Маньковский, Николай Степанович

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

Николай Степанович Маньковский
Дата рождения	10 января 1859(1859-01-10)
Дата смерти	1919(1919)
Место смерти	Елец
Принадлежность	Российская империя Российская империя
Род войск	Российский Императорский флот
Годы службы	1877—1917
Звание	адмирал
Командовал	миноносец «Айтодор» миноносец № 259 миноносец «Быстрый» крейсер «Кубань» броненосец «Цесаревич» бригада линейных кораблей Балтийского флота
Сражения/войны	Русско-японская война
Награды и премии

Николай Степанович Маньковский (10 января 1859 — 1919) — русский адмирал.

В 1880 году Николай Маньковский был произведён в чин гардемарина, а в следующем году — в чин мичмана. В 1883 году он был зачислен в минные офицеры 1-го разряда.

В 1886 году Николай Степанович был произведён в чин лейтенанта. В 1891—1893 годах командовал миноносцем «Айтодор», в 1895 года — миноносцем № 259. В 1893—1899 годах ходил на судах Черноморского флота в должности минного офицера Штаба командующего эскадрой Чёрного моря. 6 декабря 1896 года Маньковский был награждён орденом Святого Станислава 2-й степени и в том же году — серебряной медалью «В память Царствования Император Александра III». В 1900 году он был награждён турецким орденом Меджидие 3-й степени.

1 января 1901 года Николай Степанович был произведён в чин капитана 2-го ранга и в 1903—1904 годах командовал эскадренным миноносцем «Быстрый». 6 декабря 1904 года он был награждён орденом Святой Анны 2-й степени и в том же году — тунисским орденом Славы командорского класса.

8 января 1904 года Маньковский был назначен командиром вспомогательного крейсера «Кубань», на котором в составе 2-й Тихоокеанской эскадры совершил переход на Дальний Восток. Перед Цусимским сражением «Кубань» отделилась от эскадры и в мае — июне 1905 года крейсировала в Тихом океане к югу от Токийского залива. За время крейсерства командой крейсера были осмотрены два парохода на предмет военной контрабанды, а затем отпущены.

В 1906 году Николай Степанович был произведён в чин капитана 1-го ранга и назначен командиром эскадренного броненосца «Цесаревич». В том же году он был награждён орденом Святой Владимира 4-й степени с бантом и светло-бронзовой медалью на андреевско-георгиевской ленте «В память русско-японской войны 1904—1905 гг.».

В 1908 году Маньковский был назначен исполняющим обязанности командира Севастопольского порта и в том же году был награждён итальянским орденом Святого Маврикия и Лазаря, шведским орденом Меча и греческим орденом Спасителя командорского креста. В 1909 году он был награждён орденом Святого Владимира 3-й степени.

В 1909 году Николай Степанович был произведён в чин контр-адмирала и назначен начальником отряда судов для плавания с корабельными гардемаринами в составе броненосцев «Слава», «Цесаревич», крейсеров «Богатырь» и «Адмирал Макаров». Командуя отрядом, он в 1909—1910 годах совершил практические плавания в Атлантическом океане и в Средиземном море; вступился за честь андреевского флага во время Фиумского инцидента. Во время визитов в заграничные порты был награждён большим крестом греческого ордена Спасителя, черногорским орденом Князя Даниила I 1-й степени, большой лентой тунисского ордена Славы.

28 марта 1911 года Маньковский был назначен начальником только что сформированной бригады линейных кораблей Балтийского флота в составе броненосцев «Слава» и «Цесаревич», недостроенных линейных кораблей «Император Павел I» и «Андрей Первозванный», броненосного крейсера «Рюрик», а 6 декабря того же года награждён орденом Святого Станислава 1-й степени.

25 марта 1912 года Николай Степанович был произведён в чин вице-адмирала и в том же году был награждён прусским орденом Красного орла 2-й степени.

11 марта 1913 года Маньковский был назначен главным командиром Севастопольского порта и в том же году награждён орденом Святой Анны 1-й степени, а 22 марта 1915 года — орденом Святого Владимира 2-й степени. В 1916 году Николай Степанович был произведён в чин адмирала.

В 1919 году Николай Степанович был арестован сотрудниками ВЧК и расстрелян в тюрьме города Ельца.

Литература

• Российские адмиралы. Биографический словарь. / Автор-составитель С. В. Чертопруд. — М.: АСТ. Астрель. Транзиткнига., 2004. — 746 с. — 5000 экз.

Ссылки

• Поляков С. П. [russdom.ru/node/1362 Адмирал] // Русский Дом. — 22 февраля 2009

Отрывок, характеризующий Маньковский, Николай Степанович

Депо, и пленные, и обоз маршала остановились в деревне Шамшеве. Все сбилось в кучу у костров. Пьер подошел к костру, поел жареного лошадиного мяса, лег спиной к огню и тотчас же заснул. Он спал опять тем же сном, каким он спал в Можайске после Бородина.
Опять события действительности соединялись с сновидениями, и опять кто то, сам ли он или кто другой, говорил ему мысли, и даже те же мысли, которые ему говорились в Можайске.
«Жизнь есть всё. Жизнь есть бог. Все перемещается и движется, и это движение есть бог. И пока есть жизнь, есть наслаждение самосознания божества. Любить жизнь, любить бога. Труднее и блаженнее всего любить эту жизнь в своих страданиях, в безвинности страданий».
«Каратаев» – вспомнилось Пьеру.
И вдруг Пьеру представился, как живой, давно забытый, кроткий старичок учитель, который в Швейцарии преподавал Пьеру географию. «Постой», – сказал старичок. И он показал Пьеру глобус. Глобус этот был живой, колеблющийся шар, не имеющий размеров. Вся поверхность шара состояла из капель, плотно сжатых между собой. И капли эти все двигались, перемещались и то сливались из нескольких в одну, то из одной разделялись на многие. Каждая капля стремилась разлиться, захватить наибольшее пространство, но другие, стремясь к тому же, сжимали ее, иногда уничтожали, иногда сливались с нею.
– Вот жизнь, – сказал старичок учитель.
«Как это просто и ясно, – подумал Пьер. – Как я мог не знать этого прежде».
– В середине бог, и каждая капля стремится расшириться, чтобы в наибольших размерах отражать его. И растет, сливается, и сжимается, и уничтожается на поверхности, уходит в глубину и опять всплывает. Вот он, Каратаев, вот разлился и исчез. – Vous avez compris, mon enfant, [Понимаешь ты.] – сказал учитель.
– Vous avez compris, sacre nom, [Понимаешь ты, черт тебя дери.] – закричал голос, и Пьер проснулся.
Он приподнялся и сел. У костра, присев на корточках, сидел француз, только что оттолкнувший русского солдата, и жарил надетое на шомпол мясо. Жилистые, засученные, обросшие волосами, красные руки с короткими пальцами ловко поворачивали шомпол. Коричневое мрачное лицо с насупленными бровями ясно виднелось в свете угольев.
– Ca lui est bien egal, – проворчал он, быстро обращаясь к солдату, стоявшему за ним. – …brigand. Va! [Ему все равно… разбойник, право!]
И солдат, вертя шомпол, мрачно взглянул на Пьера. Пьер отвернулся, вглядываясь в тени. Один русский солдат пленный, тот, которого оттолкнул француз, сидел у костра и трепал по чем то рукой. Вглядевшись ближе, Пьер узнал лиловую собачонку, которая, виляя хвостом, сидела подле солдата.
– А, пришла? – сказал Пьер. – А, Пла… – начал он и не договорил. В его воображении вдруг, одновременно, связываясь между собой, возникло воспоминание о взгляде, которым смотрел на него Платон, сидя под деревом, о выстреле, слышанном на том месте, о вое собаки, о преступных лицах двух французов, пробежавших мимо его, о снятом дымящемся ружье, об отсутствии Каратаева на этом привале, и он готов уже был понять, что Каратаев убит, но в то же самое мгновенье в его душе, взявшись бог знает откуда, возникло воспоминание о вечере, проведенном им с красавицей полькой, летом, на балконе своего киевского дома. И все таки не связав воспоминаний нынешнего дня и не сделав о них вывода, Пьер закрыл глаза, и картина летней природы смешалась с воспоминанием о купанье, о жидком колеблющемся шаре, и он опустился куда то в воду, так что вода сошлась над его головой.
Перед восходом солнца его разбудили громкие частые выстрелы и крики. Мимо Пьера пробежали французы.
– Les cosaques! [Казаки!] – прокричал один из них, и через минуту толпа русских лиц окружила Пьера.
Долго не мог понять Пьер того, что с ним было. Со всех сторон он слышал вопли радости товарищей.
– Братцы! Родимые мои, голубчики! – плача, кричали старые солдаты, обнимая казаков и гусар. Гусары и казаки окружали пленных и торопливо предлагали кто платья, кто сапоги, кто хлеба. Пьер рыдал, сидя посреди их, и не мог выговорить ни слова; он обнял первого подошедшего к нему солдата и, плача, целовал его.
Долохов стоял у ворот разваленного дома, пропуская мимо себя толпу обезоруженных французов. Французы, взволнованные всем происшедшим, громко говорили между собой; но когда они проходили мимо Долохова, который слегка хлестал себя по сапогам нагайкой и глядел на них своим холодным, стеклянным, ничего доброго не обещающим взглядом, говор их замолкал. С другой стороны стоял казак Долохова и считал пленных, отмечая сотни чертой мела на воротах.
– Сколько? – спросил Долохов у казака, считавшего пленных.
– На вторую сотню, – отвечал казак.
– Filez, filez, [Проходи, проходи.] – приговаривал Долохов, выучившись этому выражению у французов, и, встречаясь глазами с проходившими пленными, взгляд его вспыхивал жестоким блеском.
Денисов, с мрачным лицом, сняв папаху, шел позади казаков, несших к вырытой в саду яме тело Пети Ростова.


С 28 го октября, когда начались морозы, бегство французов получило только более трагический характер замерзающих и изжаривающихся насмерть у костров людей и продолжающих в шубах и колясках ехать с награбленным добром императора, королей и герцогов; но в сущности своей процесс бегства и разложения французской армии со времени выступления из Москвы нисколько не изменился.
От Москвы до Вязьмы из семидесятитрехтысячной французской армии, не считая гвардии (которая во всю войну ничего не делала, кроме грабежа), из семидесяти трех тысяч осталось тридцать шесть тысяч (из этого числа не более пяти тысяч выбыло в сражениях). Вот первый член прогрессии, которым математически верно определяются последующие.
Французская армия в той же пропорции таяла и уничтожалась от Москвы до Вязьмы, от Вязьмы до Смоленска, от Смоленска до Березины, от Березины до Вильны, независимо от большей или меньшей степени холода, преследования, заграждения пути и всех других условий, взятых отдельно. После Вязьмы войска французские вместо трех колонн сбились в одну кучу и так шли до конца. Бертье писал своему государю (известно, как отдаленно от истины позволяют себе начальники описывать положение армии). Он писал: