Медведь в мифологии коми

Ош
Мифология:	Коми
Толкование имени:	медведь
Пол:	мужской
Местность:	Коми-пермяцкий регион

Для термина «Ош» см. также другие значения.

Медведь (на коми — oš, ош) — один из ключевых персонажей в мифологии финно-угров в целом и народов коми в частности. В мифологии сверхъестественное существо, сильное, обладающее разумом.

Роль в мифологии

Считалось, что Ош в начале времён обитал на небе и был сыном могучего демиурга Ена, но, будучи очарован земной пищей — горохом, спустился на землю по гороховому стеблю и стал жить на земле.

Находясь на небе, он увидел на земле женщину, которая уронила половинку горошины. Не удержавшись, он слез на землю и съел её. Демиург разгневался на него и оставил жить на земле.

Медведь обладал свойствами шаманского перевоплощения. Он мог превращаться в человека, выполнив ритуал переката через медвежью шкуру. Так же поступали колдуны-оборотни.

Считалось, что единственным признаком различия человека от Оша является его большой палец на кистях. Коми-зырянский миф говорит о том, что Ош попросил у своего отца Ена дать ему большой палец. Ен согласился, однако он поставил условие, что, если он наградит им Оша, то собаке придётся дать лук и стрелы, а человеку крылья.

У христианизированных коми Ош обратился с подобной просьбой к Николе-угоднику и, аналогично первому варианту мифа, получил аргументированный отказ. Взамен Ош получил право осенью чувствовать себя полным хозяином в лесу.

Ош был как положительным героем, так и отрицательным. Чёрный медведь у коми являлся символом смерти.

Ритуал охоты у коми

В некоторых районах современной Республики Коми и Пермского края мясо медведя считалось пеж — нечистым. Его не следовало употреблять в пищу, видимо, из-за мифического сходства между человеком и медведем. Считалось даже, что Ош способен воспринимать человеческую речь. Таким образом, его стоило просить о том, чтобы он не разорял ульи и охотничьи места.

Однако ему приносили жертву в надежде на удачную охоту на других представителей фауны.

Перед охотой ему варили сладкую кашу из ржаной муки и оставляли её на ночь перед охотничьим срубом. Если котелок с кашей оказывался утром пуст, то охота будет удачной.

Если же Оша приходилось убивать целенаправленно, то нужно было клятвенно извиниться перед ним в том, что не охотники виновны в его смерти, а «русская пищаль». В подбитого Оша не следовало стрелять дважды, так как он оживал даже при смертельной ране. Сердце первого убитого Оша наполняло молодого охотника силой и отвагой. Существовало поверье, что охота на сорокового Оша особенно опасна.

Убитому Ошу удаляли когти и зубы, голову хоронили, приговаривая ритуальные слова: «Хороним тебя вниз головой. Не придёшь больше сюда».

Кроме того, подкинутые под остов дома кости Оша сулили хозяину много проблем. Зубы Оша, напротив, считались амулетом, оберегающим от ревматизма и порчи.

У охотников, лесорубов и прочих «лесных» профессий Ош считался ипостасью лесного хозяина Ворсы.

Зафиксированный ритуал охоты этнографом Сидоровым А. С.

В 20-х годах XX века Сидорову А. С. удалось зафиксировать целый комплекс сакральных ритуалов при охоте на медведя в одном из печорских сёл.

Подбор охотников на Оша происходил в глубокой тайне от женщин и детей. Охотник-организатор приходил в сумерках к наиболее опытным охотникам со словами: «Я куда-то собрался идти, вы идёте со мной или нет?». Если ему давали положительный ответ, местом сбора для охоты считалась та опушка, которая была ближе всего к логову медведя.

Одеждой для предприятия служило то бельё, в котором были охотники в момент принятия решения об охоте.

Имевшие незадолго до этого половые сношения мужчины обязаны были пойти в баню, чтобы пройти обряд очищения. После бани они детально обсуждали план охоты и действия при чрезвычайных обстоятельствах, так как во время охоты не позволялось произносить ни слова.

При отправлении на охоту следовало умыться в ближайшем источнике, либо символично оросить себя землёй, захватывая её горстями.

После убийства Оша вначале у него следовало удалить зубы и когти. Именно после этого ритуала медведь считался окончательно мёртвым. Затем снимали шкуру, отрезали голову. Голову и сердце нанизывали на кол и втыкали его на месте убийства Оша или прикрепляли на ближайшем к месту убийства дереве. Только сейчас снимался запрет радоваться удачной охоте, но, тем не менее, запрещалось восторгаться упитанностью добычи или её размерам.

У мёртвого Оша перерезали сухожилия. Там, где была отрезана голова, выкапывали яму, ориентированную с востока на запад. Если Ош находился в момент смерти не на земле, а, например, на дереве, то ту часть дерева, где покоилась голова, выпиливали. Голову Оша клали мордой вниз, произнося вышеприведённую ритуальную фразу, затем закапывали и покрывали мхом.

Некоторые коми-зыряне зарывали голову Оша в хлеву, так как считалось, что она отгоняет болезни и нечистую силу.

После окончания охоты все возвращались в деревню, поднося угощения руководителю охоты, могильщику и тем, кто был впервые на охоте.

Любовные похождения Оша

Среди коми очень популярны сказания о похищении Ошем женщин в целях супружеского сожительства. Позже он либо отпускает их, либо они сбегают сами. Нередко говорится о потомстве от Оша и похищенной женщины. В частности, коми-пермяцкий народный герой Кудым-Ош по фольклорной традиции происходил от отца Оша и его матери Пэвсин.

Существовало поверье, что беременной женщине стоило остерегаться ходить в лес, если она беременна будущим охотником, иначе Ош способен разорвать её чрево и вынуть плод.

Мифологемы об Оше

Этиологический миф о сотворении медведя

Согласно коми-пермяцкому мифу, Ен вдохнул жизнь в глиняные прообразы животных, в том числе и Оша. На следующий день он вылепил для них разнообразные хвосты и дал их им на примерку. Один Ош не мог решиться, какой себе взять и, в итоге, все хвосты расхватали. Ош очень расстроился. Тогда Ен выскреб последнюю глину, застрявшую между пальцами и сделал Ошу хвост. Оттого он и получился маленьким, но толстым.

Космогонический миф о сотворении земли

У коми-пермяков Ош являлся сотворителем земного рельефа. Земля в начале времён была ровной и плоской, но пришёл Ош и расцарапал её когтями так, что образовались болота и бугры, впадины и горы. У коми-зырян в аналогичном процессе участвовал также Земляной олень — вымерший мамонт. Их образы в пермском зверином стиле иногда совмещались, например, найдены бронзовые фигурки медведя с бивнем мамонта.

Связь с загробным миром

Ош представлен в пермском зверином стиле и как страж загробного мира. Он находится в самом низу композиции, над ним или на нём располагается человеческий череп. На изображениях о связи Оша с миром мёртвых присутствует мотив его следования против хода солнца. На спине он несёт человека. Это указывает о веровании коми о доставке души усопшего в мир мёртвых или же о путешествии шамана в хтонический загробный мир.

В поминальных плачах в метафоричной форме часто употреблялась:

• шкура Оша как занавеска на окнах;
• шкура Оша, расстеленная в переднем углу комнаты;
• усевшийся там же чёрный Ош.

См. также

• Ен
• Ворса
• Загробный мир коми
• Легенда о пермском медведе

Литература

• Петрухин В. Мифы финно-угров. — Астрель : АСТ : Транзиткнига, 2005. — С. 463.
• Сидоров А. С. Следы тотемических представлений в мировоззрении зырян//КМ, №1, 2. — Усть-Сысольск, 1924.
• Сидоров А. С. Памятники древности в пределах Коми края//КМ, №6. — Усть-Сысольск, 1926.

Ссылки

[www.sati.archaeology.nsc.ru/mifolog/myth/296.htm Мифология коми. Ош]

Отрывок, характеризующий Медведь в мифологии коми

– Помню, – сказал Николай. – Я помню, что я к тебе пришел потом и мне хотелось тебя утешить и, знаешь, совестно было. Ужасно мы смешные были. У меня тогда была игрушка болванчик и я его тебе отдать хотел. Ты помнишь?
– А помнишь ты, – сказала Наташа с задумчивой улыбкой, как давно, давно, мы еще совсем маленькие были, дяденька нас позвал в кабинет, еще в старом доме, а темно было – мы это пришли и вдруг там стоит…
– Арап, – докончил Николай с радостной улыбкой, – как же не помнить? Я и теперь не знаю, что это был арап, или мы во сне видели, или нам рассказывали.
– Он серый был, помнишь, и белые зубы – стоит и смотрит на нас…
– Вы помните, Соня? – спросил Николай…
– Да, да я тоже помню что то, – робко отвечала Соня…
– Я ведь спрашивала про этого арапа у папа и у мама, – сказала Наташа. – Они говорят, что никакого арапа не было. А ведь вот ты помнишь!
– Как же, как теперь помню его зубы.
– Как это странно, точно во сне было. Я это люблю.
– А помнишь, как мы катали яйца в зале и вдруг две старухи, и стали по ковру вертеться. Это было, или нет? Помнишь, как хорошо было?
– Да. А помнишь, как папенька в синей шубе на крыльце выстрелил из ружья. – Они перебирали улыбаясь с наслаждением воспоминания, не грустного старческого, а поэтического юношеского воспоминания, те впечатления из самого дальнего прошедшего, где сновидение сливается с действительностью, и тихо смеялись, радуясь чему то.
Соня, как и всегда, отстала от них, хотя воспоминания их были общие.
Соня не помнила многого из того, что они вспоминали, а и то, что она помнила, не возбуждало в ней того поэтического чувства, которое они испытывали. Она только наслаждалась их радостью, стараясь подделаться под нее.
Она приняла участие только в том, когда они вспоминали первый приезд Сони. Соня рассказала, как она боялась Николая, потому что у него на курточке были снурки, и ей няня сказала, что и ее в снурки зашьют.
– А я помню: мне сказали, что ты под капустою родилась, – сказала Наташа, – и помню, что я тогда не смела не поверить, но знала, что это не правда, и так мне неловко было.
Во время этого разговора из задней двери диванной высунулась голова горничной. – Барышня, петуха принесли, – шопотом сказала девушка.
– Не надо, Поля, вели отнести, – сказала Наташа.
В середине разговоров, шедших в диванной, Диммлер вошел в комнату и подошел к арфе, стоявшей в углу. Он снял сукно, и арфа издала фальшивый звук.
– Эдуард Карлыч, сыграйте пожалуста мой любимый Nocturiene мосье Фильда, – сказал голос старой графини из гостиной.
Диммлер взял аккорд и, обратясь к Наташе, Николаю и Соне, сказал: – Молодежь, как смирно сидит!
– Да мы философствуем, – сказала Наташа, на минуту оглянувшись, и продолжала разговор. Разговор шел теперь о сновидениях.
Диммлер начал играть. Наташа неслышно, на цыпочках, подошла к столу, взяла свечу, вынесла ее и, вернувшись, тихо села на свое место. В комнате, особенно на диване, на котором они сидели, было темно, но в большие окна падал на пол серебряный свет полного месяца.
– Знаешь, я думаю, – сказала Наташа шопотом, придвигаясь к Николаю и Соне, когда уже Диммлер кончил и всё сидел, слабо перебирая струны, видимо в нерешительности оставить, или начать что нибудь новое, – что когда так вспоминаешь, вспоминаешь, всё вспоминаешь, до того довоспоминаешься, что помнишь то, что было еще прежде, чем я была на свете…
– Это метампсикова, – сказала Соня, которая всегда хорошо училась и все помнила. – Египтяне верили, что наши души были в животных и опять пойдут в животных.
– Нет, знаешь, я не верю этому, чтобы мы были в животных, – сказала Наташа тем же шопотом, хотя музыка и кончилась, – а я знаю наверное, что мы были ангелами там где то и здесь были, и от этого всё помним…
– Можно мне присоединиться к вам? – сказал тихо подошедший Диммлер и подсел к ним.
– Ежели бы мы были ангелами, так за что же мы попали ниже? – сказал Николай. – Нет, это не может быть!
– Не ниже, кто тебе сказал, что ниже?… Почему я знаю, чем я была прежде, – с убеждением возразила Наташа. – Ведь душа бессмертна… стало быть, ежели я буду жить всегда, так я и прежде жила, целую вечность жила.
– Да, но трудно нам представить вечность, – сказал Диммлер, который подошел к молодым людям с кроткой презрительной улыбкой, но теперь говорил так же тихо и серьезно, как и они.
– Отчего же трудно представить вечность? – сказала Наташа. – Нынче будет, завтра будет, всегда будет и вчера было и третьего дня было…
– Наташа! теперь твой черед. Спой мне что нибудь, – послышался голос графини. – Что вы уселись, точно заговорщики.
– Мама! мне так не хочется, – сказала Наташа, но вместе с тем встала.
Всем им, даже и немолодому Диммлеру, не хотелось прерывать разговор и уходить из уголка диванного, но Наташа встала, и Николай сел за клавикорды. Как всегда, став на средину залы и выбрав выгоднейшее место для резонанса, Наташа начала петь любимую пьесу своей матери.
Она сказала, что ей не хотелось петь, но она давно прежде, и долго после не пела так, как она пела в этот вечер. Граф Илья Андреич из кабинета, где он беседовал с Митинькой, слышал ее пенье, и как ученик, торопящийся итти играть, доканчивая урок, путался в словах, отдавая приказания управляющему и наконец замолчал, и Митинька, тоже слушая, молча с улыбкой, стоял перед графом. Николай не спускал глаз с сестры, и вместе с нею переводил дыхание. Соня, слушая, думала о том, какая громадная разница была между ей и ее другом и как невозможно было ей хоть на сколько нибудь быть столь обворожительной, как ее кузина. Старая графиня сидела с счастливо грустной улыбкой и слезами на глазах, изредка покачивая головой. Она думала и о Наташе, и о своей молодости, и о том, как что то неестественное и страшное есть в этом предстоящем браке Наташи с князем Андреем.
Диммлер, подсев к графине и закрыв глаза, слушал.
– Нет, графиня, – сказал он наконец, – это талант европейский, ей учиться нечего, этой мягкости, нежности, силы…
– Ах! как я боюсь за нее, как я боюсь, – сказала графиня, не помня, с кем она говорит. Ее материнское чутье говорило ей, что чего то слишком много в Наташе, и что от этого она не будет счастлива. Наташа не кончила еще петь, как в комнату вбежал восторженный четырнадцатилетний Петя с известием, что пришли ряженые.
Наташа вдруг остановилась.
– Дурак! – закричала она на брата, подбежала к стулу, упала на него и зарыдала так, что долго потом не могла остановиться.
– Ничего, маменька, право ничего, так: Петя испугал меня, – говорила она, стараясь улыбаться, но слезы всё текли и всхлипывания сдавливали горло.
Наряженные дворовые, медведи, турки, трактирщики, барыни, страшные и смешные, принеся с собою холод и веселье, сначала робко жались в передней; потом, прячась один за другого, вытеснялись в залу; и сначала застенчиво, а потом всё веселее и дружнее начались песни, пляски, хоровые и святочные игры. Графиня, узнав лица и посмеявшись на наряженных, ушла в гостиную. Граф Илья Андреич с сияющей улыбкой сидел в зале, одобряя играющих. Молодежь исчезла куда то.
Через полчаса в зале между другими ряжеными появилась еще старая барыня в фижмах – это был Николай. Турчанка был Петя. Паяс – это был Диммлер, гусар – Наташа и черкес – Соня, с нарисованными пробочными усами и бровями.
После снисходительного удивления, неузнавания и похвал со стороны не наряженных, молодые люди нашли, что костюмы так хороши, что надо было их показать еще кому нибудь.
Николай, которому хотелось по отличной дороге прокатить всех на своей тройке, предложил, взяв с собой из дворовых человек десять наряженных, ехать к дядюшке.
– Нет, ну что вы его, старика, расстроите! – сказала графиня, – да и негде повернуться у него. Уж ехать, так к Мелюковым.
Мелюкова была вдова с детьми разнообразного возраста, также с гувернантками и гувернерами, жившая в четырех верстах от Ростовых.
– Вот, ma chere, умно, – подхватил расшевелившийся старый граф. – Давай сейчас наряжусь и поеду с вами. Уж я Пашету расшевелю.
Но графиня не согласилась отпустить графа: у него все эти дни болела нога. Решили, что Илье Андреевичу ехать нельзя, а что ежели Луиза Ивановна (m me Schoss) поедет, то барышням можно ехать к Мелюковой. Соня, всегда робкая и застенчивая, настоятельнее всех стала упрашивать Луизу Ивановну не отказать им.