Пай Соарес де Тавейрос

Пай Соарес де Тавейрос
Pai Soarez de Taveirós
Кантига No mundo nom me sei parelha — A 38, Песенник Ажуда
Дата рождения:	конец XIII — начало XIII века
Место рождения:	Тавейрос, провинция Понтеведра, Королевство Галисия
Дата смерти:	неизвестно
Место смерти:	неизвестно
Подданство:	Королевство Кастилия и Леон
Род деятельности:	поэт, трубадур
Годы творчества:	первая половина XIII века
Направление:	куртуазная поэзия
Жанр:	кантига
Язык произведений:	галисийско-португальский

Пай Соарес де Тавейрос (галис. Pai (Paio) Soarez de Taveirós, порт. Paio Soares de Taveirós; предположительно конец XIII — начало XIII века, Тавейрос, провинция Понтеведра, Королевство Галисияа — предположительно середина XIII века) — галисийский трубадур первой половины XIII века. С начала XIX века и до первой половины XX века считался автором наиболее ранней сохранившейся светской кантиги на галисийско-португальском языке Cantiga da Guarvaia (или Cantiga da Ribeiriña).

В сохранившихся трёх основных сборниках светских кантиг на галисийско-португальском языке: Песеннике Ажуда — СА, Песеннике Национальной библиотеки Португалии (Cancioneiro da Biblioteca Nacional — CB) и Песеннике Ватикана (Cancioneiro da Vaticana — CV) встречается различное написание имени трубадура:

pay soarez / Paay soares / Paay soarez — в обращении тенсоны Ai, Pai Soárez, venho-vos rogar (B 144): ;

paay soarez de taveiroos — перед кантигой о любви Cuidava-m’eu, quando nom entendia (B 145);

pae soarez — перед кантигой о друге O meu amigo, que mi dizia (V 239).

Биография

Имя трубадура не встречается в средневековых документах. Источником биографических сведений служат кантиги Тавейроса. Из объяснительной записи перед тенсоной Vi eu donas em celado (B 142) следует, что у Тавейроса был брат — трубадур раннего этапа развития галисийско-португальской лирики Перо Вельо де Тавейрос (Pero Velho de Taveirós), который выступает соавтором тенсоны.

Несомненно, что оба трубадура происходили из не очень знатного благородного галисийского рода, осевшего в Тавейросе (Taveirós), Понтеведра. Вероятно, оба брата были связаны с семейством галисийского магната дона Родриго Гомеса де Трава (D. Rodrigo Gomes de Trava или Trastâmara, умер предположительно в 1261 году), который посещал дворы короля Леона и Галисии Альфонсо IX, королей Кастилии Фернандо III Святого, Альфонсо X Мудрого, и способствовал развитию галисийско-португальской поэзии.

Упоминаемая в объяснительной записи знатная кастильская дона Майор (Maior Afonso de Menezes) вероятно родилась в самом начале XIII века. Если она вышла замуж за дона Родриго Гомеса де Трава/Трастамара в 20-х годах, а её смерть, возможно, приходится на период с 1261 по 1266 гг., упоминаемая тенсона могла быть создана между 1215 и 1228 гг.

Из кантиги о любви Quantos aqui d’Espanha som, (A 33, B 148), в которой топоним Испания употреблён в значении бывшей римской провинции, то есть всего Иберийского полуострова, явствует, что трубадур пробыл некоторое время за пределами Пиренеев, возможно, на юге современной Франции. В настоящее время ничего более о биографии трубадура выяснить не удаётся. Предполагаемое время музыкально-поэтической активности трубадура может приходиться на период с 1220 по 1250 год.

Творчество

Сохранилось 13 кантиг Тавейроса: 7 песен о любви, 2 песни о друге, 2 тенсоны и 2 кантиги неопределённого жанра. Тенсона — Ai, Pai Soárez, venho-vos rogar (B 144) была написана с португальским трубадуром Мартúном Соарешем (Martim Soares). Другая тенсона была создана вместе с братом Перо Вельо де Тавейрос. Кроме этого авторство 2 кантиг весьма сомнительно. Фрагмент кантиги о любви Meus olhos, gram coita d’amor (А 39) вероятнее всего принадлежит галисийскому трубадуру Перо да Понте (Pero da Ponte), а кантига о друге Quando se foi meu amigo, (B 640, V 241) повторяется в песенниках, предваряемая именем галисийского трубадура или жонглёра Афонсо Эанеса до Котон (Afonso Anes do Cotom — B 827, V 413).

Все кантиги Тавейроса встречаются в трёх основных сборниках светских кантиг на галисийско-португальском языке (СА, CB и CV). Из них 3 песни сохранились только в Песеннике Ажуда, и другие 3 — только в CB. 5 песен содержат рефрен, а остальные 8 относятся к виду «мештрия» (mestria), то есть написаны без рефрена. Несмотря на то, что в средневековых песенниках светские кантиги записаны без нотации, сохранившиеся тексты следует относить к музыкально-поэтическому жанру — песням. На это указывают пустые места в Песеннике Ажуда, предназначавшиеся для записи нотации.

Кантига о друге O meu amigo, que mi dizia (B 638, V 239)

O meu amigo, que mi dizia que nunca mais migo viveria, par Deus, donas, aqui é ja Que muito m’ el avia jurado que me non visse mais, «a Deus grado», par Deus, do<nas, aqui é ja> O que jurava que me non visse, por non seer todo quant’ el disse, par Deus, donas, aqui <é ja> Melhor o fezo ca o non disse: par Deus, <donas, aqui é ja>

Любимый мой назвал меня постылой; уехал — но теперь вернулся милый! Подруги, он со мной! Тот, кто грозил забыть ко мне дорогу, вернулся вновь — благодаренье Богу! Подруги, он со мной! Хоть рассердился на меня мой милый за то, что я ему не уступила, - подруги, он со мной! На милость гнев сменил он — слава Богу! Подруги, он со мной! Перевел А. Родосский.

Cantiga da Guarvaia

«Песнь об алом покрывале» (Cantiga da Garvaia) известная также под другим распространённым названием «Кантига да Рибейринья» (Cantiga da Ribeirinha) значится в «Песеннике Ажуда» под номером A 38 — No mundo nom me sei parelha, (В мире не знаю себе подобного) и долгое время считалась первым поэтическим произведением на галисийско-португальском языке, написанным около 1198 года.

Кантига была сочинена на ранней стадии развития галисийско-португальской поэзии и является одним из наиболее выдающихся и обсуждаемых произведений пиренейских трубадуров. Дискутируются жанр, точный смысл песни, датировка, идентификация упоминаемого персонажа и даже авторство. Эта песня представлена только в «Песеннике Ажуда», который содержит преимущественно кантиги о любви, однако её жанр точно определить довольно трудно. Песня полна иронии, что послужило причиной разделения исследователей на два крыла. Одни критики относят песню к жанру кантиг о любви, другие — к сатирическим песням. Исследователи всё больше утверждаются во мнении, что если так называемая «Песнь об алом покрывале» не является явно сатирической, то в ещё меньшей мере она может быть канонической песней о любви. Юмористический тон, конкретные детали, указание родословной дамы выделяют песню из числа традиционных кантиг о любви, приближая её к жанру сатиры. Скорее всего, кантига является шутливым комментарием конкретной ситуации, когда трубадур застал даму в неподобающем виде, то есть одетую не по этикету: в юбке без накидки (garvaia).

В конце XIX века Каролине Михаёлиш де Вашконселуш уже приходилось объяснять значение этого устаревшего слова: верхняя одежда, накидка, манто, ставшее 100 лет спустя после написания кантиги (в XIV веке) одеянием короля и его ближайших родственников.

Кантига нарушает каноны куртуазной поэзии, поскольку в тексте песни упоминается родословная принадлежность дамы: «дочь дона Пайо Мониса» (filha de don Paai Moniz). Однако во времена создания песни в Галисии были известны, по крайней мере, три лица под именем Pai или Paio Moniz: Pai Moniz de Rodeiro, Pai Moniz de Refronteira, Pai Moniz Varela. Поэтому в настоящее время считается весьма сомнительным, что упоминаемая в песне особа могла идентифицироваться с Марией Пайс Рибейра (Maria Pais Ribeira), прозванной «Рибейринья» (Ribeirinha — дочь Pay Moniz de Cabreira e Ribeira), то есть с любовницей португальского короля Саншу I с 1198 по 1211 год. Более вероятно, что под «дочерью дона Пайо Мониса» подразумевалась не блистательная «Рибейринья», а галисийская дама. Современные исследователи не разделяют мнение учёных XIX — первой половины XX веков. относительно времени создания кантиги. Например, Жозе Карлуш Миранда (Miranda, José Carlos) сомневается, что автором кантиг A36-A39 мог быть Пай Соарес де Тавейрос, находит основания для гипотезы, что под анонимом мог скрываться Альфонсо X Мудрый, и предполагает, что «Песнь об алом покрывале» (A 38) была написана около 1244 года. В настоящее время наиболее ранней сохранившейся светской песней на галисийско-португальском языке считается кантига насмешки и злословия Ora faz host’o senhor de Navarra португальского трубадура Жуана Соареша де Пайва.

Библиография

• Horrent, Jules. (1955). "La Chanson portugaise de la «Guarvaya», Le Moyen Age, 3-4, pp. 363—403.
• Lapa, Manuel Rodrigues. (1982). «Sobre a cantiga da garvaia» in Miscelânea de Língua e Literatura Medieval, Coimbra, Por Ordem da Universidade, pp. 239—256.
• Lapa, Manuel Rodrigues. (1982). «Post scriptum sobre a cantiga da garvaia», in Miscelânea de Língua e Literatura Medieval, Coimbra, Por Ordem da Universidade, pp. 257—262.

• Nicola, J. Literatura portuguesa da Idade Média a Fernando Pessoa. São Paulo: Scipione, 1992. ed. 2. p. 28. ISBN 85-262-1623-6

• Oliveira, António Resende de. Depois do Espectáculo Trovadoresco: a estrutura dos cancioneiros peninsulares e as recolhas dos séculos XIII e XIV. 1994. Lisbona: Colibri.

• Vallín, Gema. Pay Soarez de Taveiros: Datos para su identificación, in Actas do IV Congresso da Associação Hispânica de Literatura Medieval, vol. III, Lisboa, 1993, pp. 39-42.

• Vallín, Gema. Pay Soarez de Taveirós y la corte del Conde de Traba, in O Cantar dos Trobadores, Santiago de Compostela, 1993, pp. 521—531.

• Vallín, Gema. (1995). Las cantigas de Pay Soarez de Taveirós, estudio histórico y edición. Bellaterra / Barcelona: Facultad de Letras, Universidad Autónoma de Barcelona.

• Vasconcelos, Carolina Michaëlis de. Cancioneiro da Ajuda, edição critica e commentada vol. II. Lisboa, Imprensa nacional — Casa de Moeda. 1990 (reimpressão da edição de Halle a.S.: Max Niemeyer, 1904), § 206 — § 214, рр. 307—321.

Ссылки

В Викитеке есть оригинал текста по этой теме.

См. Paio Soares de Taveirós

В Викитеке есть оригинал текста по этой теме.

См. Cantiga da Ribeirinha

Отрывок, характеризующий Пай Соарес де Тавейрос

Одни из них копали лопатами гору, другие возили по доскам землю в тачках, третьи стояли, ничего не делая.
Два офицера стояли на кургане, распоряжаясь ими. Увидав этих мужиков, очевидно, забавляющихся еще своим новым, военным положением, Пьер опять вспомнил раненых солдат в Можайске, и ему понятно стало то, что хотел выразить солдат, говоривший о том, что всем народом навалиться хотят. Вид этих работающих на поле сражения бородатых мужиков с их странными неуклюжими сапогами, с их потными шеями и кое у кого расстегнутыми косыми воротами рубах, из под которых виднелись загорелые кости ключиц, подействовал на Пьера сильнее всего того, что он видел и слышал до сих пор о торжественности и значительности настоящей минуты.


Пьер вышел из экипажа и мимо работающих ополченцев взошел на тот курган, с которого, как сказал ему доктор, было видно поле сражения.
Было часов одиннадцать утра. Солнце стояло несколько влево и сзади Пьера и ярко освещало сквозь чистый, редкий воздух огромную, амфитеатром по поднимающейся местности открывшуюся перед ним панораму.
Вверх и влево по этому амфитеатру, разрезывая его, вилась большая Смоленская дорога, шедшая через село с белой церковью, лежавшее в пятистах шагах впереди кургана и ниже его (это было Бородино). Дорога переходила под деревней через мост и через спуски и подъемы вилась все выше и выше к видневшемуся верст за шесть селению Валуеву (в нем стоял теперь Наполеон). За Валуевым дорога скрывалась в желтевшем лесу на горизонте. В лесу этом, березовом и еловом, вправо от направления дороги, блестел на солнце дальний крест и колокольня Колоцкого монастыря. По всей этой синей дали, вправо и влево от леса и дороги, в разных местах виднелись дымящиеся костры и неопределенные массы войск наших и неприятельских. Направо, по течению рек Колочи и Москвы, местность была ущелиста и гориста. Между ущельями их вдали виднелись деревни Беззубово, Захарьино. Налево местность была ровнее, были поля с хлебом, и виднелась одна дымящаяся, сожженная деревня – Семеновская.
Все, что видел Пьер направо и налево, было так неопределенно, что ни левая, ни правая сторона поля не удовлетворяла вполне его представлению. Везде было не доле сражения, которое он ожидал видеть, а поля, поляны, войска, леса, дымы костров, деревни, курганы, ручьи; и сколько ни разбирал Пьер, он в этой живой местности не мог найти позиции и не мог даже отличить ваших войск от неприятельских.
«Надо спросить у знающего», – подумал он и обратился к офицеру, с любопытством смотревшему на его невоенную огромную фигуру.
– Позвольте спросить, – обратился Пьер к офицеру, – это какая деревня впереди?
– Бурдино или как? – сказал офицер, с вопросом обращаясь к своему товарищу.
– Бородино, – поправляя, отвечал другой.
Офицер, видимо, довольный случаем поговорить, подвинулся к Пьеру.
– Там наши? – спросил Пьер.
– Да, а вон подальше и французы, – сказал офицер. – Вон они, вон видны.
– Где? где? – спросил Пьер.
– Простым глазом видно. Да вот, вот! – Офицер показал рукой на дымы, видневшиеся влево за рекой, и на лице его показалось то строгое и серьезное выражение, которое Пьер видел на многих лицах, встречавшихся ему.
– Ах, это французы! А там?.. – Пьер показал влево на курган, около которого виднелись войска.
– Это наши.
– Ах, наши! А там?.. – Пьер показал на другой далекий курган с большим деревом, подле деревни, видневшейся в ущелье, у которой тоже дымились костры и чернелось что то.
– Это опять он, – сказал офицер. (Это был Шевардинский редут.) – Вчера было наше, а теперь его.
– Так как же наша позиция?
– Позиция? – сказал офицер с улыбкой удовольствия. – Я это могу рассказать вам ясно, потому что я почти все укрепления наши строил. Вот, видите ли, центр наш в Бородине, вот тут. – Он указал на деревню с белой церковью, бывшей впереди. – Тут переправа через Колочу. Вот тут, видите, где еще в низочке ряды скошенного сена лежат, вот тут и мост. Это наш центр. Правый фланг наш вот где (он указал круто направо, далеко в ущелье), там Москва река, и там мы три редута построили очень сильные. Левый фланг… – и тут офицер остановился. – Видите ли, это трудно вам объяснить… Вчера левый фланг наш был вот там, в Шевардине, вон, видите, где дуб; а теперь мы отнесли назад левое крыло, теперь вон, вон – видите деревню и дым? – это Семеновское, да вот здесь, – он указал на курган Раевского. – Только вряд ли будет тут сраженье. Что он перевел сюда войска, это обман; он, верно, обойдет справа от Москвы. Ну, да где бы ни было, многих завтра не досчитаемся! – сказал офицер.
Старый унтер офицер, подошедший к офицеру во время его рассказа, молча ожидал конца речи своего начальника; но в этом месте он, очевидно, недовольный словами офицера, перебил его.
– За турами ехать надо, – сказал он строго.
Офицер как будто смутился, как будто он понял, что можно думать о том, сколь многих не досчитаются завтра, но не следует говорить об этом.
– Ну да, посылай третью роту опять, – поспешно сказал офицер.
– А вы кто же, не из докторов?
– Нет, я так, – отвечал Пьер. И Пьер пошел под гору опять мимо ополченцев.
– Ах, проклятые! – проговорил следовавший за ним офицер, зажимая нос и пробегая мимо работающих.
– Вон они!.. Несут, идут… Вон они… сейчас войдут… – послышались вдруг голоса, и офицеры, солдаты и ополченцы побежали вперед по дороге.
Из под горы от Бородина поднималось церковное шествие. Впереди всех по пыльной дороге стройно шла пехота с снятыми киверами и ружьями, опущенными книзу. Позади пехоты слышалось церковное пение.
Обгоняя Пьера, без шапок бежали навстречу идущим солдаты и ополченцы.
– Матушку несут! Заступницу!.. Иверскую!..
– Смоленскую матушку, – поправил другой.
Ополченцы – и те, которые были в деревне, и те, которые работали на батарее, – побросав лопаты, побежали навстречу церковному шествию. За батальоном, шедшим по пыльной дороге, шли в ризах священники, один старичок в клобуке с причтом и певчпми. За ними солдаты и офицеры несли большую, с черным ликом в окладе, икону. Это была икона, вывезенная из Смоленска и с того времени возимая за армией. За иконой, кругом ее, впереди ее, со всех сторон шли, бежали и кланялись в землю с обнаженными головами толпы военных.
Взойдя на гору, икона остановилась; державшие на полотенцах икону люди переменились, дьячки зажгли вновь кадила, и начался молебен. Жаркие лучи солнца били отвесно сверху; слабый, свежий ветерок играл волосами открытых голов и лентами, которыми была убрана икона; пение негромко раздавалось под открытым небом. Огромная толпа с открытыми головами офицеров, солдат, ополченцев окружала икону. Позади священника и дьячка, на очищенном месте, стояли чиновные люди. Один плешивый генерал с Георгием на шее стоял прямо за спиной священника и, не крестясь (очевидно, пемец), терпеливо дожидался конца молебна, который он считал нужным выслушать, вероятно, для возбуждения патриотизма русского народа. Другой генерал стоял в воинственной позе и потряхивал рукой перед грудью, оглядываясь вокруг себя. Между этим чиновным кружком Пьер, стоявший в толпе мужиков, узнал некоторых знакомых; но он не смотрел на них: все внимание его было поглощено серьезным выражением лиц в этой толпе солдат и оиолченцев, однообразно жадно смотревших на икону. Как только уставшие дьячки (певшие двадцатый молебен) начинали лениво и привычно петь: «Спаси от бед рабы твоя, богородице», и священник и дьякон подхватывали: «Яко вси по бозе к тебе прибегаем, яко нерушимой стене и предстательству», – на всех лицах вспыхивало опять то же выражение сознания торжественности наступающей минуты, которое он видел под горой в Можайске и урывками на многих и многих лицах, встреченных им в это утро; и чаще опускались головы, встряхивались волоса и слышались вздохи и удары крестов по грудям.
Толпа, окружавшая икону, вдруг раскрылась и надавила Пьера. Кто то, вероятно, очень важное лицо, судя по поспешности, с которой перед ним сторонились, подходил к иконе.
Это был Кутузов, объезжавший позицию. Он, возвращаясь к Татариновой, подошел к молебну. Пьер тотчас же узнал Кутузова по его особенной, отличавшейся от всех фигуре.
В длинном сюртуке на огромном толщиной теле, с сутуловатой спиной, с открытой белой головой и с вытекшим, белым глазом на оплывшем лице, Кутузов вошел своей ныряющей, раскачивающейся походкой в круг и остановился позади священника. Он перекрестился привычным жестом, достал рукой до земли и, тяжело вздохнув, опустил свою седую голову. За Кутузовым был Бенигсен и свита. Несмотря на присутствие главнокомандующего, обратившего на себя внимание всех высших чинов, ополченцы и солдаты, не глядя на него, продолжали молиться.
Когда кончился молебен, Кутузов подошел к иконе, тяжело опустился на колена, кланяясь в землю, и долго пытался и не мог встать от тяжести и слабости. Седая голова его подергивалась от усилий. Наконец он встал и с детски наивным вытягиванием губ приложился к иконе и опять поклонился, дотронувшись рукой до земли. Генералитет последовал его примеру; потом офицеры, и за ними, давя друг друга, топчась, пыхтя и толкаясь, с взволнованными лицами, полезли солдаты и ополченцы.


Покачиваясь от давки, охватившей его, Пьер оглядывался вокруг себя.
– Граф, Петр Кирилыч! Вы как здесь? – сказал чей то голос. Пьер оглянулся.
Борис Друбецкой, обчищая рукой коленки, которые он запачкал (вероятно, тоже прикладываясь к иконе), улыбаясь подходил к Пьеру. Борис был одет элегантно, с оттенком походной воинственности. На нем был длинный сюртук и плеть через плечо, так же, как у Кутузова.
Кутузов между тем подошел к деревне и сел в тени ближайшего дома на лавку, которую бегом принес один казак, а другой поспешно покрыл ковриком. Огромная блестящая свита окружила главнокомандующего.
Икона тронулась дальше, сопутствуемая толпой. Пьер шагах в тридцати от Кутузова остановился, разговаривая с Борисом.
Пьер объяснил свое намерение участвовать в сражении и осмотреть позицию.
– Вот как сделайте, – сказал Борис. – Je vous ferai les honneurs du camp. [Я вас буду угощать лагерем.] Лучше всего вы увидите все оттуда, где будет граф Бенигсен. Я ведь при нем состою. Я ему доложу. А если хотите объехать позицию, то поедемте с нами: мы сейчас едем на левый фланг. А потом вернемся, и милости прошу у меня ночевать, и партию составим. Вы ведь знакомы с Дмитрием Сергеичем? Он вот тут стоит, – он указал третий дом в Горках.
– Но мне бы хотелось видеть правый фланг; говорят, он очень силен, – сказал Пьер. – Я бы хотел проехать от Москвы реки и всю позицию.
– Ну, это после можете, а главный – левый фланг…
– Да, да. А где полк князя Болконского, не можете вы указать мне? – спросил Пьер.
– Андрея Николаевича? мы мимо проедем, я вас проведу к нему.
– Что ж левый фланг? – спросил Пьер.
– По правде вам сказать, entre nous, [между нами,] левый фланг наш бог знает в каком положении, – сказал Борис, доверчиво понижая голос, – граф Бенигсен совсем не то предполагал. Он предполагал укрепить вон тот курган, совсем не так… но, – Борис пожал плечами. – Светлейший не захотел, или ему наговорили. Ведь… – И Борис не договорил, потому что в это время к Пьеру подошел Кайсаров, адъютант Кутузова. – А! Паисий Сергеич, – сказал Борис, с свободной улыбкой обращаясь к Кайсарову, – А я вот стараюсь объяснить графу позицию. Удивительно, как мог светлейший так верно угадать замыслы французов!
– Вы про левый фланг? – сказал Кайсаров.
– Да, да, именно. Левый фланг наш теперь очень, очень силен.
Несмотря на то, что Кутузов выгонял всех лишних из штаба, Борис после перемен, произведенных Кутузовым, сумел удержаться при главной квартире. Борис пристроился к графу Бенигсену. Граф Бенигсен, как и все люди, при которых находился Борис, считал молодого князя Друбецкого неоцененным человеком.
В начальствовании армией были две резкие, определенные партии: партия Кутузова и партия Бенигсена, начальника штаба. Борис находился при этой последней партии, и никто так, как он, не умел, воздавая раболепное уважение Кутузову, давать чувствовать, что старик плох и что все дело ведется Бенигсеном. Теперь наступила решительная минута сражения, которая должна была или уничтожить Кутузова и передать власть Бенигсену, или, ежели бы даже Кутузов выиграл сражение, дать почувствовать, что все сделано Бенигсеном. Во всяком случае, за завтрашний день должны были быть розданы большие награды и выдвинуты вперед новые люди. И вследствие этого Борис находился в раздраженном оживлении весь этот день.