Мере, Айн-Эрвин

Айн-Эрвин Мере
Дата рождения	22 февраля 1903(1903-02-22)
Место рождения	Феннерн, Перновский уезд, Лифляндская губерния, Российская империя ныне Пярнумаа, Эстония
Дата смерти	5 апреля 1969(1969-04-05) (66 лет)
Место смерти	Лестер, Великобритания
Принадлежность	Эстония Эстония (1918—1940) СССР СССР (1940—1941) Третий рейх Третий рейх (1941—1944)
Род войск	Войска СС
Годы службы	1918—1944
Звание	оберштурмбаннфюрер СС
Часть	20-я гренадерская дивизия СС (1-я эстонская)
Командовал	отдел «B» Главного штаба ВС Эстонской Республики 1-й оперативный отдел штаба 180-й стрелковой дивизии 2-й батальон 46-го Эстонского добровольческого полка СС
Сражения/войны	Эстонская война за независимость, Вторая мировая война
Награды и премии
В отставке	попал в плен к союзникам, перебрался в Великобританию

А́йн-Э́рвин Ме́ре (эст. Ain-Ervin Mere; 22 февраля 1903 Феннерн, Перновский уезд, Лифляндская губерния, Российская империя — 5 апреля 1969, Лестер, Великобритания) — эстонский, советский и немецкий военный деятель. В период немецкой оккупации Эстонии (1941—1944) был главой политической полиции при Эстонском самоуправлении; оберштурмбаннфюрер СС.

Биография

Военная карьера

Родился 9 (22) февраля 1903 г. в Феннерне Перновского уезда Лифляндской губернии (ныне посёлок Вяндра, административный центр одноимённой волости на северо-востоке уезда Пярнумаа). 6 апреля того же года был крещён в местном лютеранском приходе. В возрасте 15 лет вступил в Таллинскую роту школьников и участвовал в сражениях Эстонской войны за независимость, события которой впоследствии описал в своей статье «20 лет назад…»

В период независимости Эстонской республики был кадровым военным, в 1940 году в звании майора занимал пост начальника отдела «B» в Главном штабе Вооружённых сил Эстонии.

После присоединения Эстонии к СССР летом 1940 года и последовавшего за этим включения регулярных частей Эстонских вооружённых сил в состав Красной Армии, Айн-Эрвин Мере был назначен заместителем начальника оперативного (1-го) отдела штаба 180-й стрелковой дивизии 22-го Эстонского территориального стрелкового корпуса. В октябре 1940 года был завербован агентом НКВД (фигурировал под псевдонимом «Мюллер»), за вознаграждение начал передавать сведения о противниках советской власти.

В оккупированной Эстонии

После нападения Германии на СССР и начала отступления Красной Армии из Эстонии, в июле 1941 года добровольно вступил в сражавшуюся на немецкой стороне военизированную организацию «Омакайтсе».

В конце 1941 года поступил на службу в политическую полицию при Управлении полиции и «Самообороны», являвшемся структурным подразделением созданного германскими оккупационными властями т. н. Эстонского самоуправления. 8 декабря 1941 года был назначен на должность начальника политической полиции. На своём посту выносил смертные приговоры коммунистам, евреям и другим обвинявшимся в сотрудничестве с СССР. Мере назначил участника «Омакайтсе» Ральфа Герретса помощником коменданта в концентрационном лагере «Ягала».

В 1943 году Мере в звании штурмбаннфюрера Ваффен-СС перешёл в Эстонский легион в составе 20-й гренадерской дивизии СС, получив командование 43-м полком третьей Эстонской бригады Ваффен-СС. Его командиром был Альфонс Ребане, в подчинении у Мере были прославившиеся ротные Харальд Рийпалу и Харальд Нугисекс. В феврале 1944 года был направлен на Нарвский фронт, возглавив второй батальон 46-го Эстонского добровольческого полка СС. Его подразделение 24 февраля приняло участие в уничтожении моста Рийгикюла.

В 1944 году был повышен в звании до оберштурмбаннфюрера, находился в подчинении у бригаденфюрера Йоханнеса Соодла, инспектора созданных немцами эстонских военных частей. В сентябре 1944 года эвакуировался в Германию.

После войны

После войны попал в плен к союзникам. В 1947 году переехал в Великобританию, в Лестер, устроившись на текстильную фабрику. Мере занимался общественной деятельностью, входил в правление Ассоциации эстонцев в Англии.

9 ноября 1960 года МИД СССР передал ноту в посольство Великобритании в Москве, потребовав выдачи Мере. В Эстонии прошли инспирированные властями т. н. митинги трудящихся с поддержкой требования выдачи Мере. Британия отказалась выдать Мере. 11 марта 1961 года в Таллине Верховный суд Эстонской ССР заочно вынес Мере смертный приговор. На заседании суда к смерти также были приговорены помощник начальника лагеря смерти в Ягала Ральф Герретс и охранник Яан Вийк.

Айн-Эрвин Мере скончался в Лестере 5 апреля 1969 года в возрасте 66 лет.

Ссылки

• [www.moles.ee/08/Oct/10/11-2.php Черный «Мюллер», или Слуга двух господ] // «Молодёжь Эстонии», 10 октября 2008

Отрывок, характеризующий Мере, Айн-Эрвин

– Tiens! [Вишь ты!] – сказал капитан.
Потом Пьер объяснил, что он любил эту женщину с самых юных лет; но не смел думать о ней, потому что она была слишком молода, а он был незаконный сын без имени. Потом же, когда он получил имя и богатство, он не смел думать о ней, потому что слишком любил ее, слишком высоко ставил ее над всем миром и потому, тем более, над самим собою. Дойдя до этого места своего рассказа, Пьер обратился к капитану с вопросом: понимает ли он это?
Капитан сделал жест, выражающий то, что ежели бы он не понимал, то он все таки просит продолжать.
– L'amour platonique, les nuages… [Платоническая любовь, облака…] – пробормотал он. Выпитое ли вино, или потребность откровенности, или мысль, что этот человек не знает и не узнает никого из действующих лиц его истории, или все вместе развязало язык Пьеру. И он шамкающим ртом и маслеными глазами, глядя куда то вдаль, рассказал всю свою историю: и свою женитьбу, и историю любви Наташи к его лучшему другу, и ее измену, и все свои несложные отношения к ней. Вызываемый вопросами Рамбаля, он рассказал и то, что скрывал сначала, – свое положение в свете и даже открыл ему свое имя.
Более всего из рассказа Пьера поразило капитана то, что Пьер был очень богат, что он имел два дворца в Москве и что он бросил все и не уехал из Москвы, а остался в городе, скрывая свое имя и звание.
Уже поздно ночью они вместе вышли на улицу. Ночь была теплая и светлая. Налево от дома светлело зарево первого начавшегося в Москве, на Петровке, пожара. Направо стоял высоко молодой серп месяца, и в противоположной от месяца стороне висела та светлая комета, которая связывалась в душе Пьера с его любовью. У ворот стояли Герасим, кухарка и два француза. Слышны были их смех и разговор на непонятном друг для друга языке. Они смотрели на зарево, видневшееся в городе.
Ничего страшного не было в небольшом отдаленном пожаре в огромном городе.
Глядя на высокое звездное небо, на месяц, на комету и на зарево, Пьер испытывал радостное умиление. «Ну, вот как хорошо. Ну, чего еще надо?!» – подумал он. И вдруг, когда он вспомнил свое намерение, голова его закружилась, с ним сделалось дурно, так что он прислонился к забору, чтобы не упасть.
Не простившись с своим новым другом, Пьер нетвердыми шагами отошел от ворот и, вернувшись в свою комнату, лег на диван и тотчас же заснул.


На зарево первого занявшегося 2 го сентября пожара с разных дорог с разными чувствами смотрели убегавшие и уезжавшие жители и отступавшие войска.
Поезд Ростовых в эту ночь стоял в Мытищах, в двадцати верстах от Москвы. 1 го сентября они выехали так поздно, дорога так была загромождена повозками и войсками, столько вещей было забыто, за которыми были посылаемы люди, что в эту ночь было решено ночевать в пяти верстах за Москвою. На другое утро тронулись поздно, и опять было столько остановок, что доехали только до Больших Мытищ. В десять часов господа Ростовы и раненые, ехавшие с ними, все разместились по дворам и избам большого села. Люди, кучера Ростовых и денщики раненых, убрав господ, поужинали, задали корму лошадям и вышли на крыльцо.
В соседней избе лежал раненый адъютант Раевского, с разбитой кистью руки, и страшная боль, которую он чувствовал, заставляла его жалобно, не переставая, стонать, и стоны эти страшно звучали в осенней темноте ночи. В первую ночь адъютант этот ночевал на том же дворе, на котором стояли Ростовы. Графиня говорила, что она не могла сомкнуть глаз от этого стона, и в Мытищах перешла в худшую избу только для того, чтобы быть подальше от этого раненого.
Один из людей в темноте ночи, из за высокого кузова стоявшей у подъезда кареты, заметил другое небольшое зарево пожара. Одно зарево давно уже видно было, и все знали, что это горели Малые Мытищи, зажженные мамоновскими казаками.
– А ведь это, братцы, другой пожар, – сказал денщик.
Все обратили внимание на зарево.
– Да ведь, сказывали, Малые Мытищи мамоновские казаки зажгли.
– Они! Нет, это не Мытищи, это дале.
– Глянь ка, точно в Москве.
Двое из людей сошли с крыльца, зашли за карету и присели на подножку.
– Это левей! Как же, Мытищи вон где, а это вовсе в другой стороне.
Несколько людей присоединились к первым.
– Вишь, полыхает, – сказал один, – это, господа, в Москве пожар: либо в Сущевской, либо в Рогожской.
Никто не ответил на это замечание. И довольно долго все эти люди молча смотрели на далекое разгоравшееся пламя нового пожара.
Старик, графский камердинер (как его называли), Данило Терентьич подошел к толпе и крикнул Мишку.
– Ты чего не видал, шалава… Граф спросит, а никого нет; иди платье собери.
– Да я только за водой бежал, – сказал Мишка.
– А вы как думаете, Данило Терентьич, ведь это будто в Москве зарево? – сказал один из лакеев.
Данило Терентьич ничего не отвечал, и долго опять все молчали. Зарево расходилось и колыхалось дальше и дальше.
– Помилуй бог!.. ветер да сушь… – опять сказал голос.
– Глянь ко, как пошло. О господи! аж галки видно. Господи, помилуй нас грешных!
– Потушат небось.
– Кому тушить то? – послышался голос Данилы Терентьича, молчавшего до сих пор. Голос его был спокоен и медлителен. – Москва и есть, братцы, – сказал он, – она матушка белока… – Голос его оборвался, и он вдруг старчески всхлипнул. И как будто только этого ждали все, чтобы понять то значение, которое имело для них это видневшееся зарево. Послышались вздохи, слова молитвы и всхлипывание старого графского камердинера.


Камердинер, вернувшись, доложил графу, что горит Москва. Граф надел халат и вышел посмотреть. С ним вместе вышла и не раздевавшаяся еще Соня, и madame Schoss. Наташа и графиня одни оставались в комнате. (Пети не было больше с семейством; он пошел вперед с своим полком, шедшим к Троице.)
Графиня заплакала, услыхавши весть о пожаре Москвы. Наташа, бледная, с остановившимися глазами, сидевшая под образами на лавке (на том самом месте, на которое она села приехавши), не обратила никакого внимания на слова отца. Она прислушивалась к неумолкаемому стону адъютанта, слышному через три дома.
– Ах, какой ужас! – сказала, со двора возвративись, иззябшая и испуганная Соня. – Я думаю, вся Москва сгорит, ужасное зарево! Наташа, посмотри теперь, отсюда из окошка видно, – сказала она сестре, видимо, желая чем нибудь развлечь ее. Но Наташа посмотрела на нее, как бы не понимая того, что у ней спрашивали, и опять уставилась глазами в угол печи. Наташа находилась в этом состоянии столбняка с нынешнего утра, с того самого времени, как Соня, к удивлению и досаде графини, непонятно для чего, нашла нужным объявить Наташе о ране князя Андрея и о его присутствии с ними в поезде. Графиня рассердилась на Соню, как она редко сердилась. Соня плакала и просила прощенья и теперь, как бы стараясь загладить свою вину, не переставая ухаживала за сестрой.