Овчинников, Владимир Иванович

Владимир Иванович Овчинников
Место рождения:	Есиповка, Саратовский уезд, Саратовская губерния, Российская империя
Место смерти:	Ленинград, РСФСР, СССР
Жанр:	пейзажист
Стиль:	реализм
Награды:

Влади́мир Ива́нович Овчи́нников (14 июля 1911, с. Есиповка, Саратовская губерния — 22 июня 1978, Ленинград) — русский советский живописец-пейзажист, член Ленинградской организации Союза художников РСФСР.

Биография

Владимир Иванович Овчинников родился 14 июля 1911 года в деревне Есиповка под Саратовом (ныне — в черте Саратова, Заводской район) в крестьянской семье.

Из воспоминаний Константина Овчиннникова, старшего брата художника:

«Деревня Есиповка, в которой мы родились и провели своё детство, была расположена на 8-й версте Астраханского тракта, выходившего из Саратова на юг. В 1917 году в ней было 60 дворов. Наша мать Надежда Яковлевна прожила недолго и в 1916 году умерла. Отец во время войны работал на скотобойне и мы — я, Володя, и младший брат Гриша остались на попечении бабушки и теток.

В детстве большую часть времени мы проводили на улице. Любили играть в лапту, козны-бабки, казаки-разбойники, но часто большой компанией уходили в незнакомые интересные для нас места на природе, чаще всего на большие пруды, в овраги и даже на берега Волги.

Учиться Володя пошёл в 1920 году, а где-то классе в третьем он познакомился с ребятами, занимавшимися в кружке изобразительного искусства при Дворце Культуры железнодорожников и тоже в него записался. Вскоре он стал делать успехи в рисовании и тогда решил выучиться на художника. Все остальное для него уже было второстепенным.

В 1928 году Володя поступил в Саратовский художественный техникум. Во время учёбы он жил на квартире вместе со своим новым другом Мишей Богоявленским. После окончания 1-го курса они совершили большой поход по Волге от Саратова до её истока. Большую часть пути они прошли пешком. Хорошо помню, как мы провожали их в этот поход на пристани. Они очень тщательно подготовили свою одежду и снаряжение. У каждого был огромнейший рюкзак. Обуты были в крепчайшие солдатские ботинки. Первую остановку они сделали в Ульяновске, прошли пешком по Жигулям. Знаю, что были в Казани, Нижнем Новгороде, Плёссе, Ярославле, Костроме, Твери, дошли до Селигера.

Это постижение природы, интерес к жизни, к обычной жизни страны сыграли большую роль в дальнейшем, в его взрослении, становлении как личности. Володе везло на хороших учителей и друзей-товарищей, как П. С. Уткин, А. И. Савинов, Щеглов, Сева Шаталин, Миша Богоявленский. В 1929 году, когда ему ещё не было 18 лет, он впервые участвовал в областной выставке, а осенью 1931 года вместе с большой группой молодых саратовских художников уезжает в Ленинград для поступления в Академию художеств. Началась новая жизнь…»

В 1931 Овчинников окончил саратовский художественный техникум и уехал в Ленинград, где поступил в Институт пролетарского изобразительного искусства (с 1932 года Ленинградский институт живописи, скульптуры и архитектуры), однако, окончив первый курс, оставил институт по семейным обстоятельствам. В начале 1932 года в семье Владимира Ивановича и его жены Веры Гавриловны появился первенец — сын Вячеслав, ставший впоследствии, как и отец, художником. В 1937 году родился младший сын Лев.

В 1932—1941 годах Овчинников работал художником-оформителем в разных учреждениях Ленинграда. Одновременно занимался живописью и рисунком сначала в частной студии Василия Савинского, затем в Ленинградском Институте повышения квалификации работников искусств у Павла Наумова, Александра Карева, Рудольфа Френца.

После начала Великой Отечественной войны Овчинников работал в ленинградском отделении ТАСС над оформлением «Агитокон». Зимой 1942, совершенно истощённый, был вывезен из блокадного Ленинграда в Саратов. После выздоровления он окончил военное училище и до конца войны находился в рядах вооружённых сил. Демобилизовался в 1945 в звании лейтенанта. Награждён орденом Отечественной войны 2 степени, медалью «За победу над Германией». Вернувшись в Ленинград, работал в Ленизо, выполнял рекламно-оформительские заказы для крупнейших универмагов города ДЛТ и Пассаж. Одновременно восстанавливал творческие навыки, утраченные за годы войны, много работал над натурным этюдом в городе и его пригородах (Приозерске, Комарово, Левашово).

С начала 1950-х работы Овчинникова неизменно экспонировались на ленинградских, республиканских и всесоюзных выставках, привлекая внимание высокой живописной культурой исполнения и особым проникновением в мир природы. Ведущим жанром для него становится пейзаж, основными формами — натурный этюд и большие пейзажи-картины. В панорамных пейзажах 1950-х художник стремился к охвату как можно большего пространства, к изображению множества ясно читаемых планов. К известным образцам живописи этого периода относятся работы «На Волге» (1951), «Вечер. У колодца» (1953), «Днепровские обрывы» (1955), «Весна» (1956), «Приднепровье» (1957). Их отличают изысканность колорита, богатство тональных отношений в передаче состояний природы и световоздушной среды, использование разнообразной фактуры письма. Большое внимание художник уделял написанию неба, считая его определяющим для всего живописного решения работы. В 1953 после показа на выставке серии таких работ, выполненных на Украине, Овчинникова приняли в члены Ленинградского Союза советских художников.

Летом 1953—1955 годов Овчинников совершает поездки в город Канев на Днепре. Восхищенный красотой днепровских берегов, он пишет множество этюдов, выразив в них живое, непосредственное впечатление от величественной картины увиденного. Среди них работы «Перед дождем» (1954), «Вечер на Днепре» (1956), «На берегу Днепра» (1956), «Ночь» (1957) и другие. Именно в этот, «каневский» период, живопись Овчинникова приобретает ту широту, размах, колорит, тональность, которые в дальнейшем составят важные черты его индивидуального стиля, по которым его произведения будут безошибочно узнаваться на выставках.

В конце 1950-х Овчинников совершает несколько поездок на Каспий. И вновь новые яркие впечатления захватывают его. Южная природа, напоённая солнцем и светом, оказалась очень близка художнику, в каспийских этюдах и картинах уже в полной мере раскрывается мощный живописный талант Овчинникова, его живопись приобретает фактуру, особую звонкость и необыкновенный колорит. Эти качества отличают работы «Махачкала. Порт» (1958), «Суда ночью» (1958), «Рыбаки Каспия» (1958), «Моряна. Каспий» (1959), «Когда идёт путина (Каспий)» (1959) и другие произведения автора.

В 1960—1970-е годы основной темой творчества Овчинникова вновь становится Волга, село Пристанное, а также древний Волхов, старинные русские города Торжок, Старица. Он неоднократно работает на творческой базе ленинградских художников в Старой Ладоге. Среди написанных там картин «Волхов» (1969), «Собор Георгия в Старой Ладоге» (1971), «Весна идёт» (1972), «Собор Георгия. Ясный день» (1972). Произведения этого периода отличает особое совершенство. Художник предстаёт в них как крупнейший современный мастер пейзажа. Акцент в его работах смещается от передачи непосредственных натурных впечатлений к выражению сложных духовных переживаний. Среди наиболее известных произведений этого времени работы «Улица в Пристанном» (1966), «Село Пристанное» (1967), «Бабье лето», «Вечер в деревне» (обе 1967), «Лето», «Март» (все 1972), «Старица» (1973), «Поля Приволжья» (1975), «Лунная ночь на Волге» (1975) и другие.

Из воспоминаний художника Петра Васильева:

«Владимир Иванович Овчинников был очень одаренным человеком, от природы ему было дано многое. Мне часто приходилось бывать с ним на творческих базах. Работал он там очень плодотворно, интересно, но работы не любил показывать никому. Приходя на этюд, он долго, не спеша всматривался в натуру, потом делал на палитре рамочку с пропорциями холста и в цвете воспроизводил отношения будущего этюда.

Любой этюд он начинал с неба. Мне он говорил: „Никогда не торопись начинать писать, вначале присмотрись какой сегодня день, розовый, голубой, серый и т.д…“. Терпеть не мог холстов одинаковых в цвете, заученных, как он говорил, а тем более, если Север и Юг писался одинаково в цвете.»

Из воспоминаний художника Ивана Новосельцева:

«В 1961 году я участвовал во Всесоюзной художественной выставке в Москве. Идя по выставке, я вдруг был остановлен: что-то страшно родное, нашенское, саратовское. Я не удержался, подбежал к холсту. Мать моя! Там написано: „Овчинников В. И.“. Пейзаж, видимо, был написан по материалам, которые он собирал у нас в Пристанном. Хорошо узнавались наши избушки, овраг и это замечательное, чудесное, очаровательное небушко. Как он умел взять его, вот это небо! Самое главное, пейзаж этот был невероятно светлым, до такой степени светлым, что я был совершенно потрясен…

Этюды в Пристанном он писал подолгу и много. Сидел над оврагом и писал в любую погоду. Работал очень вдумчиво, вникал в каждую деталь. Вначале мне казалось, что он разбеливает. Но потом я увидел, что нет! То не разбел! Это напоенная светом живопись, наполненная светом и невероятной чистотой. Я бы сказал, что он всё пишет небом. Всё пишет небом, вот такая чистота!

Он многое рассказывал об Уткине Петре Саввиче. Володя весь был пропитан его школой и его отношением к живописи. Буквально всё своё время он отдавал живописи. У меня даже сложилось впечатление, что кроме литературы по искусству он мало что читал. Однажды я предложил ему прочесть роман А. Толстого „Петр I“, на что он ответил: „Вань, у меня сейчас совершенно нет времени и нет тех излишних внутренних ресурсов, чтобы читать другую литературу. Я единственно, что могу сейчас прочесть — это брошюрку о Боголюбове, написанную нашим саратовским искусствоведом“.

Работы Владимира Ивановича Овчинникова отличаются сугубой особенностью. В чём она заключается? Я бы сказал, что он не писал небо или землю, фигуры людей, дома и т. п., он ничего этого не делал. Он создавал поэзию. Поэзию!! Вот в чём весь фокус Владимира Ивановича. И когда смотришь на его работы, то вот, волнуешься! Просто волнуешься, чёрт возьми!! И невозможно уйти от них, а когда уйдёшь, то они преследуют тебя. Едешь ли по Волге пароходом, смотришь ли на небо — и опять видишь Овчинниковское небо. Смотришь на зелень — и … чёрт возьми! Опять Овчинниковская зелень! Его глазами начинаешь уже видеть! Это речь уже идет о силе воздействия его искусства. О его богатейшей особенности, поэтической особенности его искусства.»

Из воспоминаний искусствоведа Михаила Удалеева:

«В среде своих ленинградских коллег Владимир Иванович был выдающимся мастером этюда. Наблюдая за его работой на пленэре, я удивлялся остроте его видения и его поистине снайперской меткости. Он не боялся писать этюды на больших, почти картинного размера холстах. Приготовив рабочее место, художник садился на раскладной стульчик под большой зонт и некоторое время зорко всматривался в открывавшийся перед ним вид. Выдавив из тубов нужные краски и быстро определив тоновые отношения, он приступал к работе со всей присущей ему энергией, пока не изменялось световое и цветовое состояние натуры. Поэтому-то на его этюдах встречаются незаписанные места.

Никакой фальши и отсебятины — таков был его девиз. Он был непримиримым врагом дилетантизма, нетерпимо относился к делателям „видочков“ и смазливых картинок, далеких от правды природы.

Однажды я спросил Володю, что больше всего волнует его при общении с природой на этюдах, какие задачи он хочет разрешить? — Задачи, — ответил он, — ставит сама натура: состояние погоды, неба, вид построек, характер местности и т. п. Легкость письма — вот основное, что нужно мне впредь. Но легкость не должна пониматься механически. Нужно передать всю полноту и убедительность ощущений: весомость гор, их твердость, тяжесть воды (как ртуть) и всю полноту цветового богатства неба, четкую ясность контуров рельефа, до графичности, либо силуэт полей, лугов, выжженной травы, группы лесков и кустов, деревень, дорог, идущих теней, все богатство слоев почвы на склонах и оврагах с щелями и дырками птичьих гнезд. Все, что видно, не смазывая, сохраняя всю красоту ажурности и пластичности рисунка, все четко, но мягко, цветно и гармонично. Писать надо сложно, с большим чувством и вкусом, писать реально, правдиво, в высшей степени художественно».

В середине 1970-х Овчинников тяжело заболел, перенес две операции. Он скончался от рака кишечника 22 июня 1978 года в Ленинграде на шестьдесят седьмом году жизни. Был похоронен на Северном кладбище Санкт-Петербурга. В 1994 году, после смерти вдовы художника Веры Гавриловны, его прах был перезахоронен в колумбарии Петербургского крематория рядом с женой и сыном Вячеславом, скончавшимся в 1993 году.

Произведения Владимира Ивановича Овчинникова находятся в Государственном Русском музее в Петербурге, в музеях и частных собраниях в России, Франции, Японии, Италии, Великобритании, США и других странах. В 1988 году в залах Ленинградской Союза художников прошла персональная выставка произведений художника, к которой был издан подробный каталог. В 1989—1992 годах работы В. И. Овчинникова с успехом экспонировались на выставках и аукционах русской живописи L' Ecole de Leningrad во Франции. Известны живописные и графические портреты В. Овчинникова, исполненные в разные годы ленинградскими художниками, в том числе О. Ломакиным (1956).

Галерея

• Ovchinnikov-Vladimir-Ivanovich-Before-the-rain-pos29bw.jpg

  Перед дождём. 1954

• Ovchinnikov-Vladimir-Ivanovich-Saint-George-Cathedral-in-Old-Ladoga-rim35bw.jpg

  Храм Георгия в Старой Ладоге. 1971

• Ovchinnikov-Vladimir-Ivanovich-Boats-in-the-night-pos25bw.jpg

  Каспий. Суда ночью. 1958

• Ovchinnikov-Vladimir-Ivanovich-Old-Ladoga-Spring-is-on-the-way-7win54bw.jpg

  Весна идёт. 1972

• Ovchinnikov-Vladimir-Ivanovich-At-the-Volga-river-ovc03bw.jpg

  На Волге. 1975

Выставки

Выставки с участием Владимира Ивановича Овчинникова  

• 1951 (Ленинград): Выставка произведений ленинградских художников 1951 года.
• 1954 (Ленинград): Выставка произведений ленинградских художников в Государственном Русском музее.
• 1956 (Ленинград): Осенняя выставка произведений ленинградских художников 1956 года.
• 1957 (Ленинград): 1917—1957. Юбилейная выставка произведений ленинградских художников, посвящённая 40-летию Великой Октябрьской социалистической революции.
• 1957 (Москва): Всесоюзная художественная выставка, посвящённая 40-летию Великой Октябрьской социалистической революции
• 1958 (Ленинград): Осенняя выставка произведений ленинградских художников 1958 года
• 1960 (Ленинград): Выставка произведений ленинградских художников в Государственном Русском музее.
• 1960 (Москва): Советская Россия. Республиканская художественная выставка.
• 1961 (Ленинград): Выставка произведений ленинградских художников 1961 года.
• 1962 (Ленинград): Осенняя выставка произведений ленинградских художников 1962 года.
• 1964 (Ленинград): Ленинград. Зональная выставка произведений ленинградских художников 1964 года.
• 1965 (Москва): Советская Россия. Вторая Республиканская художественная выставка 1965 года.
• 1968 (Ленинград): Осенняя выставка произведений ленинградских художников 1968 года.
• 1973 (Ленинград): Осенняя выставка произведений ленинградских художников 1973 года.
• 1974 (Ленинград): Весенняя выставка произведений ленинградских художников 1974 года.
• 1975 (Ленинград): Наш современник. Зональная выставка ленинградских художников 1975 года.
• 1976 (Ленинград): Портрет современника. Пятая выставка ленинградских художников 1976 года.
• 1976 (Москва): Изобразительное искусство Ленинграда. Ретроспективная выставка произведений ленинградских художников.
• 1977 (Ленинград): Выставка произведений ленинградских художников, посвящённая 60-летию Великого Октября.
• 1980 (Ленинград): Зональная выставка произведений ленинградских художников 1980 года.
• 1985 (Ленинград): 40 лет Великой победы. Выставка произведений ленинградских художников — ветеранов Великой Отечественной войны.
• 1994 (Санкт-Петербург): Выставка «Ленинградские художники. Живопись 1950—1980 годов» в залах Санкт-Петербургского Союза художников.
• 1994 (Санкт-Петербург): Выставка «Этюд в творчестве ленинградских художников 1940—1980 годов» в Мемориальном музее Н. А. Некрасова.
• 1995 (Санкт-Петербург): Выставка «Лирика в произведениях художников военного поколения. Живопись. Графика» в Мемориальном музее Н. А. Некрасова.
• 1996 (Санкт-Петербург): Выставка «Живопись 1940—1990 годов. Ленинградская школа» в Мемориальном музее Н. А. Некрасова.

Источники

• Владимир Иванович Овчинников. Выставка произведений: Каталог. — Л.: Художник РСФСР, 1984.
• Выставки советского изобразительного искусства: Справочник. — М., Советский художник, 1981. — Т. 5: 1954—1958 гг. — С. 27, 121, 259, 376, 386, 420, 549, 572.
• Данилова А. Становление ленинградской школы живописи и её художественные традиции // Петербургские искусствоведческие тетради. — СПб., 2011. — Вып. 21. — С. 94—105.
• Иванов С. Владимир Овчинников в воспоминаниях современников. К 100-летию со дня рождения // Петербургские искусствоведческие тетради. — СПб., 2011. — Вып. 21. — С. 46-53.
• Иванов С. В. Овчинников Владимир Иванович // Страницы памяти. Справочно-биографический сборник. 1941—1945. Художники Санкт-Петербургского (Ленинградского) Союза художников — ветераны Великой Отечественной войны. — СПб.: Петрополис, 2014. — Кн. 2. — С. 142—144.
• Неизвестный соцреализм. Ленинградская школа = Unknown socialist realism. The Leningrad school : [альбом / Сост.: С. В. Иванов]. — СПб.: НП-Принт, 2007. — 447 с. — ISBN 5-901724-21-6. ISBN 978-5-901724-21-7.
• Никифоровская И. Итоги большой творческой работы // Вечерний Ленинград. — 1957, 10 октября.
• Передвижная выставка произведений ленинградских художников: Каталог. — Мурманск: ЛССХ, 1957.
• Передвижная выставка произведений советских художников 1956 года: Каталог. — М.: Оргкомитет Союза советских художников, 1956.
• Пышный И. Ленинградская живописная школа. Соцреализм 1930—1980. Некоторые имена. — СПб.: Коломенская верста, 2008. ISBN 978-5-91555-005-5.
• Справочник членов Ленинградской организации Союза художников РСФСР. — Л.: Художник РСФСР, 1972. — С. 39.
• Центральный Государственный Архив литературы и искусства. — СПб. — Ф.78. Оп.5. Д.156.
• 60 лет Великого Октября. Республиканская выставка произведений художников РСФСР. — М.: Советский художник, 1977. — С. 27.
• Bown V. C. A Dictionary of Twentieth Century Russian And Soviet Painters. 1900 — 1980s. — London: Izomar Limited, 1998.
• L' Ecole de Leningrad: Catalogue. — Paris: Drouot Richelieu. — 1990, 12 Mars. — Р. 62-63.
• Peinture Russe: Catalogue. — Paris: Drouot Richelieu. — 1991, 18 Fevrier. — Р. 7, 29-30.
• Les Saisons Russes: Catalogue. — Paris: Drouot Richelieu. — 1993, 29 Novembre. — Р. 41.

См. также

• Изобразительное искусство Ленинграда
• Пейзажная живопись в изобразительном искусстве Ленинграда
• Ленинградский Союз художников
• Список живописцев Ленинградского Союза художников
• Список выставок ленинградских художников
• Картина «Весна идёт» В. И. Овчинникова
• Дом Творчества художников «Старая Ладога»

Ссылки

• [leningradartist.com/bio/o_rus.htm#10 Владимир Иванович Овчинников] на сайте [www.leningradartist.com/index_r.html «Неизвестный соцреализм. Поиски и открытия»]

Отрывок, характеризующий Овчинников, Владимир Иванович

Он поглядел на часы. Было еще только четыре часа. Спать не хотелось, пунш был допит, и делать все таки было нечего. Он встал, прошелся взад и вперед, надел теплый сюртук и шляпу и вышел из палатки. Ночь была темная и сырая; чуть слышная сырость падала сверху. Костры не ярко горели вблизи, во французской гвардии, и далеко сквозь дым блестели по русской линии. Везде было тихо, и ясно слышались шорох и топот начавшегося уже движения французских войск для занятия позиции.
Наполеон прошелся перед палаткой, посмотрел на огни, прислушался к топоту и, проходя мимо высокого гвардейца в мохнатой шапке, стоявшего часовым у его палатки и, как черный столб, вытянувшегося при появлении императора, остановился против него.
– С которого года в службе? – спросил он с той привычной аффектацией грубой и ласковой воинственности, с которой он всегда обращался с солдатами. Солдат отвечал ему.
– Ah! un des vieux! [А! из стариков!] Получили рис в полк?
– Получили, ваше величество.
Наполеон кивнул головой и отошел от него.

В половине шестого Наполеон верхом ехал к деревне Шевардину.
Начинало светать, небо расчистило, только одна туча лежала на востоке. Покинутые костры догорали в слабом свете утра.
Вправо раздался густой одинокий пушечный выстрел, пронесся и замер среди общей тишины. Прошло несколько минут. Раздался второй, третий выстрел, заколебался воздух; четвертый, пятый раздались близко и торжественно где то справа.
Еще не отзвучали первые выстрелы, как раздались еще другие, еще и еще, сливаясь и перебивая один другой.
Наполеон подъехал со свитой к Шевардинскому редуту и слез с лошади. Игра началась.


Вернувшись от князя Андрея в Горки, Пьер, приказав берейтору приготовить лошадей и рано утром разбудить его, тотчас же заснул за перегородкой, в уголке, который Борис уступил ему.
Когда Пьер совсем очнулся на другое утро, в избе уже никого не было. Стекла дребезжали в маленьких окнах. Берейтор стоял, расталкивая его.
– Ваше сиятельство, ваше сиятельство, ваше сиятельство… – упорно, не глядя на Пьера и, видимо, потеряв надежду разбудить его, раскачивая его за плечо, приговаривал берейтор.
– Что? Началось? Пора? – заговорил Пьер, проснувшись.
– Изволите слышать пальбу, – сказал берейтор, отставной солдат, – уже все господа повышли, сами светлейшие давно проехали.
Пьер поспешно оделся и выбежал на крыльцо. На дворе было ясно, свежо, росисто и весело. Солнце, только что вырвавшись из за тучи, заслонявшей его, брызнуло до половины переломленными тучей лучами через крыши противоположной улицы, на покрытую росой пыль дороги, на стены домов, на окна забора и на лошадей Пьера, стоявших у избы. Гул пушек яснее слышался на дворе. По улице прорысил адъютант с казаком.
– Пора, граф, пора! – прокричал адъютант.
Приказав вести за собой лошадь, Пьер пошел по улице к кургану, с которого он вчера смотрел на поле сражения. На кургане этом была толпа военных, и слышался французский говор штабных, и виднелась седая голова Кутузова с его белой с красным околышем фуражкой и седым затылком, утонувшим в плечи. Кутузов смотрел в трубу вперед по большой дороге.
Войдя по ступенькам входа на курган, Пьер взглянул впереди себя и замер от восхищенья перед красотою зрелища. Это была та же панорама, которою он любовался вчера с этого кургана; но теперь вся эта местность была покрыта войсками и дымами выстрелов, и косые лучи яркого солнца, поднимавшегося сзади, левее Пьера, кидали на нее в чистом утреннем воздухе пронизывающий с золотым и розовым оттенком свет и темные, длинные тени. Дальние леса, заканчивающие панораму, точно высеченные из какого то драгоценного желто зеленого камня, виднелись своей изогнутой чертой вершин на горизонте, и между ними за Валуевым прорезывалась большая Смоленская дорога, вся покрытая войсками. Ближе блестели золотые поля и перелески. Везде – спереди, справа и слева – виднелись войска. Все это было оживленно, величественно и неожиданно; но то, что более всего поразило Пьера, – это был вид самого поля сражения, Бородина и лощины над Колочею по обеим сторонам ее.
Над Колочею, в Бородине и по обеим сторонам его, особенно влево, там, где в болотистых берегах Во йна впадает в Колочу, стоял тот туман, который тает, расплывается и просвечивает при выходе яркого солнца и волшебно окрашивает и очерчивает все виднеющееся сквозь него. К этому туману присоединялся дым выстрелов, и по этому туману и дыму везде блестели молнии утреннего света – то по воде, то по росе, то по штыкам войск, толпившихся по берегам и в Бородине. Сквозь туман этот виднелась белая церковь, кое где крыши изб Бородина, кое где сплошные массы солдат, кое где зеленые ящики, пушки. И все это двигалось или казалось движущимся, потому что туман и дым тянулись по всему этому пространству. Как в этой местности низов около Бородина, покрытых туманом, так и вне его, выше и особенно левее по всей линии, по лесам, по полям, в низах, на вершинах возвышений, зарождались беспрестанно сами собой, из ничего, пушечные, то одинокие, то гуртовые, то редкие, то частые клубы дымов, которые, распухая, разрастаясь, клубясь, сливаясь, виднелись по всему этому пространству.
Эти дымы выстрелов и, странно сказать, звуки их производили главную красоту зрелища.
Пуфф! – вдруг виднелся круглый, плотный, играющий лиловым, серым и молочно белым цветами дым, и бумм! – раздавался через секунду звук этого дыма.
«Пуф пуф» – поднимались два дыма, толкаясь и сливаясь; и «бум бум» – подтверждали звуки то, что видел глаз.
Пьер оглядывался на первый дым, который он оставил округлым плотным мячиком, и уже на месте его были шары дыма, тянущегося в сторону, и пуф… (с остановкой) пуф пуф – зарождались еще три, еще четыре, и на каждый, с теми же расстановками, бум… бум бум бум – отвечали красивые, твердые, верные звуки. Казалось то, что дымы эти бежали, то, что они стояли, и мимо них бежали леса, поля и блестящие штыки. С левой стороны, по полям и кустам, беспрестанно зарождались эти большие дымы с своими торжественными отголосками, и ближе еще, по низам и лесам, вспыхивали маленькие, не успевавшие округляться дымки ружей и точно так же давали свои маленькие отголоски. Трах та та тах – трещали ружья хотя и часто, но неправильно и бедно в сравнении с орудийными выстрелами.
Пьеру захотелось быть там, где были эти дымы, эти блестящие штыки и пушки, это движение, эти звуки. Он оглянулся на Кутузова и на его свиту, чтобы сверить свое впечатление с другими. Все точно так же, как и он, и, как ему казалось, с тем же чувством смотрели вперед, на поле сражения. На всех лицах светилась теперь та скрытая теплота (chaleur latente) чувства, которое Пьер замечал вчера и которое он понял совершенно после своего разговора с князем Андреем.
– Поезжай, голубчик, поезжай, Христос с тобой, – говорил Кутузов, не спуская глаз с поля сражения, генералу, стоявшему подле него.
Выслушав приказание, генерал этот прошел мимо Пьера, к сходу с кургана.
– К переправе! – холодно и строго сказал генерал в ответ на вопрос одного из штабных, куда он едет. «И я, и я», – подумал Пьер и пошел по направлению за генералом.
Генерал садился на лошадь, которую подал ему казак. Пьер подошел к своему берейтору, державшему лошадей. Спросив, которая посмирнее, Пьер взлез на лошадь, схватился за гриву, прижал каблуки вывернутых ног к животу лошади и, чувствуя, что очки его спадают и что он не в силах отвести рук от гривы и поводьев, поскакал за генералом, возбуждая улыбки штабных, с кургана смотревших на него.


Генерал, за которым скакал Пьер, спустившись под гору, круто повернул влево, и Пьер, потеряв его из вида, вскакал в ряды пехотных солдат, шедших впереди его. Он пытался выехать из них то вправо, то влево; но везде были солдаты, с одинаково озабоченными лицами, занятыми каким то невидным, но, очевидно, важным делом. Все с одинаково недовольно вопросительным взглядом смотрели на этого толстого человека в белой шляпе, неизвестно для чего топчущего их своею лошадью.
– Чего ездит посерёд батальона! – крикнул на него один. Другой толконул прикладом его лошадь, и Пьер, прижавшись к луке и едва удерживая шарахнувшуюся лошадь, выскакал вперед солдат, где было просторнее.
Впереди его был мост, а у моста, стреляя, стояли другие солдаты. Пьер подъехал к ним. Сам того не зная, Пьер заехал к мосту через Колочу, который был между Горками и Бородиным и который в первом действии сражения (заняв Бородино) атаковали французы. Пьер видел, что впереди его был мост и что с обеих сторон моста и на лугу, в тех рядах лежащего сена, которые он заметил вчера, в дыму что то делали солдаты; но, несмотря на неумолкающую стрельбу, происходившую в этом месте, он никак не думал, что тут то и было поле сражения. Он не слыхал звуков пуль, визжавших со всех сторон, и снарядов, перелетавших через него, не видал неприятеля, бывшего на той стороне реки, и долго не видал убитых и раненых, хотя многие падали недалеко от него. С улыбкой, не сходившей с его лица, он оглядывался вокруг себя.
– Что ездит этот перед линией? – опять крикнул на него кто то.
– Влево, вправо возьми, – кричали ему. Пьер взял вправо и неожиданно съехался с знакомым ему адъютантом генерала Раевского. Адъютант этот сердито взглянул на Пьера, очевидно, сбираясь тоже крикнуть на него, но, узнав его, кивнул ему головой.
– Вы как тут? – проговорил он и поскакал дальше.
Пьер, чувствуя себя не на своем месте и без дела, боясь опять помешать кому нибудь, поскакал за адъютантом.
– Это здесь, что же? Можно мне с вами? – спрашивал он.
– Сейчас, сейчас, – отвечал адъютант и, подскакав к толстому полковнику, стоявшему на лугу, что то передал ему и тогда уже обратился к Пьеру.
– Вы зачем сюда попали, граф? – сказал он ему с улыбкой. – Все любопытствуете?
– Да, да, – сказал Пьер. Но адъютант, повернув лошадь, ехал дальше.
– Здесь то слава богу, – сказал адъютант, – но на левом фланге у Багратиона ужасная жарня идет.
– Неужели? – спросил Пьер. – Это где же?
– Да вот поедемте со мной на курган, от нас видно. А у нас на батарее еще сносно, – сказал адъютант. – Что ж, едете?
– Да, я с вами, – сказал Пьер, глядя вокруг себя и отыскивая глазами своего берейтора. Тут только в первый раз Пьер увидал раненых, бредущих пешком и несомых на носилках. На том самом лужке с пахучими рядами сена, по которому он проезжал вчера, поперек рядов, неловко подвернув голову, неподвижно лежал один солдат с свалившимся кивером. – А этого отчего не подняли? – начал было Пьер; но, увидав строгое лицо адъютанта, оглянувшегося в ту же сторону, он замолчал.
Пьер не нашел своего берейтора и вместе с адъютантом низом поехал по лощине к кургану Раевского. Лошадь Пьера отставала от адъютанта и равномерно встряхивала его.
– Вы, видно, не привыкли верхом ездить, граф? – спросил адъютант.
– Нет, ничего, но что то она прыгает очень, – с недоуменьем сказал Пьер.
– Ээ!.. да она ранена, – сказал адъютант, – правая передняя, выше колена. Пуля, должно быть. Поздравляю, граф, – сказал он, – le bapteme de feu [крещение огнем].
Проехав в дыму по шестому корпусу, позади артиллерии, которая, выдвинутая вперед, стреляла, оглушая своими выстрелами, они приехали к небольшому лесу. В лесу было прохладно, тихо и пахло осенью. Пьер и адъютант слезли с лошадей и пешком вошли на гору.
– Здесь генерал? – спросил адъютант, подходя к кургану.
– Сейчас были, поехали сюда, – указывая вправо, отвечали ему.
Адъютант оглянулся на Пьера, как бы не зная, что ему теперь с ним делать.
– Не беспокойтесь, – сказал Пьер. – Я пойду на курган, можно?
– Да пойдите, оттуда все видно и не так опасно. А я заеду за вами.
Пьер пошел на батарею, и адъютант поехал дальше. Больше они не видались, и уже гораздо после Пьер узнал, что этому адъютанту в этот день оторвало руку.
Курган, на который вошел Пьер, был то знаменитое (потом известное у русских под именем курганной батареи, или батареи Раевского, а у французов под именем la grande redoute, la fatale redoute, la redoute du centre [большого редута, рокового редута, центрального редута] место, вокруг которого положены десятки тысяч людей и которое французы считали важнейшим пунктом позиции.
Редут этот состоял из кургана, на котором с трех сторон были выкопаны канавы. В окопанном канавами место стояли десять стрелявших пушек, высунутых в отверстие валов.
В линию с курганом стояли с обеих сторон пушки, тоже беспрестанно стрелявшие. Немного позади пушек стояли пехотные войска. Входя на этот курган, Пьер никак не думал, что это окопанное небольшими канавами место, на котором стояло и стреляло несколько пушек, было самое важное место в сражении.
Пьеру, напротив, казалось, что это место (именно потому, что он находился на нем) было одно из самых незначительных мест сражения.
Войдя на курган, Пьер сел в конце канавы, окружающей батарею, и с бессознательно радостной улыбкой смотрел на то, что делалось вокруг него. Изредка Пьер все с той же улыбкой вставал и, стараясь не помешать солдатам, заряжавшим и накатывавшим орудия, беспрестанно пробегавшим мимо него с сумками и зарядами, прохаживался по батарее. Пушки с этой батареи беспрестанно одна за другой стреляли, оглушая своими звуками и застилая всю окрестность пороховым дымом.
В противность той жуткости, которая чувствовалась между пехотными солдатами прикрытия, здесь, на батарее, где небольшое количество людей, занятых делом, бело ограничено, отделено от других канавой, – здесь чувствовалось одинаковое и общее всем, как бы семейное оживление.
Появление невоенной фигуры Пьера в белой шляпе сначала неприятно поразило этих людей. Солдаты, проходя мимо его, удивленно и даже испуганно косились на его фигуру. Старший артиллерийский офицер, высокий, с длинными ногами, рябой человек, как будто для того, чтобы посмотреть на действие крайнего орудия, подошел к Пьеру и любопытно посмотрел на него.
Молоденький круглолицый офицерик, еще совершенный ребенок, очевидно, только что выпущенный из корпуса, распоряжаясь весьма старательно порученными ему двумя пушками, строго обратился к Пьеру.
– Господин, позвольте вас попросить с дороги, – сказал он ему, – здесь нельзя.
Солдаты неодобрительно покачивали головами, глядя на Пьера. Но когда все убедились, что этот человек в белой шляпе не только не делал ничего дурного, но или смирно сидел на откосе вала, или с робкой улыбкой, учтиво сторонясь перед солдатами, прохаживался по батарее под выстрелами так же спокойно, как по бульвару, тогда понемногу чувство недоброжелательного недоуменья к нему стало переходить в ласковое и шутливое участие, подобное тому, которое солдаты имеют к своим животным: собакам, петухам, козлам и вообще животным, живущим при воинских командах. Солдаты эти сейчас же мысленно приняли Пьера в свою семью, присвоили себе и дали ему прозвище. «Наш барин» прозвали его и про него ласково смеялись между собой.
Одно ядро взрыло землю в двух шагах от Пьера. Он, обчищая взбрызнутую ядром землю с платья, с улыбкой оглянулся вокруг себя.
– И как это вы не боитесь, барин, право! – обратился к Пьеру краснорожий широкий солдат, оскаливая крепкие белые зубы.
– А ты разве боишься? – спросил Пьер.
– А то как же? – отвечал солдат. – Ведь она не помилует. Она шмякнет, так кишки вон. Нельзя не бояться, – сказал он, смеясь.
Несколько солдат с веселыми и ласковыми лицами остановились подле Пьера. Они как будто не ожидали того, чтобы он говорил, как все, и это открытие обрадовало их.
– Наше дело солдатское. А вот барин, так удивительно. Вот так барин!
– По местам! – крикнул молоденький офицер на собравшихся вокруг Пьера солдат. Молоденький офицер этот, видимо, исполнял свою должность в первый или во второй раз и потому с особенной отчетливостью и форменностью обращался и с солдатами и с начальником.
Перекатная пальба пушек и ружей усиливалась по всему полю, в особенности влево, там, где были флеши Багратиона, но из за дыма выстрелов с того места, где был Пьер, нельзя было почти ничего видеть. Притом, наблюдения за тем, как бы семейным (отделенным от всех других) кружком людей, находившихся на батарее, поглощали все внимание Пьера. Первое его бессознательно радостное возбуждение, произведенное видом и звуками поля сражения, заменилось теперь, в особенности после вида этого одиноко лежащего солдата на лугу, другим чувством. Сидя теперь на откосе канавы, он наблюдал окружавшие его лица.
К десяти часам уже человек двадцать унесли с батареи; два орудия были разбиты, чаще и чаще на батарею попадали снаряды и залетали, жужжа и свистя, дальние пули. Но люди, бывшие на батарее, как будто не замечали этого; со всех сторон слышался веселый говор и шутки.
– Чиненка! – кричал солдат на приближающуюся, летевшую со свистом гранату. – Не сюда! К пехотным! – с хохотом прибавлял другой, заметив, что граната перелетела и попала в ряды прикрытия.
– Что, знакомая? – смеялся другой солдат на присевшего мужика под пролетевшим ядром.
Несколько солдат собрались у вала, разглядывая то, что делалось впереди.
– И цепь сняли, видишь, назад прошли, – говорили они, указывая через вал.
– Свое дело гляди, – крикнул на них старый унтер офицер. – Назад прошли, значит, назади дело есть. – И унтер офицер, взяв за плечо одного из солдат, толкнул его коленкой. Послышался хохот.
– К пятому орудию накатывай! – кричали с одной стороны.
– Разом, дружнее, по бурлацки, – слышались веселые крики переменявших пушку.
– Ай, нашему барину чуть шляпку не сбила, – показывая зубы, смеялся на Пьера краснорожий шутник. – Эх, нескладная, – укоризненно прибавил он на ядро, попавшее в колесо и ногу человека.
– Ну вы, лисицы! – смеялся другой на изгибающихся ополченцев, входивших на батарею за раненым.
– Аль не вкусна каша? Ах, вороны, заколянились! – кричали на ополченцев, замявшихся перед солдатом с оторванной ногой.
– Тое кое, малый, – передразнивали мужиков. – Страсть не любят.
Пьер замечал, как после каждого попавшего ядра, после каждой потери все более и более разгоралось общее оживление.
Как из придвигающейся грозовой тучи, чаще и чаще, светлее и светлее вспыхивали на лицах всех этих людей (как бы в отпор совершающегося) молнии скрытого, разгорающегося огня.
Пьер не смотрел вперед на поле сражения и не интересовался знать о том, что там делалось: он весь был поглощен в созерцание этого, все более и более разгорающегося огня, который точно так же (он чувствовал) разгорался и в его душе.
В десять часов пехотные солдаты, бывшие впереди батареи в кустах и по речке Каменке, отступили. С батареи видно было, как они пробегали назад мимо нее, неся на ружьях раненых. Какой то генерал со свитой вошел на курган и, поговорив с полковником, сердито посмотрев на Пьера, сошел опять вниз, приказав прикрытию пехоты, стоявшему позади батареи, лечь, чтобы менее подвергаться выстрелам. Вслед за этим в рядах пехоты, правее батареи, послышался барабан, командные крики, и с батареи видно было, как ряды пехоты двинулись вперед.
Пьер смотрел через вал. Одно лицо особенно бросилось ему в глаза. Это был офицер, который с бледным молодым лицом шел задом, неся опущенную шпагу, и беспокойно оглядывался.
Ряды пехотных солдат скрылись в дыму, послышался их протяжный крик и частая стрельба ружей. Через несколько минут толпы раненых и носилок прошли оттуда. На батарею еще чаще стали попадать снаряды. Несколько человек лежали неубранные. Около пушек хлопотливее и оживленнее двигались солдаты. Никто уже не обращал внимания на Пьера. Раза два на него сердито крикнули за то, что он был на дороге. Старший офицер, с нахмуренным лицом, большими, быстрыми шагами переходил от одного орудия к другому. Молоденький офицерик, еще больше разрумянившись, еще старательнее командовал солдатами. Солдаты подавали заряды, поворачивались, заряжали и делали свое дело с напряженным щегольством. Они на ходу подпрыгивали, как на пружинах.
Грозовая туча надвинулась, и ярко во всех лицах горел тот огонь, за разгоранием которого следил Пьер. Он стоял подле старшего офицера. Молоденький офицерик подбежал, с рукой к киверу, к старшему.
– Имею честь доложить, господин полковник, зарядов имеется только восемь, прикажете ли продолжать огонь? – спросил он.
– Картечь! – не отвечая, крикнул старший офицер, смотревший через вал.
Вдруг что то случилось; офицерик ахнул и, свернувшись, сел на землю, как на лету подстреленная птица. Все сделалось странно, неясно и пасмурно в глазах Пьера.
Одно за другим свистели ядра и бились в бруствер, в солдат, в пушки. Пьер, прежде не слыхавший этих звуков, теперь только слышал одни эти звуки. Сбоку батареи, справа, с криком «ура» бежали солдаты не вперед, а назад, как показалось Пьеру.
Ядро ударило в самый край вала, перед которым стоял Пьер, ссыпало землю, и в глазах его мелькнул черный мячик, и в то же мгновенье шлепнуло во что то. Ополченцы, вошедшие было на батарею, побежали назад.
– Все картечью! – кричал офицер.
Унтер офицер подбежал к старшему офицеру и испуганным шепотом (как за обедом докладывает дворецкий хозяину, что нет больше требуемого вина) сказал, что зарядов больше не было.
– Разбойники, что делают! – закричал офицер, оборачиваясь к Пьеру. Лицо старшего офицера было красно и потно, нахмуренные глаза блестели. – Беги к резервам, приводи ящики! – крикнул он, сердито обходя взглядом Пьера и обращаясь к своему солдату.
– Я пойду, – сказал Пьер. Офицер, не отвечая ему, большими шагами пошел в другую сторону.
– Не стрелять… Выжидай! – кричал он.
Солдат, которому приказано было идти за зарядами, столкнулся с Пьером.
– Эх, барин, не место тебе тут, – сказал он и побежал вниз. Пьер побежал за солдатом, обходя то место, на котором сидел молоденький офицерик.
Одно, другое, третье ядро пролетало над ним, ударялось впереди, с боков, сзади. Пьер сбежал вниз. «Куда я?» – вдруг вспомнил он, уже подбегая к зеленым ящикам. Он остановился в нерешительности, идти ему назад или вперед. Вдруг страшный толчок откинул его назад, на землю. В то же мгновенье блеск большого огня осветил его, и в то же мгновенье раздался оглушающий, зазвеневший в ушах гром, треск и свист.
Пьер, очнувшись, сидел на заду, опираясь руками о землю; ящика, около которого он был, не было; только валялись зеленые обожженные доски и тряпки на выжженной траве, и лошадь, трепля обломками оглобель, проскакала от него, а другая, так же как и сам Пьер, лежала на земле и пронзительно, протяжно визжала.


Пьер, не помня себя от страха, вскочил и побежал назад на батарею, как на единственное убежище от всех ужасов, окружавших его.
В то время как Пьер входил в окоп, он заметил, что на батарее выстрелов не слышно было, но какие то люди что то делали там. Пьер не успел понять того, какие это были люди. Он увидел старшего полковника, задом к нему лежащего на валу, как будто рассматривающего что то внизу, и видел одного, замеченного им, солдата, который, прорываясь вперед от людей, державших его за руку, кричал: «Братцы!» – и видел еще что то странное.
Но он не успел еще сообразить того, что полковник был убит, что кричавший «братцы!» был пленный, что в глазах его был заколон штыком в спину другой солдат. Едва он вбежал в окоп, как худощавый, желтый, с потным лицом человек в синем мундире, со шпагой в руке, набежал на него, крича что то. Пьер, инстинктивно обороняясь от толчка, так как они, не видав, разбежались друг против друга, выставил руки и схватил этого человека (это был французский офицер) одной рукой за плечо, другой за гордо. Офицер, выпустив шпагу, схватил Пьера за шиворот.
Несколько секунд они оба испуганными глазами смотрели на чуждые друг другу лица, и оба были в недоумении о том, что они сделали и что им делать. «Я ли взят в плен или он взят в плен мною? – думал каждый из них. Но, очевидно, французский офицер более склонялся к мысли, что в плен взят он, потому что сильная рука Пьера, движимая невольным страхом, все крепче и крепче сжимала его горло. Француз что то хотел сказать, как вдруг над самой головой их низко и страшно просвистело ядро, и Пьеру показалось, что голова французского офицера оторвана: так быстро он согнул ее.
Пьер тоже нагнул голову и отпустил руки. Не думая более о том, кто кого взял в плен, француз побежал назад на батарею, а Пьер под гору, спотыкаясь на убитых и раненых, которые, казалось ему, ловят его за ноги. Но не успел он сойти вниз, как навстречу ему показались плотные толпы бегущих русских солдат, которые, падая, спотыкаясь и крича, весело и бурно бежали на батарею. (Это была та атака, которую себе приписывал Ермолов, говоря, что только его храбрости и счастью возможно было сделать этот подвиг, и та атака, в которой он будто бы кидал на курган Георгиевские кресты, бывшие у него в кармане.)
Французы, занявшие батарею, побежали. Наши войска с криками «ура» так далеко за батарею прогнали французов, что трудно было остановить их.
С батареи свезли пленных, в том числе раненого французского генерала, которого окружили офицеры. Толпы раненых, знакомых и незнакомых Пьеру, русских и французов, с изуродованными страданием лицами, шли, ползли и на носилках неслись с батареи. Пьер вошел на курган, где он провел более часа времени, и из того семейного кружка, который принял его к себе, он не нашел никого. Много было тут мертвых, незнакомых ему. Но некоторых он узнал. Молоденький офицерик сидел, все так же свернувшись, у края вала, в луже крови. Краснорожий солдат еще дергался, но его не убирали.