Маккэндлесс, Кристофер

Кристофер Джонсон Маккэндлесс
Christopher Johnson McCandless
Место рождения:	Южная Калифорния, США
Место смерти:	Тропа Стэмпид, Аляска, США

Кристофер Джонсон Маккэндлесс (англ. Christopher Johnson McCandless ˈkrɪstəfər ˈdʒɒnsən məˈkændlɨs, 12 февраля 1968 — 18 августа 1992 года) — американский путешественник, взявший в ходе своих странствий имя Александр Супербродяга (англ. Alexander Supertramp) и отправившийся в необитаемую часть Аляски с небольшими запасами еды и снаряжения в надежде прожить некоторое время в уединении. Через четыре месяца он умер от истощения недалеко от национального парка Денали.

Вдохновленный подробностями истории, приведшей Кристофера на Аляску, американский писатель Джон Кракауэр написал о его приключениях книгу, изданную в 1996 году, под названием «В диких условиях». В 2007 году Шон Пенн снял фильм с одноименным названием, роль Маккэндлесса в котором исполнил Эмиль Хирш.

Ранние годы

Маккэндлесс родился в Эль-Сегундо в Южной Калифорнии и был первым ребёнком Вильгельмины „Билли“ Джонсон и Уолтера „Уолта“ Маккэндлесса. У него была младшая сестра Кэрин. В Эль-Сегундо Кристофер прожил первые шесть лет своей жизни, после чего Маккэндлессы переехали в Аннандэйл, расположенный в округе Фэрфакс штат Виргиния — процветающий пригород города Вашингтон, после того как Уолтер получил должность специалиста по антеннам в НАСА. Вильгельмина была секретарём корпорации Хьюз Эйркрафт, где работал и её супруг, и позднее помогла Уолтеру основать успешную домашнюю консультационную компанию в Аннадэйле. Несмотря на материальное благополучие, отношения в семье были напряженными. Ссоры между супругами не были редкостью и порой превращались во взаимные оскорбления. Также в Калифорнии у Криса было шесть единокровных братьев от первого брака Уолтера. В тот момент, когда родились Кристофер и Кэрин, Уолтер ещё не развёлся с первой женой, но детям не было известно об этом до тех пор пока летом 1986 года, закончив Старшую Школу Ви-Ти-Вудсон, Кристофер не совершил поездку в Калифорнию.

Ещё с детства учителя отмечали твердый характер Маккэндлесса. По мере взросления он добавил к этому качеству преданность идеалам и стал развит физически. В средней школе он был лидером команды по кроссу, убеждал своих партнеров относиться к бегу как к духовному упражнению, в котором они «бегут против сил тьмы… всего зла в мире, всей ненависти».

Крис окончил среднюю школу Уилберта Такера Вудсона (Wilbert Tucker Woodson High School) в 1986 году. Вскоре после этого, 10 июня 1986 года, он отправился в своё первое большое путешествие, в котором объездил всю страну и прибыл в Эмори за два дня до начала осенних занятий. Окончил Университет Эмори в 1990 году, со специализацией по Истории и Антропологии. Его принадлежность к верхушке среднего класса и академический успех стали импульсом для его растущего презрения к тому, что он рассматривал как материализм американского общества. В юности он отказался от возможности стать членом студенческого братства Phi Beta Kappa Society, объяснив это тем, что звания, титулы и почести не имеют значения; но стал членом клуба Молодых Республиканцев. На Криса значительно повлияла деятельность таких писателей, как Джек Лондон, Лев Толстой, Уильям Генри Дэйвис и Генри Торо, и он задумал отделить себя на время от организованного общества, погрузиться в одиночество для размышления, подобно тому, как это некогда сделал и сам Торо.

Путешествия

После окончания колледжа, он пожертвовал на благотворительность в организацию Оксфэм (Oxfam International) остававшиеся $24 000 из $47 000, данных семьей для оплаты колледжа, и отправился в путь под именем «Александр Супербродяга» (Кракауэр отмечает связь с писателем Генри Дэйвисом, написавшим «Автобиографию Супербродяги» (The Autobiography of a Super-Tramp) — автобиографический роман, изданный в 1908 году). Маккендлесс проделал путь через Аризону, Калифорнию и Южную Дакоту, где он устроился работать на элеватор. Чередовались периоды, когда у него была работа и когда у него не было ни денег, ни контактов с людьми, иногда получалось добывать пищу самостоятельно. Он уцелел, когда на машине попал в наводнение, хотя её и пришлось оставить (впрочем, автомобиль пострадал не сильно, местная полиция впоследствии им воспользовалась). Номерной знак он снял. На каноэ у него получилось сплавиться вниз по реке Колорадо до Калифорнийского залива. Маккендлесс получал удовлетворение от выживания без денег и принадлежностей, как правило, он не особенно подготавливался к предстоящим приключениям. Однако зачастую ему оказывали помощь люди, встречавшиеся в его странствиях.

Многие годы Крис мечтал об «Одиссее на Аляску», где он мог бы жить вдали от цивилизации и вести дневник, описывая своё физическое и духовное развитие в борьбе за выживание посреди дикой природы. В апреле 1992 года Маккендлесс автостопом добрался до города Фэрбенкс на Аляске. Последним, кто видел его живым, стал Джим Гэлиен (Jim Gallien), который довез его от Фэрбенкса до Стэмпид Трэйл (маршрут, проложенный в 30-х годах шахтером Эрлом Пилгримом для доступа к залежам сурьмы (Stampede Trail)). Гэлиен был обеспокоен за «Алекса», не имевшего ни компаса, ни опыта существования в землях Аляски. Неоднократно он пытался убедить Алекса отложить поездку, и даже предлагал довезти его до Анкориджа, чтобы купить необходимое продовольствие и снаряжение. Но Маккендлесс отказался от помощи, приняв только пару резиновых сапог, сэндвичи, и пачку чипсов. В итоге Гэлиен высадил его в начале Стемпид Трэйл во вторник, 28 апреля 1992 года.

Пройдя по Стэмпид Трэйл, Маккендлесс обнаружил заброшенный автобус компании Интернэшнл Харвестер 1946 года выпуска, оставленный на разросшемся участке маршрута Стэмпид после окончания строительства дороги компанией Yutan Construction в 1961 году и служивший временным жильем для охотников, трапперов, и патрулей рейнджеров, и приступил к осуществлению своего замысла. С собой он имел мешок с 4,5 кг риса, полуавтоматическую винтовку Ремингтон с большим количеством экспансивных зарядов калибра .22LR, пособие по растениям, ещё несколько книг и кое-что из снаряжения. Он предполагал выжить употреблением растений и охотой на дичь. Будучи неопытным охотником, Маккендлесс добывал некоторую дичь, например, дикобразов и птиц. Однажды он убил лося, но не смог приготовить должным образом мясо, и оно было испорчено. Вместо того, чтобы разделить тушу на мелкие куски и высушить, так, как это делается с вяленым мясом в диких местах Аляски, он её закоптил, последовав совету охотников, встреченных им в Южной Дакоте.

Его дневник содержит записи в общей сложности за 189 дней. Они описывают самые различные впечатления Криса, от восторженных до мрачных, в зависимости от успехов в выживании. В июле, после нескольких месяцев жизни в дикой природе, он решил вернуться к цивилизации, но обнаружил, что путь назад оказался прегражден рекой Текланика. В 400 метрах от Криса была переправа через реку, однако он этого не знал, поскольку карты у него не было.

Гибель

12 августа 1992 года Маккендлесс сделал свою, предположительно, последнюю запись в дневнике: «Прекрасная Голубика» («Beautiful Blueberries»). Запись была датирована, как «день 107-й». С 13 по 18 августа (дни 108-й по 113-й) в дневнике — лишь перечень дней. Во время этой недели он вырвал последний лист из мемуаров Луиса Ламура «Просвещение странствующего человека». На одной стороне листа было несколько строк из стихотворения Робинсона Джефферса «Мудрые люди в их тяжкие часы» («Wise Men in Their Bad Hours»):

Да, смерть склюёт нас всех; но умереть,

Успев создать кой-что подолговечней,

Чем плоть и кровь, не значит ли лишь сбросить

С себя всё слабое? Вот горы — мёртвый камень -

Нас могут чаровать иль возмущать

Своей красой и дерзким равнодушием,

Но мы не в силах лестью иль хулой

Влиять на них. Как и на мысли мёртвых.

Оригинальный текст (англ.)  

Death's a fierce meadowlark: but to die having made

Something more equal to centuries

Than muscle and bone, is mostly to shed weakness.

The mountains are dead stone, the people

Admire or hate their stature, their insolent quietness,

The mountains are not softened or troubled

And a few dead men's thoughts have the same temper.

На обратной странице Маккэндлесс добавил:

Я прожил счастливую жизнь и благодарю Господа. Прощайте и пусть благословит всех Бог!

На последнем сделанном автопортрете, прощаясь, он держит в руке лист именно с этой надписью.

Воскресным днем, 6 сентября 1992 года, охотник на лося, который искал приют на ночь, приблизился к автобусу. Вблизи автобуса распространялся сильный и неприятный запах. На приоткрытой двери висела записка:

S.О.S. МНЕ НУЖНА ВАША ПОМОЩЬ. Я РАНЕН, ПРИ СМЕРТИ И СЛИШКОМ СЛАБ, ЧТОБЫ ВЫБРАТЬСЯ ОТСЮДА. Я СОВСЕМ ОДИН, ЭТО НЕ ШУТКА. РАДИ БОГА, ПОЖАЛУЙСТА, ОСТАНЬТЕСЬ И СПАСИТЕ МЕНЯ. Я ВЫШЕЛ, ЧТОБЫ СОБРАТЬ ЯГОДЫ НЕПОДАЛЕКУ, И ВЕРНУСЬ ВЕЧЕРОМ. СПАСИБО, КРИС МАККЭНДЛЕСС. АВГУСТ?

В задней части автобуса на нарах охотник заметил спальный мешок с телом Кристофера Маккэндлесса. Охотник вызвал полицию, которая прибыла на следующий день. Вскрытие установило, что Кристофер был мёртв более двух недель и скончался, скорее всего, ещё в августе. На момент установления причин смерти его вес составил немногим более 30 кг (67 фунтов). На водительском удостоверении, выданном 20 декабря 1991 года, был указан вес в 63,5 кг (140 фунтов). Таким образом, потеря в весе составила более 33 кг. Официальной причиной смерти было названо истощение.

Биограф Джон Кракауэр предположил свои версии произошедшего. Первоначально он полагал, что в результате ошибки Маккэнлесс отравился, употребив в пищу ядовитое растение — дикий душистый горошек Hedysarum mackenzii, вместо съедобного дикого картофеля Hedysarum alpinum (данные растения имеют внешнее сходство). На это указывала и запись сделанная 30 июля: «Очень слаб. Ошибся в карт. семенах…

1. REDIRECT t:Так в источнике» (EXTREMLY WEAK. FAULT OF POT. SEED… [sic])

Впоследствии Кракауэр отказался от первоначальной версии, и предположил, что Маккэндлесс отравился, но не Hedysarum mackenzii, а съедобным Hedysarum alpinum. Данная версия строится на следующих фактах. Безопасным у данного растения являются корни (согласно книге, которая была у Маккэндлесса о съедобных растениях), которые и можно употреблять в пищу. А вот про семена не говорится, что их можно есть, отсутствуют и указания на их токсичность. Однако, Кракауэр не смог найти опубликованную информацию, свидетельствующую о ядовитости семян данного растения. Но семейство бобовых (Leguminosae, к которому принадлежит H. alpinum) изобилует видами, вырабатывающими алкалоиды — химические соединения с мощным фармакологическим эффектом. У многих видов токсин находится в строго определенном месте растения. Причем обнаружить можно алкалоиды наиболее вероятно именно в семенах растения. Однако, в ходе проведенного по запросу Кракауэра анализа в семенах токсичное вещество обнаружено не было.

Некоторое время спустя возникла третья версия. Маккэндлесса убили не семена дикого картофеля, а, возможно, плесень, которая на них росла. Грибок Rhizoctonia leguminicola живет на многих видах бобовых летом при сыром климате. Он производит мощный алкалоид, называемый свайнсонином. Маккэндлесс начал собирать и поедать в больших количествах семена дикого картофеля 14 июля, во время затяжного дождя. Эти зеленые стручки хранились во влажных и грязных мешках — отличной питательной культуре для роста плесени. При попадании свайнсонина в организм в большом количестве происходит нарушение метаболизма, организм не способен переваривать пищу. Таким образом происходит полное истощение и голодная смерть.

Также, по мнению Кракауэра, Маккэндлесс мог стать жертвой такого явления, как «кроличье голодание» (форма резкого недоедания, вызванная чрезмерным употреблением постного мяса (например, мяса кроликов) и недостатком других источников питательных веществ (Rabbit starvation) наряду с увеличением физической активности).

12 сентября 2013 года Кракауер публикует новую статью, в которой пытается вновь вернуться к поискам возможных причин гибели Маккэндлесса.

Данная версия строится на умозаключениях писателя Рональда Гамильтона. Он предположил, что гибель Макэндлесса связана с отравлением нейротоксином Oxalyldiaminopropionic acid (сокращенно ODAP). Поражение организма данным токсином вызывает болезнь латиризм. Болезнь по-разному действует на организм человека, однако, наибольшему риску подвергаются лица, страдающие от недоедания, стресса и острого голода. Болезнь вызывает необратимые повреждения нервной системы, также нарушается работа нижних конечностей, вплоть до неспособности человека самостоятельно передвигаться.

В ходе проведенных лабораторных исследований, в семенах дикого картофеля, который Маккэндлесс употреблял в последние дни жизни, было обнаружено количество ODAP, способное вызвать латиризм.

Так как Маккэндлесс входил в группу риска, указанную выше, описывал симптомы соответствующие латиризму (см. запись в дневнике, запись 100 дня), а также то, что он употреблял семена данного растения в пищу, убедило Гамильтона в том, что причина смерти Маккэндлеса является латиризм, который фактически его обездвижил и привел к смерти от истощения организма.

Память

Книга Кракауэра сделала Маккэндлесса известным. В 2002 году заброшенный автобус на тропе Стампид, где обосновался Маккендлесс, стал местом посещения туристов.

Фильм Пенна «В диких условиях», снятый по книге Джона Кракауэра, вышел в прокат в сентябре 2007 года. В следующем месяце вышел документальный фильм независимого кинорежиссёра Рона Ламота о путешествии Маккэндлесса «Зов целины». История Маккэндлесса повлияла на создание одного из эпизодов телевизионного сериала Тысячелетие, альбома Cirque музыканта Biosphere и синглов фолк-исполнителей, музыканта Элиса Пола, группы Eddie From Ohio, Harrod and Funck, и Эрика Питерса. О нём поется и в песне Neighborhood #2 (Laika) канадской группы Arcade Fire, вошедшей в альбом Funeral (2004). Примечательно, что лирический герой композиции — младший брат Александра Супербродяги.

В отличие от Кракауэра и других читателей, тех, кто сочувствует Маккэдлессу и разделяет его взгляды, некоторые выразили непонимание его поступков.

Маккэндлесс стал предметом разногласий с тех пор, как его история стала широко известна в 1992 году. Из-за того, что он предпочел отказаться от использования карты и компаса (что большинство людей в схожей ситуации посчитало бы неотъемлемыми предметами), Маккэндлесс не знал, что не слишком далеко от него находится действующая переправа через реку. Если бы это было ему известно, он мог бы спасти себе жизнь. Кроме того, в нескольких милях от автобуса были хижины с запасами аварийного продовольствия, которые, между тем, были разрушены, возможно Маккэндлессом, как это отражено в фильме Ламота. Хотя начальник рейнджеров Национального парка Денали, Кен Кейер, опроверг причастность Маккэндлесса к разорению хижин. Самым распространенным мнением среди ненавистников Маккэндлесса является то, что он, отчасти, потерял здравый смысл, поскольку отправиться вглубь необитаемых земель без подходящего плана, подготовки и без нужного снаряжения — значит гарантированно попасть в беду.

Рейнджер Аляски Питер Кристиан (Peter Christian) писал: «Я постоянно наблюдаю то, что можно назвать „Феноменом Маккендлесса“. Люди, в основном молодежь, приезжают на Аляску, чтобы бросить вызов непрощающей пустыне, где возможность спасения и эвакуации практически неосуществима […]. Если взглянуть на Маккэндлесса с моей точки зрения, то сразу станет ясно, почему его можно назвать не отважным, а просто глупым, судьбу его печальной, а его замысел безрассудным. Во-первых, он недостаточно изучил навыки выживания в диких условиях. На Стэмпид Трэйл он прибыл даже без карты. Будь у него хорошая карта, он вышел бы из трудного положения […]. По существу, Маккэндлесс совершил самоубийство».

Очевидно, что такие высказывания говорят об излишней самонадеянности в осуществлении Маккэндлессом своего плана выживания в изолированных условиях Аляски. Джон Кракауэр оправдывает Маккэндлесса, утверждая, что то, что критики Маккэндлесса называют его самоуверенностью, есть желание «стать первым, кто изучит белое пятно на карте». Кракауэр добавляет, «но в 1992 году белых пятен на карте не было. Ни на Аляске, ни где-либо ещё». Поэтому, и для выполнения своего желания, «избавившись от карты, он сделал весь мир белым пятном для себя».

Ссылки

• [wikimapia.org/1385342 Wikimapia] — Заброшенный автобус на Stampede Trail.
• [wikimapia.org/1391785 Wikimapia] — Место, где автомобиль Маккэндлесса был заброшен после затопления.
• [www.youtube.com/watch?v=l-t0eQ6BPC8 Youtube] — Hiking to the Into The Wild Bus; Arriving At The Bus!, May 2008 (Поход к автобусу из «Диких условий»; Прибытие к автобусу!)
• [www.youtube.com/watch?v=HtyWze_HoMg Youtube] — Slideshow of Backpacking Trip To the «Into The Wild Bus» May 2008 (Фотографии из похода к автобусу из «Диких условий»)
• [www.youtube.com/watch?v=TltdmA-Tn_E Youtube] — Magic Bus in Winter, March 2007 (Волшебный автобус зимой, март 2007)
• [www.youtube.com/watch?v=a4IC6ghMb60 Youtube] — Magic Bus in Summer, August 2007 (Волшебный автобус летом, август 2007)
• [bbs.keyhole.com/ubb/ubbthreads.php?ubb=showflat&Number=487337&site_id=1#import Google Earth Community] — Фотография волшебного автобуса с воздуха, схема местности на Google Earth и загружаемый KMZ файл.
• Приблизительные географические координаты местонахождения автобуса: 63°52′04″ с. ш. 149°46′16″ з. д.63.86778° с. ш. 149.77111° з. д. / 63.86778; -149.77111   
• [www.emorywheel.com/detail.php?n=24325 Dispatches from the Wild] — Выдержки из собственных статей Маккендлесса, выпущенные в студенческой газете Emory Wheel.

Отрывок, характеризующий Маккэндлесс, Кристофер

Пьер приехал раньше, чтобы застать их одних.
Пьер за этот год так потолстел, что он был бы уродлив, ежели бы он не был так велик ростом, крупен членами и не был так силен, что, очевидно, легко носил свою толщину.
Он, пыхтя и что то бормоча про себя, вошел на лестницу. Кучер его уже не спрашивал, дожидаться ли. Он знал, что когда граф у Ростовых, то до двенадцатого часу. Лакеи Ростовых радостно бросились снимать с него плащ и принимать палку и шляпу. Пьер, по привычке клубной, и палку и шляпу оставлял в передней.
Первое лицо, которое он увидал у Ростовых, была Наташа. Еще прежде, чем он увидал ее, он, снимая плащ в передней, услыхал ее. Она пела солфеджи в зале. Он внал, что она не пела со времени своей болезни, и потому звук ее голоса удивил и обрадовал его. Он тихо отворил дверь и увидал Наташу в ее лиловом платье, в котором она была у обедни, прохаживающуюся по комнате и поющую. Она шла задом к нему, когда он отворил дверь, но когда она круто повернулась и увидала его толстое, удивленное лицо, она покраснела и быстро подошла к нему.
– Я хочу попробовать опять петь, – сказала она. – Все таки это занятие, – прибавила она, как будто извиняясь.
– И прекрасно.
– Как я рада, что вы приехали! Я нынче так счастлива! – сказала она с тем прежним оживлением, которого уже давно не видел в ней Пьер. – Вы знаете, Nicolas получил Георгиевский крест. Я так горда за него.
– Как же, я прислал приказ. Ну, я вам не хочу мешать, – прибавил он и хотел пройти в гостиную.
Наташа остановила его.
– Граф, что это, дурно, что я пою? – сказала она, покраснев, но, не спуская глаз, вопросительно глядя на Пьера.
– Нет… Отчего же? Напротив… Но отчего вы меня спрашиваете?
– Я сама не знаю, – быстро отвечала Наташа, – но я ничего бы не хотела сделать, что бы вам не нравилось. Я вам верю во всем. Вы не знаете, как вы для меля важны и как вы много для меня сделали!.. – Она говорила быстро и не замечая того, как Пьер покраснел при этих словах. – Я видела в том же приказе он, Болконский (быстро, шепотом проговорила она это слово), он в России и опять служит. Как вы думаете, – сказала она быстро, видимо, торопясь говорить, потому что она боялась за свои силы, – простит он меня когда нибудь? Не будет он иметь против меня злого чувства? Как вы думаете? Как вы думаете?
– Я думаю… – сказал Пьер. – Ему нечего прощать… Ежели бы я был на его месте… – По связи воспоминаний, Пьер мгновенно перенесся воображением к тому времени, когда он, утешая ее, сказал ей, что ежели бы он был не он, а лучший человек в мире и свободен, то он на коленях просил бы ее руки, и то же чувство жалости, нежности, любви охватило его, и те же слова были у него на устах. Но она не дала ему времени сказать их.
– Да вы – вы, – сказала она, с восторгом произнося это слово вы, – другое дело. Добрее, великодушнее, лучше вас я не знаю человека, и не может быть. Ежели бы вас не было тогда, да и теперь, я не знаю, что бы было со мною, потому что… – Слезы вдруг полились ей в глаза; она повернулась, подняла ноты к глазам, запела и пошла опять ходить по зале.
В это же время из гостиной выбежал Петя.
Петя был теперь красивый, румяный пятнадцатилетний мальчик с толстыми, красными губами, похожий на Наташу. Он готовился в университет, но в последнее время, с товарищем своим Оболенским, тайно решил, что пойдет в гусары.
Петя выскочил к своему тезке, чтобы переговорить о деле.
Он просил его узнать, примут ли его в гусары.
Пьер шел по гостиной, не слушая Петю.
Петя дернул его за руку, чтоб обратить на себя его вниманье.
– Ну что мое дело, Петр Кирилыч. Ради бога! Одна надежда на вас, – говорил Петя.
– Ах да, твое дело. В гусары то? Скажу, скажу. Нынче скажу все.
– Ну что, mon cher, ну что, достали манифест? – спросил старый граф. – А графинюшка была у обедни у Разумовских, молитву новую слышала. Очень хорошая, говорит.
– Достал, – отвечал Пьер. – Завтра государь будет… Необычайное дворянское собрание и, говорят, по десяти с тысячи набор. Да, поздравляю вас.
– Да, да, слава богу. Ну, а из армии что?
– Наши опять отступили. Под Смоленском уже, говорят, – отвечал Пьер.
– Боже мой, боже мой! – сказал граф. – Где же манифест?
– Воззвание! Ах, да! – Пьер стал в карманах искать бумаг и не мог найти их. Продолжая охлопывать карманы, он поцеловал руку у вошедшей графини и беспокойно оглядывался, очевидно, ожидая Наташу, которая не пела больше, но и не приходила в гостиную.
– Ей богу, не знаю, куда я его дел, – сказал он.
– Ну уж, вечно растеряет все, – сказала графиня. Наташа вошла с размягченным, взволнованным лицом и села, молча глядя на Пьера. Как только она вошла в комнату, лицо Пьера, до этого пасмурное, просияло, и он, продолжая отыскивать бумаги, несколько раз взглядывал на нее.
– Ей богу, я съезжу, я дома забыл. Непременно…
– Ну, к обеду опоздаете.
– Ах, и кучер уехал.
Но Соня, пошедшая в переднюю искать бумаги, нашла их в шляпе Пьера, куда он их старательно заложил за подкладку. Пьер было хотел читать.
– Нет, после обеда, – сказал старый граф, видимо, в этом чтении предвидевший большое удовольствие.
За обедом, за которым пили шампанское за здоровье нового Георгиевского кавалера, Шиншин рассказывал городские новости о болезни старой грузинской княгини, о том, что Метивье исчез из Москвы, и о том, что к Растопчину привели какого то немца и объявили ему, что это шампиньон (так рассказывал сам граф Растопчин), и как граф Растопчин велел шампиньона отпустить, сказав народу, что это не шампиньон, а просто старый гриб немец.
– Хватают, хватают, – сказал граф, – я графине и то говорю, чтобы поменьше говорила по французски. Теперь не время.
– А слышали? – сказал Шиншин. – Князь Голицын русского учителя взял, по русски учится – il commence a devenir dangereux de parler francais dans les rues. [становится опасным говорить по французски на улицах.]
– Ну что ж, граф Петр Кирилыч, как ополченье то собирать будут, и вам придется на коня? – сказал старый граф, обращаясь к Пьеру.
Пьер был молчалив и задумчив во все время этого обеда. Он, как бы не понимая, посмотрел на графа при этом обращении.
– Да, да, на войну, – сказал он, – нет! Какой я воин! А впрочем, все так странно, так странно! Да я и сам не понимаю. Я не знаю, я так далек от военных вкусов, но в теперешние времена никто за себя отвечать не может.
После обеда граф уселся покойно в кресло и с серьезным лицом попросил Соню, славившуюся мастерством чтения, читать.
– «Первопрестольной столице нашей Москве.
Неприятель вошел с великими силами в пределы России. Он идет разорять любезное наше отечество», – старательно читала Соня своим тоненьким голоском. Граф, закрыв глаза, слушал, порывисто вздыхая в некоторых местах.
Наташа сидела вытянувшись, испытующе и прямо глядя то на отца, то на Пьера.
Пьер чувствовал на себе ее взгляд и старался не оглядываться. Графиня неодобрительно и сердито покачивала головой против каждого торжественного выражения манифеста. Она во всех этих словах видела только то, что опасности, угрожающие ее сыну, еще не скоро прекратятся. Шиншин, сложив рот в насмешливую улыбку, очевидно приготовился насмехаться над тем, что первое представится для насмешки: над чтением Сони, над тем, что скажет граф, даже над самым воззванием, ежели не представится лучше предлога.
Прочтя об опасностях, угрожающих России, о надеждах, возлагаемых государем на Москву, и в особенности на знаменитое дворянство, Соня с дрожанием голоса, происходившим преимущественно от внимания, с которым ее слушали, прочла последние слова: «Мы не умедлим сами стать посреди народа своего в сей столице и в других государства нашего местах для совещания и руководствования всеми нашими ополчениями, как ныне преграждающими пути врагу, так и вновь устроенными на поражение оного, везде, где только появится. Да обратится погибель, в которую он мнит низринуть нас, на главу его, и освобожденная от рабства Европа да возвеличит имя России!»
– Вот это так! – вскрикнул граф, открывая мокрые глаза и несколько раз прерываясь от сопенья, как будто к носу ему подносили склянку с крепкой уксусной солью. – Только скажи государь, мы всем пожертвуем и ничего не пожалеем.
Шиншин еще не успел сказать приготовленную им шутку на патриотизм графа, как Наташа вскочила с своего места и подбежала к отцу.
– Что за прелесть, этот папа! – проговорила она, целуя его, и она опять взглянула на Пьера с тем бессознательным кокетством, которое вернулось к ней вместе с ее оживлением.
– Вот так патриотка! – сказал Шиншин.
– Совсем не патриотка, а просто… – обиженно отвечала Наташа. – Вам все смешно, а это совсем не шутка…
– Какие шутки! – повторил граф. – Только скажи он слово, мы все пойдем… Мы не немцы какие нибудь…
– А заметили вы, – сказал Пьер, – что сказало: «для совещания».
– Ну уж там для чего бы ни было…
В это время Петя, на которого никто не обращал внимания, подошел к отцу и, весь красный, ломающимся, то грубым, то тонким голосом, сказал:
– Ну теперь, папенька, я решительно скажу – и маменька тоже, как хотите, – я решительно скажу, что вы пустите меня в военную службу, потому что я не могу… вот и всё…
Графиня с ужасом подняла глаза к небу, всплеснула руками и сердито обратилась к мужу.
– Вот и договорился! – сказала она.
Но граф в ту же минуту оправился от волнения.
– Ну, ну, – сказал он. – Вот воин еще! Глупости то оставь: учиться надо.
– Это не глупости, папенька. Оболенский Федя моложе меня и тоже идет, а главное, все равно я не могу ничему учиться теперь, когда… – Петя остановился, покраснел до поту и проговорил таки: – когда отечество в опасности.
– Полно, полно, глупости…
– Да ведь вы сами сказали, что всем пожертвуем.
– Петя, я тебе говорю, замолчи, – крикнул граф, оглядываясь на жену, которая, побледнев, смотрела остановившимися глазами на меньшого сына.
– А я вам говорю. Вот и Петр Кириллович скажет…
– Я тебе говорю – вздор, еще молоко не обсохло, а в военную службу хочет! Ну, ну, я тебе говорю, – и граф, взяв с собой бумаги, вероятно, чтобы еще раз прочесть в кабинете перед отдыхом, пошел из комнаты.
– Петр Кириллович, что ж, пойдем покурить…
Пьер находился в смущении и нерешительности. Непривычно блестящие и оживленные глаза Наташи беспрестанно, больше чем ласково обращавшиеся на него, привели его в это состояние.
– Нет, я, кажется, домой поеду…
– Как домой, да вы вечер у нас хотели… И то редко стали бывать. А эта моя… – сказал добродушно граф, указывая на Наташу, – только при вас и весела…
– Да, я забыл… Мне непременно надо домой… Дела… – поспешно сказал Пьер.
– Ну так до свидания, – сказал граф, совсем уходя из комнаты.
– Отчего вы уезжаете? Отчего вы расстроены? Отчего?.. – спросила Пьера Наташа, вызывающе глядя ему в глаза.
«Оттого, что я тебя люблю! – хотел он сказать, но он не сказал этого, до слез покраснел и опустил глаза.
– Оттого, что мне лучше реже бывать у вас… Оттого… нет, просто у меня дела.
– Отчего? нет, скажите, – решительно начала было Наташа и вдруг замолчала. Они оба испуганно и смущенно смотрели друг на друга. Он попытался усмехнуться, но не мог: улыбка его выразила страдание, и он молча поцеловал ее руку и вышел.
Пьер решил сам с собою не бывать больше у Ростовых.


Петя, после полученного им решительного отказа, ушел в свою комнату и там, запершись от всех, горько плакал. Все сделали, как будто ничего не заметили, когда он к чаю пришел молчаливый и мрачный, с заплаканными глазами.
На другой день приехал государь. Несколько человек дворовых Ростовых отпросились пойти поглядеть царя. В это утро Петя долго одевался, причесывался и устроивал воротнички так, как у больших. Он хмурился перед зеркалом, делал жесты, пожимал плечами и, наконец, никому не сказавши, надел фуражку и вышел из дома с заднего крыльца, стараясь не быть замеченным. Петя решился идти прямо к тому месту, где был государь, и прямо объяснить какому нибудь камергеру (Пете казалось, что государя всегда окружают камергеры), что он, граф Ростов, несмотря на свою молодость, желает служить отечеству, что молодость не может быть препятствием для преданности и что он готов… Петя, в то время как он собирался, приготовил много прекрасных слов, которые он скажет камергеру.
Петя рассчитывал на успех своего представления государю именно потому, что он ребенок (Петя думал даже, как все удивятся его молодости), а вместе с тем в устройстве своих воротничков, в прическе и в степенной медлительной походке он хотел представить из себя старого человека. Но чем дальше он шел, чем больше он развлекался все прибывающим и прибывающим у Кремля народом, тем больше он забывал соблюдение степенности и медлительности, свойственных взрослым людям. Подходя к Кремлю, он уже стал заботиться о том, чтобы его не затолкали, и решительно, с угрожающим видом выставил по бокам локти. Но в Троицких воротах, несмотря на всю его решительность, люди, которые, вероятно, не знали, с какой патриотической целью он шел в Кремль, так прижали его к стене, что он должен был покориться и остановиться, пока в ворота с гудящим под сводами звуком проезжали экипажи. Около Пети стояла баба с лакеем, два купца и отставной солдат. Постояв несколько времени в воротах, Петя, не дождавшись того, чтобы все экипажи проехали, прежде других хотел тронуться дальше и начал решительно работать локтями; но баба, стоявшая против него, на которую он первую направил свои локти, сердито крикнула на него:
– Что, барчук, толкаешься, видишь – все стоят. Что ж лезть то!
– Так и все полезут, – сказал лакей и, тоже начав работать локтями, затискал Петю в вонючий угол ворот.
Петя отер руками пот, покрывавший его лицо, и поправил размочившиеся от пота воротнички, которые он так хорошо, как у больших, устроил дома.
Петя чувствовал, что он имеет непрезентабельный вид, и боялся, что ежели таким он представится камергерам, то его не допустят до государя. Но оправиться и перейти в другое место не было никакой возможности от тесноты. Один из проезжавших генералов был знакомый Ростовых. Петя хотел просить его помощи, но счел, что это было бы противно мужеству. Когда все экипажи проехали, толпа хлынула и вынесла и Петю на площадь, которая была вся занята народом. Не только по площади, но на откосах, на крышах, везде был народ. Только что Петя очутился на площади, он явственно услыхал наполнявшие весь Кремль звуки колоколов и радостного народного говора.
Одно время на площади было просторнее, но вдруг все головы открылись, все бросилось еще куда то вперед. Петю сдавили так, что он не мог дышать, и все закричало: «Ура! урра! ура!Петя поднимался на цыпочки, толкался, щипался, но ничего не мог видеть, кроме народа вокруг себя.
На всех лицах было одно общее выражение умиления и восторга. Одна купчиха, стоявшая подле Пети, рыдала, и слезы текли у нее из глаз.
– Отец, ангел, батюшка! – приговаривала она, отирая пальцем слезы.
– Ура! – кричали со всех сторон. С минуту толпа простояла на одном месте; но потом опять бросилась вперед.
Петя, сам себя не помня, стиснув зубы и зверски выкатив глаза, бросился вперед, работая локтями и крича «ура!», как будто он готов был и себя и всех убить в эту минуту, но с боков его лезли точно такие же зверские лица с такими же криками «ура!».
«Так вот что такое государь! – думал Петя. – Нет, нельзя мне самому подать ему прошение, это слишком смело!Несмотря на то, он все так же отчаянно пробивался вперед, и из за спин передних ему мелькнуло пустое пространство с устланным красным сукном ходом; но в это время толпа заколебалась назад (спереди полицейские отталкивали надвинувшихся слишком близко к шествию; государь проходил из дворца в Успенский собор), и Петя неожиданно получил в бок такой удар по ребрам и так был придавлен, что вдруг в глазах его все помутилось и он потерял сознание. Когда он пришел в себя, какое то духовное лицо, с пучком седевших волос назади, в потертой синей рясе, вероятно, дьячок, одной рукой держал его под мышку, другой охранял от напиравшей толпы.
– Барчонка задавили! – говорил дьячок. – Что ж так!.. легче… задавили, задавили!
Государь прошел в Успенский собор. Толпа опять разровнялась, и дьячок вывел Петю, бледного и не дышащего, к царь пушке. Несколько лиц пожалели Петю, и вдруг вся толпа обратилась к нему, и уже вокруг него произошла давка. Те, которые стояли ближе, услуживали ему, расстегивали его сюртучок, усаживали на возвышение пушки и укоряли кого то, – тех, кто раздавил его.
– Этак до смерти раздавить можно. Что же это! Душегубство делать! Вишь, сердечный, как скатерть белый стал, – говорили голоса.
Петя скоро опомнился, краска вернулась ему в лицо, боль прошла, и за эту временную неприятность он получил место на пушке, с которой он надеялся увидать долженствующего пройти назад государя. Петя уже не думал теперь о подаче прошения. Уже только ему бы увидать его – и то он бы считал себя счастливым!
Во время службы в Успенском соборе – соединенного молебствия по случаю приезда государя и благодарственной молитвы за заключение мира с турками – толпа пораспространилась; появились покрикивающие продавцы квасу, пряников, мака, до которого был особенно охотник Петя, и послышались обыкновенные разговоры. Одна купчиха показывала свою разорванную шаль и сообщала, как дорого она была куплена; другая говорила, что нынче все шелковые материи дороги стали. Дьячок, спаситель Пети, разговаривал с чиновником о том, кто и кто служит нынче с преосвященным. Дьячок несколько раз повторял слово соборне, которого не понимал Петя. Два молодые мещанина шутили с дворовыми девушками, грызущими орехи. Все эти разговоры, в особенности шуточки с девушками, для Пети в его возрасте имевшие особенную привлекательность, все эти разговоры теперь не занимали Петю; ou сидел на своем возвышении пушки, все так же волнуясь при мысли о государе и о своей любви к нему. Совпадение чувства боли и страха, когда его сдавили, с чувством восторга еще более усилило в нем сознание важности этой минуты.
Вдруг с набережной послышались пушечные выстрелы (это стреляли в ознаменование мира с турками), и толпа стремительно бросилась к набережной – смотреть, как стреляют. Петя тоже хотел бежать туда, но дьячок, взявший под свое покровительство барчонка, не пустил его. Еще продолжались выстрелы, когда из Успенского собора выбежали офицеры, генералы, камергеры, потом уже не так поспешно вышли еще другие, опять снялись шапки с голов, и те, которые убежали смотреть пушки, бежали назад. Наконец вышли еще четверо мужчин в мундирах и лентах из дверей собора. «Ура! Ура! – опять закричала толпа.