.
– Не послать ли теперь за Альфонс Карлычем? – сказал Борис. – Он выпьет с тобою, а я не могу.
– Пошли, пошли! Ну, что эта немчура? – сказал Ростов с презрительной улыбкой.
– Он очень, очень хороший, честный и приятный человек, – сказал Борис.
Ростов пристально еще раз посмотрел в глаза Борису и вздохнул. Берг вернулся, и за бутылкой вина разговор между тремя офицерами оживился. Гвардейцы рассказывали Ростову о своем походе, о том, как их чествовали в России, Польше и за границей. Рассказывали о словах и поступках их командира, великого князя, анекдоты о его доброте и вспыльчивости. Берг, как и обыкновенно, молчал, когда дело касалось не лично его, но по случаю анекдотов о вспыльчивости великого князя с наслаждением рассказал, как в Галиции ему удалось говорить с великим князем, когда он объезжал полки и гневался за неправильность движения. С приятной улыбкой на лице он рассказал, как великий князь, очень разгневанный, подъехав к нему, закричал: «Арнауты!» (Арнауты – была любимая поговорка цесаревича, когда он был в гневе) и потребовал ротного командира.