Маке, Огюст

Огюст Маке
Auguste Maquet
Место рождения:	Париж, Франция
Место смерти:	Париж, Франция
Род деятельности:	писатель, романист
Годы творчества:	1830—1885
Жанр:	исторический роман
Язык произведений:	французский
Награды:
Подпись:

Огю́ст Маке́ (фр. Auguste Maquet, 13 сентября 1813, Париж — 8 января 1888, Сент-Мем) — французский романист и драматург, известный своим сотрудничеством с Александром Дюма-отцом.

Биография

Старший из восьми детей богатого фабриканта. Учился в Лицее Карла Великого (фр) с 1821 по 1830 год вместе с Теофилем Готье и Жераром де Нервалем.

С 1833 года входил в объединение романтиков вместе с Готье, Нервалем, Арсеном Уссе, Селестеном Нантейлем и другими. Преподавал в лицее Карла Великого историю. С 1836 года работал в «Фигаро» и писал пьесы.

В 1838 году Маке предложил директору театра Ренессанс Антенору Жоли пьесу «Карнавальный вечер». Жоли пьеса не понравилась, и Жерар Нерваль предложил показать её Дюма, который имел репутацию автора, способного исправить любое неудачное произведение. После того, как тот переписал пьесу (в окончательном варианте она получила название «Батильда»), её приняли к постановке. Премьера состоялась 14 января 1839 года. Нерваль представил Дюма своего друга Маке. В 1840 году Маке показал Дюма набросок романа, посвящённого заговору Челламаре, «Добряк Бюва». Дюма предложил переработать его. С этого романа, получившего название «Шевалье д’Арманталь», началось сотрудничество двух авторов. Роман печатался фельетонами в газете «Ля Пресс» за подписью одного Дюма, хотя сам он не возражал против указания имени Маке. Однако Эмиль де Жирарден воспротивился этому, считая, что книга за подписью одного Дюма будет продаваться лучше: «Роман, подписанный „Александр Дюма“, стоит три франка за строку, подписанный „Дюма и Маке“ — тридцать су». Маке получил компенсацию в восемь тысяч франков и продолжил совместную работу с Дюма. По его словам, вначале он был «благодарен Дюма, восхищён и очарован им».

Следующим стал исторический роман из эпохи Людовика XIII, позднее названный «Три мушкетёра». Маке уверял, что он первый открыл «Мемуары господина д’Артаньяна…» Гасьена де Куртиля, однако, согласно формуляру марсельской библиотеки в 1843 году именно Дюма получил эту книгу.

Вместе с Маке Дюма были написаны «Графиня де Монсоро», «Сорок пять», «Виконт де Бражелон», «Сальвандир» и другие романы, некоторые из которых переделывались для постановки в театре. Судя по переписке обоих авторов, Маке принимал значительное участие в работе.

В 1845 году в связи с выходом памфлета Эжена де Мерикура «Фабрика романов „Торговый дом Александр Дюма и Ко“», Дюма попросил у Маке письмо, в котором тот отказывался от авторских прав на совместно написанные произведения. Маке предоставил требуемое, но позднее, когда отношения с Дюма были испорчены, утверждал, что письмо было «вырвано у него силой».

Чтобы доказать, что он является автором «Трёх мушкетёров», Маке опубликовал свою версию главы о смерти Миледи, однако, по словам Моруа:

… доказал совершенно обратное. Всё лучшее в этой сцене, всё, что придаёт ей колорит и жизненность, исходит от Дюма".

На процессе о признании своего авторства, который Маке начал в 1858 году, ему не помогло письменное свидетельство бывшего главного редактора «Сьекль» Матареля де Фьенна, вспомнившего случай, когда Маке восстановил утерянную часть рукописи «Бражелона», с разницей с текстом Дюма в тридцать строк на пятьсот строк текста. Маке проиграл три процесса против Дюма. Друзья Дюма, в частности его секретарь Ноэль Парфе, пытались помирить бывших соавторов, но переговоры закончились ничем.

После смерти отца Дюма-сын обратился к Маке за разъяснениями о договорённостях, существовавших между старшим Дюма и ним. В своем письме Маке ответил, что каких-либо «тайных соглашений» между ними не было:

Знайте также, что между Вашим отцом и мною никогда не было денежных недоразумений, но что нам никогда не удалось бы рассчитаться, ибо, не останься за ним полмиллиона, я был бы его должником.

Маке был более 12 лет президентом Общества драматических авторов и композиторов. Офицер Ордена Почётного легиона (1861). Умер 8 января 1888 года в собственном замке в Сент-Мем, который, как любил говорить Маке, «выиграл своим пером». Похоронен на кладбище Пер-Лашез в Париже.

Вклад Маке в романы, подписанные Дюма, остаётся предметом дискуссий и в настоящее время. В 2010 году вышел фильм «Другой Дюма» про их соавторство и начало их соперничества.

Произведения Огюста Маке

• De La Fontaine comparé comme fabuliste à Ésope et à Phèdre (thèse de doctorat ès-lettres, soutenue en Sorbonne), 1832
• Le Beau d’Angennes, 1843
• Deux Trahisons, 1844
• une partie de l'Histoire de la Bastille, 1844* Le Comte de Lavernie, 1852
• La Chute de Satan (suite du précédent), 1854
• [www.alexandredumasetcompagnie.com La Belle Gabrielle], 1854—1855
• [books.google.fr/books?id=7mYtAAAAMAAJ&printsec=frontcover&dq=Auguste+Maquet&lr=#PPP9,M1 Dettes de cœur], 1857
• La Maison du baigneur, 1857
• La Rose blanche, 1858 (pour l'étranger) et 1859 (en France)
• L’Envers et l’Endroit, épisode de la fin du règne de Louis XIV, 1858
• Les Vertes Feuilles, 1862
• Paris sous Louis XIV. Monuments et vues, Paris, Laplace, Sanchez et Cie, 1883

В соавторстве с Франсуа Огюстом Жаном Арну и Жюлем Эдуардом Эльбаз ле Пуйолем:

• [books.google.fr/books?id=ttEGAAAAYAAJ&pg=PA114 Histoire de la Bastille], 1844

Пьесы

• Bathilde, 1839
• Le Château de Grantier, 1852
• Le Comte de Lavernie, 1854
• La Belle Gabrielle, 1857
• Dettes de cœur, 1859
• La Maison du baigneur, 1864
• Le Hussard de Bercheny, 1865

В соавторстве с Жюлем Лакруа:

• Valéria, 1851 (постановка Комеди Франсез)
• La Fronde, музыка Луи Нидермейера, (постановка Парижской Оперы), 1853

В соавторстве с Теодором Анне:

• La Chambre rouge, 1852
• L’Enfant du régiment, 1854

В соавторстве с Дюма

Романы

• Шевалье д'Арманталь
• Сильвандир
• Три мушкетёра
• Двадцать лет спустя
• Королева Марго
• Граф Монте-Кристо
• Графиня де Монсоро
• Шевалье де Мезон-Руж
• Жозеф Бальзамо
• Бастард де Молеон
• Les Mémoires d’un Médecin
• Ожерелье королевы
• Виконт де Бражелон
• Анж Питу
• Ingénue
• Олимпия Клевская
• Чёрный тюльпан
• Сорок пять
• Женская война

Пьесы

• Три мушкетёра, 1845
• Королева Марго, 1847
• Шевалье де Мезон-Руж, эпизод времён жирондистов, 1847
• Граф Монте-Кристо, 1848
• Catilina, 1848
• Юность мушкетёров, 1849
• Шевалье д’Арманталь, 1849
• Женская война, 1849
• Urbain Grandier, 1850
• Le Comte de Morcef, 1851
• Villefort, 1851
• Вампир
• Графиня де Монсоро, 1860

Литература

• А. Моруа. Три Дюма. — М.: Пресса, 1992, ISBN 5-253-00560-9

Отрывок, характеризующий Маке, Огюст

Дома еще не спали. Молодежь дома Ростовых, воротившись из театра, поужинав, сидела у клавикорд. Как только Николай вошел в залу, его охватила та любовная, поэтическая атмосфера, которая царствовала в эту зиму в их доме и которая теперь, после предложения Долохова и бала Иогеля, казалось, еще более сгустилась, как воздух перед грозой, над Соней и Наташей. Соня и Наташа в голубых платьях, в которых они были в театре, хорошенькие и знающие это, счастливые, улыбаясь, стояли у клавикорд. Вера с Шиншиным играла в шахматы в гостиной. Старая графиня, ожидая сына и мужа, раскладывала пасьянс с старушкой дворянкой, жившей у них в доме. Денисов с блестящими глазами и взъерошенными волосами сидел, откинув ножку назад, у клавикорд, и хлопая по ним своими коротенькими пальцами, брал аккорды, и закатывая глаза, своим маленьким, хриплым, но верным голосом, пел сочиненное им стихотворение «Волшебница», к которому он пытался найти музыку.
Волшебница, скажи, какая сила
Влечет меня к покинутым струнам;
Какой огонь ты в сердце заронила,
Какой восторг разлился по перстам!
Пел он страстным голосом, блестя на испуганную и счастливую Наташу своими агатовыми, черными глазами.
– Прекрасно! отлично! – кричала Наташа. – Еще другой куплет, – говорила она, не замечая Николая.
«У них всё то же» – подумал Николай, заглядывая в гостиную, где он увидал Веру и мать с старушкой.
– А! вот и Николенька! – Наташа подбежала к нему.
– Папенька дома? – спросил он.
– Как я рада, что ты приехал! – не отвечая, сказала Наташа, – нам так весело. Василий Дмитрич остался для меня еще день, ты знаешь?
– Нет, еще не приезжал папа, – сказала Соня.
– Коко, ты приехал, поди ко мне, дружок! – сказал голос графини из гостиной. Николай подошел к матери, поцеловал ее руку и, молча подсев к ее столу, стал смотреть на ее руки, раскладывавшие карты. Из залы всё слышались смех и веселые голоса, уговаривавшие Наташу.
– Ну, хорошо, хорошо, – закричал Денисов, – теперь нечего отговариваться, за вами barcarolla, умоляю вас.
Графиня оглянулась на молчаливого сына.
– Что с тобой? – спросила мать у Николая.
– Ах, ничего, – сказал он, как будто ему уже надоел этот всё один и тот же вопрос.
– Папенька скоро приедет?
– Я думаю.
«У них всё то же. Они ничего не знают! Куда мне деваться?», подумал Николай и пошел опять в залу, где стояли клавикорды.
Соня сидела за клавикордами и играла прелюдию той баркароллы, которую особенно любил Денисов. Наташа собиралась петь. Денисов восторженными глазами смотрел на нее.
Николай стал ходить взад и вперед по комнате.
«И вот охота заставлять ее петь? – что она может петь? И ничего тут нет веселого», думал Николай.
Соня взяла первый аккорд прелюдии.
«Боже мой, я погибший, я бесчестный человек. Пулю в лоб, одно, что остается, а не петь, подумал он. Уйти? но куда же? всё равно, пускай поют!»
Николай мрачно, продолжая ходить по комнате, взглядывал на Денисова и девочек, избегая их взглядов.
«Николенька, что с вами?» – спросил взгляд Сони, устремленный на него. Она тотчас увидала, что что нибудь случилось с ним.
Николай отвернулся от нее. Наташа с своею чуткостью тоже мгновенно заметила состояние своего брата. Она заметила его, но ей самой так было весело в ту минуту, так далека она была от горя, грусти, упреков, что она (как это часто бывает с молодыми людьми) нарочно обманула себя. Нет, мне слишком весело теперь, чтобы портить свое веселье сочувствием чужому горю, почувствовала она, и сказала себе:
«Нет, я верно ошибаюсь, он должен быть весел так же, как и я». Ну, Соня, – сказала она и вышла на самую середину залы, где по ее мнению лучше всего был резонанс. Приподняв голову, опустив безжизненно повисшие руки, как это делают танцовщицы, Наташа, энергическим движением переступая с каблучка на цыпочку, прошлась по середине комнаты и остановилась.
«Вот она я!» как будто говорила она, отвечая на восторженный взгляд Денисова, следившего за ней.
«И чему она радуется! – подумал Николай, глядя на сестру. И как ей не скучно и не совестно!» Наташа взяла первую ноту, горло ее расширилось, грудь выпрямилась, глаза приняли серьезное выражение. Она не думала ни о ком, ни о чем в эту минуту, и из в улыбку сложенного рта полились звуки, те звуки, которые может производить в те же промежутки времени и в те же интервалы всякий, но которые тысячу раз оставляют вас холодным, в тысячу первый раз заставляют вас содрогаться и плакать.
Наташа в эту зиму в первый раз начала серьезно петь и в особенности оттого, что Денисов восторгался ее пением. Она пела теперь не по детски, уж не было в ее пеньи этой комической, ребяческой старательности, которая была в ней прежде; но она пела еще не хорошо, как говорили все знатоки судьи, которые ее слушали. «Не обработан, но прекрасный голос, надо обработать», говорили все. Но говорили это обыкновенно уже гораздо после того, как замолкал ее голос. В то же время, когда звучал этот необработанный голос с неправильными придыханиями и с усилиями переходов, даже знатоки судьи ничего не говорили, и только наслаждались этим необработанным голосом и только желали еще раз услыхать его. В голосе ее была та девственная нетронутость, то незнание своих сил и та необработанная еще бархатность, которые так соединялись с недостатками искусства пенья, что, казалось, нельзя было ничего изменить в этом голосе, не испортив его.
«Что ж это такое? – подумал Николай, услыхав ее голос и широко раскрывая глаза. – Что с ней сделалось? Как она поет нынче?» – подумал он. И вдруг весь мир для него сосредоточился в ожидании следующей ноты, следующей фразы, и всё в мире сделалось разделенным на три темпа: «Oh mio crudele affetto… [О моя жестокая любовь…] Раз, два, три… раз, два… три… раз… Oh mio crudele affetto… Раз, два, три… раз. Эх, жизнь наша дурацкая! – думал Николай. Всё это, и несчастье, и деньги, и Долохов, и злоба, и честь – всё это вздор… а вот оно настоящее… Hy, Наташа, ну, голубчик! ну матушка!… как она этот si возьмет? взяла! слава Богу!» – и он, сам не замечая того, что он поет, чтобы усилить этот si, взял втору в терцию высокой ноты. «Боже мой! как хорошо! Неужели это я взял? как счастливо!» подумал он.
О! как задрожала эта терция, и как тронулось что то лучшее, что было в душе Ростова. И это что то было независимо от всего в мире, и выше всего в мире. Какие тут проигрыши, и Долоховы, и честное слово!… Всё вздор! Можно зарезать, украсть и всё таки быть счастливым…


Давно уже Ростов не испытывал такого наслаждения от музыки, как в этот день. Но как только Наташа кончила свою баркароллу, действительность опять вспомнилась ему. Он, ничего не сказав, вышел и пошел вниз в свою комнату. Через четверть часа старый граф, веселый и довольный, приехал из клуба. Николай, услыхав его приезд, пошел к нему.
– Ну что, повеселился? – сказал Илья Андреич, радостно и гордо улыбаясь на своего сына. Николай хотел сказать, что «да», но не мог: он чуть было не зарыдал. Граф раскуривал трубку и не заметил состояния сына.
«Эх, неизбежно!» – подумал Николай в первый и последний раз. И вдруг самым небрежным тоном, таким, что он сам себе гадок казался, как будто он просил экипажа съездить в город, он сказал отцу.