Лёгкие крейсера типа «Тайгер»
Лёгкие крейсера типа «Тайгер» — последний тип лёгких крейсеров Королевского военно-морского флота Великобритании. Были заложены в 1941-1942 как лёгкие крейсера типа "Минотавр", но из-за радикальной переделки проекта строительство затянулось до 1959-1961. Всего построено 3 корабля: «Тайгер» (англ. Tiger), «Лайон» (англ. Lion), «Блейк» (англ. Blake). В 1965 — 1972 годах «Тайгер» и «Блейк» были перестроены в крейсера-вертолётоносцы. Списаны в конце 1970-х; в 1980-х разобраны на лом.
Содержание
История
В ходе Второй Мировой Войны, британский флот был крайне озабочен усилением противовоздушной обороны своих крейсеров. Авиация к этому времени уже утвердилась в роли основного средства уничтожения надводных кораблей. В то же время, британский флот не желал более строить специализированные крейсера ПВО, вооружённые только лёгкими универсальными орудиями; при всех достоинствах подобных кораблей как средства противовоздушной обороны, они были малоэффективны в бою с неприятельскими кораблями или при обстреле побережья.
Решением проблемы виделось создать новый тип крупнокалиберной универсальной артиллерии — такой, которая могла бы равно эффективно применяться и против воздушных целей, и против надводных кораблей неприятеля. Британский флот уже пытался ранее создать универсальные тяжёлые орудия — таковыми должны были стать 152-мм пушки BL Mark XXIII, ставившиеся на лёгкие крейсера типа «Линдер» и «Аретуза» — но как выяснилось, орудия с ручным заряжанием просто не могли поддерживать должный темп стрельбы, чтобы использоваться как зенитные. Стало ясно, что универсальные тяжёлые орудия должны иметь полностью механизированное заряжание, работающее при любом угле возвышения.
Проектирование
В 1941—1942, британский флот заложил последнюю большую серию лёгких крейсеров типа «Минотавр». Эти лёгкие крейсера представляли собой развитие предшествующего типа «Кроун Колони», с улучшенным вооружением и системами управления огнём. Ещё в процессе постройки, было решено достроить по исходному проекту только первые четыре крейсера[2]; четыре последующих, названные подклассом «Тайгер», должны были получить качественно новое вооружение из универсальных тяжёлых 152-мм орудий.
После окончания военных действий, постройка кораблей класса «Минотавр» была приостановлена. В конечном итоге, по окончательному проекту решено было достроить только три корабля. Четыре крейсера типа «Тайгер» оставались на стапелях до 1947 года, когда было принято решение достроить три из них по усовершенствованному проекту. В проекте 1947 года, крейсера должны были быть вооружены тремя трёхорудийными башнями с универсальными 152-мм пушками; их зенитное вооружение должно было состоять из спаренных «Бофорсов» в автоматических установках STAAG.
Тем не менее, работы над кораблями продвигались очень медленно. Виной тому была унаследованная от предшествующих типов очень зажатая, тесная центральная часть (уже готовая на недостроенных кораблях), которая не допускала значительных модернизаций. Многие адмиралы предлагали разобрать недостроенные «Тайгеры» на лом, а вместо них заложить новые крейсера большего водоизмещения — но это предложение в условиях послевоенного сокращения бюджета не получило поддержки.
В 1949, проект крейсеров ещё раз переработали. Был подготовлен ряд проектов их достройки; в том числе как чистых крейсеров ПВО с большим количеством 76-мм автоматических орудий. Тем не менее, большинство адмиралов все же считало важным сохранить 152-мм пушки. В результате, проект 1949 года предусматривал сохранение двух из трёх первоначально планируемых башен главного калибра, и установку вместо третьей 76-мм зенитных орудий. Рассматривался также проект, при котором обе 152-мм башни должны были располагаться линейно-возвышенно на носу корабля, а в кормовой части устанавливались три спаренные 114-мм установки, аналогичные применяемым на эсминцах. Этот проект был отклонен из-за желания адмиралов иметь круговой обстрел орудиями главного калибра. В это же время было решено перейти от трёхорудийных башен главного калибра к двухорудийным.
Ситуация оставалась неясной вплоть до 1954 года, когда советский флот начал массово вводить в строй новые лёгкие[3] крейсера типа «Свердлов», значительно превосходящие старые британские корабли военной постройки. Возможности «Свердловых», преувеличенные слухами, вызвали серьёзнейшее беспокойство в британском адмиралтействе, все ещё мыслившем по-инерции категориями классической крейсерской войны против британских коммуникаций. 5 ноября 1954 года было принято решение достроить крейсера типа «Тайгер» как быстроходные эскортные корабли для авианосных соединений, способные также выполнять задачи по демонстрации флага в мирное время, и защите коммуникаций в военное. Обсуждался вопрос о достройке крейсеров как ракетных — вооружённых зенитными ракетами «Си Слаг» — но британское ракетное оружие ещё находилось на ранней стадии разработки, и проект был отвергнут на том основании, что он затянет достройку крейсеров.
В 1957 году был, наконец, подготовлен окончательный проект крейсеров типа «Тайгер» — с двумя башнями 152-мм универсальных орудий, на носу и на корме соответственно, и зенитным вооружением из новых 76-мм пушек.
Конструкция
Исходно спроектированные как лёгкие крейсера типа «Минотавр», крейсера типа «Тайгер» имели ту же длину в 169,3 метра, но были чуть шире (20 метров ширины) и имели на полтора метра большую осадку (7,1 метра). Их полное водоизмещение составляло 11700 тонн.
Архитектура их надстроек в основных компонентах повторяла таковую для класса «Минотавр»; массивная прямоугольная носовая надстройка включала в себя мостик и соединялась с носовой дымовой трубой. Между трубами имелся промежуток, использованный для размещения подъёмных кранов и шлюпок. Следом шла вторая дымовая труба, за которой находились кормовая мачта и кормовая надстройка. Основными отличиями от «Минотавров» была более высокая кормовая надстройка, и новые решетчатые мачты пирамидальной формы.
Вооружение
Универсальный главный калибр
Основным вооружением крейсеров типа «Тайгер» были универсальные 152-миллиметровые 50-калиберные орудия QF[4] Mark V, с полностью автоматизированным заряжанием. Разработка этих орудий началась ещё во время войны, с целью радикально увеличить возможности противовоздушной обороны новых лёгких крейсеров, в то же время, не превращая их в специализированные крейсера ПВО. Предполагалось, что новые орудия будут равно эффективны как по надводным и береговым, так и по воздушным целям; однако, из-за технической сложности проекта, разработка их сильно затянулась.
Орудия этого типа были рассчитаны на впечатляющую скорострельность до 20 выстрелов в минуту. Так как стрельба в таком темпе приводила к сильнейшему перегреву стволов, на них были надеты кожухи водяного охлаждения. Снаряды и заряды в металлических гильзах подавались гидравлическими элеваторами из двухъярусных погребов под башнями; в боевом отделении башни, снаряды и заряды перегружались на подающий лоток и заряжались в орудие. Перезарядка была доступна при любом угле вертикального возвышения. Орудия могли стрелять бронебойным снарядом весом в 58,9 кг и осколочно-фугасным снарядом, также использовавшимся как зенитный, весом в 59,9 кг. Максимальная дальность стрельбы составляла 23000 метров. Боезапас на орудие составлял 400 снарядов.
Каждый крейсер нес по две спаренные орудийные башни Mark 26, одну на носу, и одну на корме. Башни были двух разных моделей; половина использовала гидравлическую систему управления RP15, вторая половина — электрическую RP53. Считается, что крейсер «Тигр» нес две гидравлические башни, «Блэйк» две электрические, и «Лайон» имел по одной башне каждого типа.
Орудия QF Mark V продемонстрировали себя как весьма мощные и точные системы вооружений, но в то же время — чрезвычайно сложные и капризные в эксплуатации. Сами по себе механизмы были достаточно надежны, но требовали длительного и высококвалифицированного обслуживания. Большое количество применявшей гидравлики при интенсивной стрельбе приводило к тому, что внутри башен шёл настоящий «дождь» из масла, вынуждая персонал носить с собой зонты. Сложность механики стала основной причиной длительной разработки орудий, и одной из основных претензий к крейсерам.
Зенитное вооружение
Противовоздушное вооружение крейсеров было представлено спаренными 76-миллиметровыми 50-калиберными зенитными установками Mark 6. Эти орудия были разработаны уже после войны, как перспективное вооружение для новых кораблей, способное бороться с реактивной авиацией и управляемым ракетным оружием. Ствол орудия и используемый боеприпас был разработан совместно с американцами и идентичен используемым в американской зенитной установке 3"/70 Mark 37; однако, сама установка была чисто британской.
Орудия были рассчитаны на темп стрельбы в 90 выстрелов в минуту; исходный проект создавался под 95-115 выстрелов в минуту, но эти требования выполнить не удалось. Для охлаждения, стволы были оснащены водяными охлаждающими кожухами. Потолок по воздушным целям составлял 11800 метров. Они стреляли унитарным снарядом весом в 5,6 килограмма (вместе с зарядом — 16,4 кг), оснащенным радиолокационным взрывателем. Боеукладка в башне составляла 68 снарядов; общий боекомплект на орудие составлял 851 снаряд, которые подавались двумя цепными элеваторами со скоростью 25 снарядов в минуту.
На каждом крейсере типа «Тайгер» имелось по три спаренные установки такого типа, из которых одна находилась в носовой части, стреляя поверх носовой башни универсального калибра, две — по бокам, между кормовой трубой и кормовой мачтой. Орудийные системы этого типа были весьма эффективны, но — подобно другим автоматическим орудиям того времени — страдали от частых заклиниваний в системе подачи боекомплекта и требовали очень квалифицированного обслуживания.
Радиоэлектронное оснащение
Крейсера типа «Тайгер» несли развитое радиоэлектронное оснащение. Исходный состав такового за время постройки крейсеров неоднократно пересматривался с учётом новейших достижений в этой области.
Основным средством обнаружения воздушных целей являлся трёхкоординатный радар Тип 960, смонтированный на кормовой мачте. В ходе модернизаций, он был заменен более современным радаром Тип 965. Так как этот радар обладал недостаточными возможностями обнаружения низколетящих целей, на носовой мачте крейсеров был установлен радар Тип 992Q, используемый как для обнаружения надводных, так и для обнаружения низколетящих воздушных целей. На выступе кормовой мачты крейсера был также смонтирован радиолокационный высотомер Тип 278, предназначенный для определения высоты полёта целей.
Наведение орудий главного и зенитного калибра осуществлялось с помощью пяти артиллерийских директоров двойного назначения, оборудованных радаром Тип 903. Директоры могли выдавать целеуказание как по надводным, так и по воздушным целям. Два директора были смонтированы на крыше носовой надстройки (осуществляя целеуказание для носовой 152-мм и 75-мм установок соответственно), два были установлены на высоких опорах в центре корпуса (целеуказание для бортовых 75-мм орудий) и последний на крыше кормовой надстройки (для кормовой 152-мм башни).
Бронирование
Броневая защита крейсеров типа «Тайгер» основывалась на броневом поясе, узкой полосой тянувшемся от носовой до кормовой башни главного калибра. В центре корпуса, рядом с машинным отделением, имелся верхний пояс толщиной в 51 миллиметров. Толщина пояса составляла от 83 до 89 миллиметров: он был способен выдержать попадание 152-мм снаряда с дистанции более 10000 метров.
Башни крейсеров были защищены тонкими броневыми плитами толщиной от 20 до 55 миллиметров. Барбеты под башнями прикрывались 51 миллиметровыми плитами. Горизонтальную защиту обеспечивала броневая палуба толщиной в 50 миллиметров.
В целом, защита крейсеров типа «Тайгер» была довольно слабой, обеспечивая адекватную защиту только жизненно важным частям корабля.
Силовая установка
В движение корабли типа «Тайгер» приводили четыре паровых турбозубчатых агрегата Парсонса, приводившие в действие четыре винта. Пар обеспечивали четыре строенных котла модели адмиралтейства. На полной мощности, крейсера развивали ход до 31,5 узлов; дальность экономичного 13-узлового хода составляла порядка 12000 километров.
Служба
После чрезвычайно затянувшейся постройки, крейсера вступили в строй в конце 1950-х — начале 1960-х. Их начальная служба сопровождалась множеством проблем из-за высокой требовательности их орудий, из-за которой их боеспособность была весьма ограничена.
Тем не менее, это были самые современные крейсера британского флота, и, традиционно, они активно использовались для демонстрации флага. «Тайгер» и «Лайон» в 1962 году входили в состав Средиземноморского Флота и в период Карибского Кризиса базировались в Гибралтаре, готовые к действиям. Вскоре после этого, в 1963, «Блэйк» вывели в резерв. «Тайгер» в 1965—1966 был направлен на Дальний Восток в связи с напряжением международных отношений вокруг Индонезии и Малайзии; в 1966 он также был выведен в резерв.
В сентябре 1964, «Лайон» был направлен представлять Британию на праздновании независимости Мальты; однако, выходя в море, крейсер столкнулся с фрегатом «Лавстофф» и едва успел завершить ремонт. В 1965, он принимал участие в праздновании независимости Гамбии, после чего вернулся в Британию и до 1967 года входил в состав Флота Метрополии. В 1967 году он, подобно остальным кораблям своего класса, был выведен в резерв.
Модернизация в вертолётоносцы
В 1964-ом, на фоне стремительного развития ядерного и ракетного оружия, командование британского флота пришло к выводу о бесполезности чисто артиллерийских крейсеров в новых условиях. Возможности противовоздушного вооружения «Тайгеров», впечатляющие на момент проектирования, уже не соответствовали требованиям борьбы со сверхзвуковыми самолётами и крылатыми ракетами; значение артиллерийского вооружения в войне на море также оказалось под вопросом. Вступившие в строй почти одновременно с «Тайгерами» ракетные эсминцы/крейсера[5] типа «Каунти» располагали намного большими возможностями противовоздушной обороны и могли использовать свой зенитный ракетный комплекс «Си Слаг» для поражения кораблей противника. Задачи же обстрела побережья, как полагали в то время, способна более эффективно решать палубная авиация при помощи тактических ядерных боеприпасов.
В связи с этим, целесообразность сохранения крейсеров типа «Тайгер» в составе флота была поставлена под сомнение. Однако, эти корабли были почти новыми, находились в отличном техническом состоянии, и их списание выглядело нерационально.
В 1966 году, был разработан проект перестройки крейсеров типа «Тайгер» в крейсера-вертолётоносцы. При этом, кормовая 152-мм башня и обе кормовые 76-мм установки должны были бы быть демонтированы, и заменены большим палубным ангаром и вертолётной площадкой. Возможности кораблей в плане самообороны предполагалось усилить установкой ЗРК ближнего радиуса действия «Си Кэт». Модернизированные, крейсера типа «Тайгер», по мнению адмиралов, объединяли бы в себе функции противолодочных кораблей, флагманов флота и мощных надводных боевых единиц, тем самым высвобождая место на палубах авианосцев под ударную и истребительную авиацию.
Работы на кораблях начались в 1968 году. На модернизацию были поставлены «Тайгер» и «Блэйк»; более изношенный «Лайон» решено было не модернизировать, а разобрать на запчасти. В ходе модернизации, с крейсеров демонтировали кормовую башню главного универсального калибра, и на месте неё и части кормовой надстройки смонтировали ангар на четыре противолодочных вертолёта. Кормовую часть перестроили в лётную палубу. Кормовую мачту демонтировали, заменив её конической опорой для новой РЛС Тип 965. Две бортовые 76-мм установки также были демонтированы, и на их месте смонтированы две счетверенные пусковые зенитного ракетного комплекса «Си Кэт».
После перестройки в крейсера-вертолётоносцы «Тайгер» и «Блейк» стали обладать следующими изменившимися характеристиками:
- Водоизмещение: 9975 стандартное, 12 080 полное.
- Артиллерийское вооружение: 1 × 2 — 152-мм АУ QF Mark V, 1 × 2 — 76-мм Mark 6,
- Зенитное ракетное вооружение: 2 × 4 ПУ ЗРК «Си кэт».
- Авиагруппа: 4 вертолёта, первоначально Westland Wessex , затем S-61 «Си Кинг».
Дальнейшая служба
В 1969 году, была завершена модернизация «Блэйка»; в 1972 году к нему присоединился «Тайгер». Модернизированные крейсера должны были стать основой противолодочных соединений, действующих в Атлантике против советских субмарин. «Блэйк» в 1969 году был направлен в Гибралтар как предупреждение генералу Франко в связи с охлаждением испано-британских отношений. В 1970, он использовался для экспериментов с самолётами вертикального взлёта и посадки «Харриер». В 1977 году, «Блэйк» и «Тайгер» принимали участие в военно-морском параде по случаю празднования 25-летия со дня коронации королевы Елизаветы II.
Однако, служба модернизированных крейсеров оказалась недолгой. Дальнейшие сокращения военно-морского бюджета, связанные со значительными затратами на постройку флота атомных субмарин и ракетоносных эсминцев, привели к тому, что поддержание в строю старых крейсеров — требующих значительного экипажа — оказалось слишком дорогим для их ограниченных боевых возможностей. Помимо этого, Королевский Флот завершил модернизацию старых авианосцев «Гермес» и «Булварк» в противолодочные вертолётоносцы, обладающие заметно большими возможностями, чем модернизированные «Тайгеры».
В 1978 году, «Тайгер» был выведен в резерв. В 1979 следом за ним был списан «Блэйк». 6 декабря 1979 года, на торжественной церемонии, «Блэйк» — последний крейсер в истории Королевского Флота — последний раз провел стрельбы из своих 152-мм орудий, прежде чем спустить флаг. Оба корабля были законсервированы на базе хранения резерва флота в Чатэме.
Фолклендская война
В 1982 году, когда Аргентина вторглась на британские Фолклендские Острова, британский флот начал срочную мобилизацию всех наличных сил. В ожидании возможных потерь, была проведена инспекция стоявших в резерве кораблей, среди которых были два последних крейсера британского флота — «Тайгер» и «Блэйк». Осмотр показал, что оба корабля (прошедшие капитальный ремонт в начале 1970-х)находятся в очень хорошем состоянии, и могут быть быстро возвращены в строй.
Работы по реактивации кораблей начались немедленно; крейсера были поставлены в сухой док и началось восстановление их механизмов и систем. Сторонники возвращения этих кораблей в строй указывали, что их мощные 152-миллиметровые орудия (для которых все ещё имелся значительный запас снарядов) будут отличным средством поддержки десантных операций, а большие лётные палубы — на тот момент, третьи по площади в Королевском Флоте — смогут служить передовой площадкой для дозаправки «Харриеров», действующих с остающихся в тылу авианосцев.
Возвращение «Тайгера» и «Блэйка» в строй было приостановлено в мае, когда стало ясно, что война скоро закончится, и крейсера уже не успеют принять в ней участие. Кроме того, были и другие факторы «против»; вооружение и радиоэлектронное оснащение крейсеров устарело, и уже не соответствовало требованиям времени. Использование их как передовых площадок для развертывания «Харриеров» также оказалось под вопросом — ввиду отсутствия на крейсерах трамплина, «Харриеры» могли взлетать с них только вертикально, что значимо ограничивало их боевую нагрузку и радиус действия. Но главной причиной была необходимость в почти двух тысячах обученных моряков для комплектования экипажей крейсеров.
После войны, крейсера были вновь законсервированы. В 1982, Чили высказывало некоторый интерес к приобретению этих кораблей (уже находившихся на значимой стадии реактивации), однако сделка не состоялась. В 1982 году «Блэйк» был продан на лом; в 1986 был разобран «Тайгер».
В серии
| заложен | спущен | вступил в строй | Выведен из состава | Списан | |
|---|---|---|---|---|---|
| «Тайгер» | 1 октября 1941 | 25 октября 1945 | 18 марта 1959 | 20 апреля 1978 | 1986 |
| «Лайон» | 24 июня 1942 | 2 сентября 1944 | 20 июля 1960 | 1972 | 1975 |
| «Блейк» | 17 августа 1942 | 20 декабря 1945 | 8 марта 1961 | 6 декабря 1979 | 1982 |
Следует заметить, что корабли были неоднократно переименованы за время постройки. Так, «Тайгер» был заложен как «Беллерофон»; «Лайон» изначально был «Дифенсом». Интересно, что «Блэйк» изначально был заложен как «Блэйк», затем переименован в «Тайгер», и затем снова в «Блэйк».
Оценка проекта
Лёгкие крейсера типа «Тайгер» стали последними крейсерами Британского Королевского Флота и последними построенными тяжёлыми артиллерийскими кораблями вообще. Спроектированные ещё во время Второй Мировой Войны, они представляли собой радикальный скачок в эволюции военного кораблестроения — к сожалению, устаревший задолго до того, как корабли вступили в строй.
Главным недостатком крейсеров типа «Тайгер» была чрезвычайно затянувшаяся достройка. В начале 1960-х, когда они, наконец, вступили в состав флота, развитие технологии сделало их уже устаревшими на фоне совершенствования реактивной авиации, тактического ядерного оружия и управляемых ракет. Их тяжелая универсальная артиллерия, лучшая в своем классе, значимо уступала по возможностям уже широко распространённым зенитным ракетам; артиллерийский бой на море практически полностью ушёл в прошлое с развитием палубной авиации и противокорабельного ракетного оружия. Даже функции обстрела побережья выглядели уже не столь актуальными в связи с возможностями тактического ядерного оружия. Свою роль сыграли и выявившиеся проблемы с системами вооружения.
В результате, служба этих крейсеров была заведомо проигрышной борьбой за обоснование их сохранения в составе флота, в ситуации непрерывно сокращаемого военного бюджета. Не прослужив и десяти лет, один из них был списан на лом, а два других выведены в резерв и поставлены на радикальную модернизацию - которая, в свою очередь, также оказалась недостаточно радикальной, чтобы оправдать расходы на их эксплуатацию. По иронии судьбы, оба этих корабля были окончательно выведены в резерв за два года до Фолклендской Войны - конфликта, в котором их боевые качества могли бы оказаться крайне востребованными!
Напишите отзыв о статье "Лёгкие крейсера типа «Тайгер»"
Примечания
- ↑ Все данные приведены на момент вступления в строй.
- ↑ На самом деле, по двум проектам — восемь крейсеров типа «Минотавр» были заложены четырьмя группами по два корабля, которые предполагались различающимися в деталях.
- ↑ Де-факто тяжёлые крейсера с вооружением из двенадцати 152-мм орудий.
- ↑ Quick Firing — скорострельные
- ↑ Классификация этих кораблей менялась.
Литература
- Conway’s All the World’s Fighting Ships, 1947—1995. — Annapolis, Maryland, U.S.A.: Naval Institute Press, 1996. — ISBN 978-155-75013-25.
- Osborne E.W. Cruisers and Battle cruisers. An illustrated history of their impact. — Denver, USA: ABC-CLIO, 2004. — ISBN 1-85109-369-9.
- [www.hazegray.org/navhist/rn/cruisers/tiger/ Tiger-class cruisers]
- [uboat.net/allies/warships/class.html?ID=186 Tiger class at Uboat.net]
Отрывок, характеризующий Лёгкие крейсера типа «Тайгер»
Пчела, сидевшая на цветке, ужалила ребенка. И ребенок боится пчел и говорит, что цель пчелы состоит в том, чтобы жалить людей. Поэт любуется пчелой, впивающейся в чашечку цветка, и говорит, цель пчелы состоит во впивании в себя аромата цветов. Пчеловод, замечая, что пчела собирает цветочную пыль к приносит ее в улей, говорит, что цель пчелы состоит в собирании меда. Другой пчеловод, ближе изучив жизнь роя, говорит, что пчела собирает пыль для выкармливанья молодых пчел и выведения матки, что цель ее состоит в продолжении рода. Ботаник замечает, что, перелетая с пылью двудомного цветка на пестик, пчела оплодотворяет его, и ботаник в этом видит цель пчелы. Другой, наблюдая переселение растений, видит, что пчела содействует этому переселению, и этот новый наблюдатель может сказать, что в этом состоит цель пчелы. Но конечная цель пчелы не исчерпывается ни тою, ни другой, ни третьей целью, которые в состоянии открыть ум человеческий. Чем выше поднимается ум человеческий в открытии этих целей, тем очевиднее для него недоступность конечной цели.Человеку доступно только наблюдение над соответственностью жизни пчелы с другими явлениями жизни. То же с целями исторических лиц и народов.
Свадьба Наташи, вышедшей в 13 м году за Безухова, было последнее радостное событие в старой семье Ростовых. В тот же год граф Илья Андреевич умер, и, как это всегда бывает, со смертью его распалась старая семья.
События последнего года: пожар Москвы и бегство из нее, смерть князя Андрея и отчаяние Наташи, смерть Пети, горе графини – все это, как удар за ударом, падало на голову старого графа. Он, казалось, не понимал и чувствовал себя не в силах понять значение всех этих событий и, нравственно согнув свою старую голову, как будто ожидал и просил новых ударов, которые бы его покончили. Он казался то испуганным и растерянным, то неестественно оживленным и предприимчивым.
Свадьба Наташи на время заняла его своей внешней стороной. Он заказывал обеды, ужины и, видимо, хотел казаться веселым; но веселье его не сообщалось, как прежде, а, напротив, возбуждало сострадание в людях, знавших и любивших его.
После отъезда Пьера с женой он затих и стал жаловаться на тоску. Через несколько дней он заболел и слег в постель. С первых дней его болезни, несмотря на утешения докторов, он понял, что ему не вставать. Графиня, не раздеваясь, две недели провела в кресле у его изголовья. Всякий раз, как она давала ему лекарство, он, всхлипывая, молча целовал ее руку. В последний день он, рыдая, просил прощения у жены и заочно у сына за разорение именья – главную вину, которую он за собой чувствовал. Причастившись и особоровавшись, он тихо умер, и на другой день толпа знакомых, приехавших отдать последний долг покойнику, наполняла наемную квартиру Ростовых. Все эти знакомые, столько раз обедавшие и танцевавшие у него, столько раз смеявшиеся над ним, теперь все с одинаковым чувством внутреннего упрека и умиления, как бы оправдываясь перед кем то, говорили: «Да, там как бы то ни было, а прекрасжейший был человек. Таких людей нынче уж не встретишь… А у кого ж нет своих слабостей?..»
Именно в то время, когда дела графа так запутались, что нельзя было себе представить, чем это все кончится, если продолжится еще год, он неожиданно умер.
Николай был с русскими войсками в Париже, когда к нему пришло известие о смерти отца. Он тотчас же подал в отставку и, не дожидаясь ее, взял отпуск и приехал в Москву. Положение денежных дел через месяц после смерти графа совершенно обозначилось, удивив всех громадностию суммы разных мелких долгов, существования которых никто и не подозревал. Долгов было вдвое больше, чем имения.
Родные и друзья советовали Николаю отказаться от наследства. Но Николай в отказе от наследства видел выражение укора священной для него памяти отца и потому не хотел слышать об отказе и принял наследство с обязательством уплаты долгов.
Кредиторы, так долго молчавшие, будучи связаны при жизни графа тем неопределенным, но могучим влиянием, которое имела на них его распущенная доброта, вдруг все подали ко взысканию. Явилось, как это всегда бывает, соревнование – кто прежде получит, – и те самые люди, которые, как Митенька и другие, имели безденежные векселя – подарки, явились теперь самыми требовательными кредиторами. Николаю не давали ни срока, ни отдыха, и те, которые, по видимому, жалели старика, бывшего виновником их потери (если были потери), теперь безжалостно накинулись на очевидно невинного перед ними молодого наследника, добровольно взявшего на себя уплату.
Ни один из предполагаемых Николаем оборотов не удался; имение с молотка было продано за полцены, а половина долгов оставалась все таки не уплаченною. Николай взял предложенные ему зятем Безуховым тридцать тысяч для уплаты той части долгов, которые он признавал за денежные, настоящие долги. А чтобы за оставшиеся долги не быть посаженным в яму, чем ему угрожали кредиторы, он снова поступил на службу.
Ехать в армию, где он был на первой вакансии полкового командира, нельзя было потому, что мать теперь держалась за сына, как за последнюю приманку жизни; и потому, несмотря на нежелание оставаться в Москве в кругу людей, знавших его прежде, несмотря на свое отвращение к статской службе, он взял в Москве место по статской части и, сняв любимый им мундир, поселился с матерью и Соней на маленькой квартире, на Сивцевом Вражке.
Наташа и Пьер жили в это время в Петербурге, не имея ясного понятия о положении Николая. Николай, заняв у зятя деньги, старался скрыть от него свое бедственное положение. Положение Николая было особенно дурно потому, что своими тысячью двумястами рублями жалованья он не только должен был содержать себя, Соню и мать, но он должен был содержать мать так, чтобы она не замечала, что они бедны. Графиня не могла понять возможности жизни без привычных ей с детства условий роскоши и беспрестанно, не понимая того, как это трудно было для сына, требовала то экипажа, которого у них не было, чтобы послать за знакомой, то дорогого кушанья для себя и вина для сына, то денег, чтобы сделать подарок сюрприз Наташе, Соне и тому же Николаю.
Соня вела домашнее хозяйство, ухаживала за теткой, читала ей вслух, переносила ее капризы и затаенное нерасположение и помогала Николаю скрывать от старой графини то положение нужды, в котором они находились. Николай чувствовал себя в неоплатном долгу благодарности перед Соней за все, что она делала для его матери, восхищался ее терпением и преданностью, но старался отдаляться от нее.
Он в душе своей как будто упрекал ее за то, что она была слишком совершенна, и за то, что не в чем было упрекать ее. В ней было все, за что ценят людей; но было мало того, что бы заставило его любить ее. И он чувствовал, что чем больше он ценит, тем меньше любит ее. Он поймал ее на слове, в ее письме, которым она давала ему свободу, и теперь держал себя с нею так, как будто все то, что было между ними, уже давным давно забыто и ни в каком случае не может повториться.
Положение Николая становилось хуже и хуже. Мысль о том, чтобы откладывать из своего жалованья, оказалась мечтою. Он не только не откладывал, но, удовлетворяя требования матери, должал по мелочам. Выхода из его положения ему не представлялось никакого. Мысль о женитьбе на богатой наследнице, которую ему предлагали его родственницы, была ему противна. Другой выход из его положения – смерть матери – никогда не приходила ему в голову. Он ничего не желал, ни на что не надеялся; и в самой глубине души испытывал мрачное и строгое наслаждение в безропотном перенесении своего положения. Он старался избегать прежних знакомых с их соболезнованием и предложениями оскорбительной помощи, избегал всякого рассеяния и развлечения, даже дома ничем не занимался, кроме раскладывания карт с своей матерью, молчаливыми прогулками по комнате и курением трубки за трубкой. Он как будто старательно соблюдал в себе то мрачное настроение духа, в котором одном он чувствовал себя в состоянии переносить свое положение.
В начале зимы княжна Марья приехала в Москву. Из городских слухов она узнала о положении Ростовых и о том, как «сын жертвовал собой для матери», – так говорили в городе.
«Я и не ожидала от него другого», – говорила себе княжна Марья, чувствуя радостное подтверждение своей любви к нему. Вспоминая свои дружеские и почти родственные отношения ко всему семейству, она считала своей обязанностью ехать к ним. Но, вспоминая свои отношения к Николаю в Воронеже, она боялась этого. Сделав над собой большое усилие, она, однако, через несколько недель после своего приезда в город приехала к Ростовым.
Николай первый встретил ее, так как к графине можно было проходить только через его комнату. При первом взгляде на нее лицо Николая вместо выражения радости, которую ожидала увидать на нем княжна Марья, приняло невиданное прежде княжной выражение холодности, сухости и гордости. Николай спросил о ее здоровье, проводил к матери и, посидев минут пять, вышел из комнаты.
Когда княжна выходила от графини, Николай опять встретил ее и особенно торжественно и сухо проводил до передней. Он ни слова не ответил на ее замечания о здоровье графини. «Вам какое дело? Оставьте меня в покое», – говорил его взгляд.
– И что шляется? Чего ей нужно? Терпеть не могу этих барынь и все эти любезности! – сказал он вслух при Соне, видимо не в силах удерживать свою досаду, после того как карета княжны отъехала от дома.
– Ах, как можно так говорить, Nicolas! – сказала Соня, едва скрывая свою радость. – Она такая добрая, и maman так любит ее.
Николай ничего не отвечал и хотел бы вовсе не говорить больше о княжне. Но со времени ее посещения старая графиня всякий день по нескольку раз заговаривала о ней.
Графиня хвалила ее, требовала, чтобы сын съездил к ней, выражала желание видеть ее почаще, но вместе с тем всегда становилась не в духе, когда она о ней говорила.
Николай старался молчать, когда мать говорила о княжне, но молчание его раздражало графиню.
– Она очень достойная и прекрасная девушка, – говорила она, – и тебе надо к ней съездить. Все таки ты увидишь кого нибудь; а то тебе скука, я думаю, с нами.
– Да я нисколько не желаю, маменька.
– То хотел видеть, а теперь не желаю. Я тебя, мой милый, право, не понимаю. То тебе скучно, то ты вдруг никого не хочешь видеть.
– Да я не говорил, что мне скучно.
– Как же, ты сам сказал, что ты и видеть ее не желаешь. Она очень достойная девушка и всегда тебе нравилась; а теперь вдруг какие то резоны. Всё от меня скрывают.
– Да нисколько, маменька.
– Если б я тебя просила сделать что нибудь неприятное, а то я тебя прошу съездить отдать визит. Кажется, и учтивость требует… Я тебя просила и теперь больше не вмешиваюсь, когда у тебя тайны от матери.
– Да я поеду, если вы хотите.
– Мне все равно; я для тебя желаю.
Николай вздыхал, кусая усы, и раскладывал карты, стараясь отвлечь внимание матери на другой предмет.
На другой, на третий и на четвертый день повторялся тот же и тот же разговор.
После своего посещения Ростовых и того неожиданного, холодного приема, сделанного ей Николаем, княжна Марья призналась себе, что она была права, не желая ехать первая к Ростовым.
«Я ничего и не ожидала другого, – говорила она себе, призывая на помощь свою гордость. – Мне нет никакого дела до него, и я только хотела видеть старушку, которая была всегда добра ко мне и которой я многим обязана».
Но она не могла успокоиться этими рассуждениями: чувство, похожее на раскаяние, мучило ее, когда она вспоминала свое посещение. Несмотря на то, что она твердо решилась не ездить больше к Ростовым и забыть все это, она чувствовала себя беспрестанно в неопределенном положении. И когда она спрашивала себя, что же такое было то, что мучило ее, она должна была признаваться, что это были ее отношения к Ростову. Его холодный, учтивый тон не вытекал из его чувства к ней (она это знала), а тон этот прикрывал что то. Это что то ей надо было разъяснить; и до тех пор она чувствовала, что не могла быть покойна.
В середине зимы она сидела в классной, следя за уроками племянника, когда ей пришли доложить о приезде Ростова. С твердым решением не выдавать своей тайны и не выказать своего смущения она пригласила m lle Bourienne и с ней вместе вышла в гостиную.
При первом взгляде на лицо Николая она увидала, что он приехал только для того, чтобы исполнить долг учтивости, и решилась твердо держаться в том самом тоне, в котором он обратится к ней.
Они заговорили о здоровье графини, об общих знакомых, о последних новостях войны, и когда прошли те требуемые приличием десять минут, после которых гость может встать, Николай поднялся, прощаясь.
Княжна с помощью m lle Bourienne выдержала разговор очень хорошо; но в самую последнюю минуту, в то время как он поднялся, она так устала говорить о том, до чего ей не было дела, и мысль о том, за что ей одной так мало дано радостей в жизни, так заняла ее, что она в припадке рассеянности, устремив вперед себя свои лучистые глаза, сидела неподвижно, не замечая, что он поднялся.
Николай посмотрел на нее и, желая сделать вид, что он не замечает ее рассеянности, сказал несколько слов m lle Bourienne и опять взглянул на княжну. Она сидела так же неподвижно, и на нежном лице ее выражалось страдание. Ему вдруг стало жалко ее и смутно представилось, что, может быть, он был причиной той печали, которая выражалась на ее лице. Ему захотелось помочь ей, сказать ей что нибудь приятное; но он не мог придумать, что бы сказать ей.
– Прощайте, княжна, – сказал он. Она опомнилась, вспыхнула и тяжело вздохнула.
– Ах, виновата, – сказала она, как бы проснувшись. – Вы уже едете, граф; ну, прощайте! А подушку графине?
– Постойте, я сейчас принесу ее, – сказала m lle Bourienne и вышла из комнаты.
Оба молчали, изредка взглядывая друг на друга.
– Да, княжна, – сказал, наконец, Николай, грустно улыбаясь, – недавно кажется, а сколько воды утекло с тех пор, как мы с вами в первый раз виделись в Богучарове. Как мы все казались в несчастии, – а я бы дорого дал, чтобы воротить это время… да не воротишь.
Княжна пристально глядела ему в глаза своим лучистым взглядом, когда он говорил это. Она как будто старалась понять тот тайный смысл его слов, который бы объяснил ей его чувство к ней.
– Да, да, – сказала она, – но вам нечего жалеть прошедшего, граф. Как я понимаю вашу жизнь теперь, вы всегда с наслаждением будете вспоминать ее, потому что самоотвержение, которым вы живете теперь…
– Я не принимаю ваших похвал, – перебил он ее поспешно, – напротив, я беспрестанно себя упрекаю; но это совсем неинтересный и невеселый разговор.
И опять взгляд его принял прежнее сухое и холодное выражение. Но княжна уже увидала в нем опять того же человека, которого она знала и любила, и говорила теперь только с этим человеком.
– Я думала, что вы позволите мне сказать вам это, – сказала она. – Мы так сблизились с вами… и с вашим семейством, и я думала, что вы не почтете неуместным мое участие; но я ошиблась, – сказала она. Голос ее вдруг дрогнул. – Я не знаю почему, – продолжала она, оправившись, – вы прежде были другой и…
– Есть тысячи причин почему (он сделал особое ударение на слово почему). Благодарю вас, княжна, – сказал он тихо. – Иногда тяжело.
«Так вот отчего! Вот отчего! – говорил внутренний голос в душе княжны Марьи. – Нет, я не один этот веселый, добрый и открытый взгляд, не одну красивую внешность полюбила в нем; я угадала его благородную, твердую, самоотверженную душу, – говорила она себе. – Да, он теперь беден, а я богата… Да, только от этого… Да, если б этого не было…» И, вспоминая прежнюю его нежность и теперь глядя на его доброе и грустное лицо, она вдруг поняла причину его холодности.
– Почему же, граф, почему? – вдруг почти вскрикнула она невольно, подвигаясь к нему. – Почему, скажите мне? Вы должны сказать. – Он молчал. – Я не знаю, граф, вашего почему, – продолжала она. – Но мне тяжело, мне… Я признаюсь вам в этом. Вы за что то хотите лишить меня прежней дружбы. И мне это больно. – У нее слезы были в глазах и в голосе. – У меня так мало было счастия в жизни, что мне тяжела всякая потеря… Извините меня, прощайте. – Она вдруг заплакала и пошла из комнаты.
– Княжна! постойте, ради бога, – вскрикнул он, стараясь остановить ее. – Княжна!
Она оглянулась. Несколько секунд они молча смотрели в глаза друг другу, и далекое, невозможное вдруг стало близким, возможным и неизбежным.
……
Осенью 1814 го года Николай женился на княжне Марье и с женой, матерью и Соней переехал на житье в Лысые Горы.
В три года он, не продавая именья жены, уплатил оставшиеся долги и, получив небольшое наследство после умершей кузины, заплатил и долг Пьеру.
Еще через три года, к 1820 му году, Николай так устроил свои денежные дела, что прикупил небольшое именье подле Лысых Гор и вел переговоры о выкупе отцовского Отрадного, что составляло его любимую мечту.
Начав хозяйничать по необходимости, он скоро так пристрастился к хозяйству, что оно сделалось для него любимым и почти исключительным занятием. Николай был хозяин простой, не любил нововведений, в особенности английских, которые входили тогда в моду, смеялся над теоретическими сочинениями о хозяйстве, не любил заводов, дорогих производств, посевов дорогих хлебов и вообще не занимался отдельно ни одной частью хозяйства. У него перед глазами всегда было только одно именье, а не какая нибудь отдельная часть его. В именье же главным предметом был не азот и не кислород, находящиеся в почве и воздухе, не особенный плуг и назем, а то главное орудие, чрез посредство которого действует и азот, и кислород, и назем, и плуг – то есть работник мужик. Когда Николай взялся за хозяйство и стал вникать в различные его части, мужик особенно привлек к себе его внимание; мужик представлялся ему не только орудием, но и целью и судьею. Он сначала всматривался в мужика, стараясь понять, что ему нужно, что он считает дурным и хорошим, и только притворялся, что распоряжается и приказывает, в сущности же только учился у мужиков и приемам, и речам, и суждениям о том, что хорошо и что дурно. И только тогда, когда понял вкусы и стремления мужика, научился говорить его речью и понимать тайный смысл его речи, когда почувствовал себя сроднившимся с ним, только тогда стал он смело управлять им, то есть исполнять по отношению к мужикам ту самую должность, исполнение которой от него требовалось. И хозяйство Николая приносило самые блестящие результаты.
Принимая в управление имение, Николай сразу, без ошибки, по какому то дару прозрения, назначал бурмистром, старостой, выборным тех самых людей, которые были бы выбраны самими мужиками, если б они могли выбирать, и начальники его никогда не переменялись. Прежде чем исследовать химические свойства навоза, прежде чем вдаваться в дебет и кредит (как он любил насмешливо говорить), он узнавал количество скота у крестьян и увеличивал это количество всеми возможными средствами. Семьи крестьян он поддерживал в самых больших размерах, не позволяя делиться. Ленивых, развратных и слабых он одинаково преследовал и старался изгонять из общества.
При посевах и уборке сена и хлебов он совершенно одинаково следил за своими и мужицкими полями. И у редких хозяев были так рано и хорошо посеяны и убраны поля и так много дохода, как у Николая.
С дворовыми он не любил иметь никакого дела, называл их дармоедами и, как все говорили, распустил и избаловал их; когда надо было сделать какое нибудь распоряжение насчет дворового, в особенности когда надо было наказывать, он бывал в нерешительности и советовался со всеми в доме; только когда возможно было отдать в солдаты вместо мужика дворового, он делал это без малейшего колебания. Во всех же распоряжениях, касавшихся мужиков, он никогда не испытывал ни малейшего сомнения. Всякое распоряжение его – он это знал – будет одобрено всеми против одного или нескольких.
Он одинаково не позволял себе утруждать или казнить человека потому только, что ему этого так хотелось, как и облегчать и награждать человека потому, что в этом состояло его личное желание. Он не умел бы сказать, в чем состояло это мерило того, что должно и чего не должно; но мерило это в его душе было твердо и непоколебимо.
Он часто говаривал с досадой о какой нибудь неудаче или беспорядке: «С нашим русским народом», – и воображал себе, что он терпеть не может мужика.
Но он всеми силами души любил этот наш русский народ и его быт и потому только понял и усвоил себе тот единственный путь и прием хозяйства, которые приносили хорошие результаты.
Графиня Марья ревновала своего мужа к этой любви его и жалела, что не могла в ней участвовать, но не могла понять радостей и огорчений, доставляемых ему этим отдельным, чуждым для нее миром. Она не могла понять, отчего он бывал так особенно оживлен и счастлив, когда он, встав на заре и проведя все утро в поле или на гумне, возвращался к ее чаю с посева, покоса или уборки. Она не понимала, чем он восхищался, рассказывая с восторгом про богатого хозяйственного мужика Матвея Ермишина, который всю ночь с семьей возил снопы, и еще ни у кого ничего не было убрано, а у него уже стояли одонья. Она не понимала, отчего он так радостно, переходя от окна к балкону, улыбался под усами и подмигивал, когда на засыхающие всходы овса выпадал теплый частый дождик, или отчего, когда в покос или уборку угрожающая туча уносилась ветром, он, красный, загорелый и в поту, с запахом полыни и горчавки в волосах, приходя с гумна, радостно потирая руки, говорил: «Ну еще денек, и мое и крестьянское все будет в гумне».
Еще менее могла она понять, почему он, с его добрым сердцем, с его всегдашнею готовностью предупредить ее желания, приходил почти в отчаяние, когда она передавала ему просьбы каких нибудь баб или мужиков, обращавшихся к ней, чтобы освободить их от работ, почему он, добрый Nicolas, упорно отказывал ей, сердито прося ее не вмешиваться не в свое дело. Она чувствовала, что у него был особый мир, страстно им любимый, с какими то законами, которых она не понимала.
Когда она иногда, стараясь понять его, говорила ему о его заслуге, состоящей в том, что он делает добро своих подданных, он сердился и отвечал: «Вот уж нисколько: никогда и в голову мне не приходит; и для их блага вот чего не сделаю. Все это поэзия и бабьи сказки, – все это благо ближнего. Мне нужно, чтобы наши дети не пошли по миру; мне надо устроить наше состояние, пока я жив; вот и все. Для этого нужен порядок, нужна строгость… Вот что!» – говорил он, сжимая свой сангвинический кулак. «И справедливость, разумеется, – прибавлял он, – потому что если крестьянин гол и голоден, и лошаденка у него одна, так он ни на себя, ни на меня не сработает».
И, должно быть, потому, что Николай не позволял себе мысли о том, что он делает что нибудь для других, для добродетели, – все, что он делал, было плодотворно: состояние его быстро увеличивалось; соседние мужики приходили просить его, чтобы он купил их, и долго после его смерти в народе хранилась набожная память об его управлении. «Хозяин был… Наперед мужицкое, а потом свое. Ну и потачки не давал. Одно слово – хозяин!»
