Пассакалья

Пассака́лия (итал. passacaglia, исп. pasacalle, от pasar ― проходить и calle ― улица) в академической музыке ― одна из форм вариаций на выдержанный бас (basso ostinato), а также произведение, написанное в такой форме. Классическая пассакалия — вариации, построенные по принципу диминуирования (то есть с каждой вариацией уменьшаются длительности вплоть до триолей). Не следует путать пассакали́ю (как форму траурной песни, сопровождающей погребальную процессию по улицам средневекового города) с пассакальей (танцем).

История

Термин возник в начале XVII века в Испании и применялся для обозначения небольших импровизационных оборотов, исполнявшихся на гитаре между куплетами песни. К концу века с распространением гитарной музыки пассакалья проникла во Францию и Италию, где так стали называть медленный торжественный танец трёхдольного размера с неизменной повторяющейся фигурой в басу. По этим признакам пассакалья близка чаконе, распространившейся в это же время в тех же регионах, и часто оба эти слова взаимозаменяли друг друга, так, Ф. Куперен определил одно из своих сочинений как «Чакона или пассакалья». От чаконы пассакалья отличается началом с сильной доли и более монументальным, торжественным характером. Одним из самых известных вокальных произведений XVII века стала Пассакалья о жизни («Homo fugit velut umbra»), приписываемая Стефано Ланди.

На рубеже XVII―XVIII веков пассакалья стала применяться в опере, где исполнялась обычно в танцевальных сценах в качестве вступления или заключения, либо между танцами. Также пассакалья начинает использоваться как самостоятельное произведение, как правило, написанное для клавесина или органа. Именно в этом качестве этот жанр достигает своего расцвета на рубеже XVII―XVIII веков в творчестве И. С. Баха, Д. Букстехуде, Г. Ф. Генделя, после чего почти исчезает из музыкальной практики.

Эпизодически пассакалью применяли в своих сочинениях композиторы-романтики (Брамс ― финал Четвёртой симфонии, финальный эпизод Вариаций на тему Гайдна; Мендельсон ― Пассакалья c-moll для органа), но лишь в XX веке, в связи с общим подъёмом интереса к старинной музыке и полифонии в частности, произошло возрождение этой формы и переосмысление её трактовки. Композиторы XX века обычно включали пассакалью в состав более крупных форм: симфоний, опер и др., значительно реже стали встречаться самостоятельные произведения в этом жанре. Пассакальи встречаются в сочинениях Макса Регера (Интродукция, Пассакалия и фуга h-moll для двух фортепиано), Антона Веберна (Пассакалья, ор. 1), Арнольда Шёнберга (монодрама «Лунный Пьеро»), Альбана Берга (опера «Воццек»), Мориса Равеля (фортепианное трио), Пауля Хиндемита («Гармония мира»). Важнейшую роль пассакалья играет в творчестве Дмитрия Шостаковича (в опере «Леди Макбет Мценского уезда», в Восьмой симфонии, в первом скрипичном концерте), трактующего её как драматический, переломный эпизод сонатно-симфонического цикла.

Литература

• Музыкальная энциклопедия. Гл. ред. Ю. В. Келдыш. М.: Советская энциклопедия, 1973―1982
• История французской органной музыки. Е.Кривицкая

Отрывок, характеризующий Пассакалья

Наташа вдруг остановилась.
– Дурак! – закричала она на брата, подбежала к стулу, упала на него и зарыдала так, что долго потом не могла остановиться.
– Ничего, маменька, право ничего, так: Петя испугал меня, – говорила она, стараясь улыбаться, но слезы всё текли и всхлипывания сдавливали горло.
Наряженные дворовые, медведи, турки, трактирщики, барыни, страшные и смешные, принеся с собою холод и веселье, сначала робко жались в передней; потом, прячась один за другого, вытеснялись в залу; и сначала застенчиво, а потом всё веселее и дружнее начались песни, пляски, хоровые и святочные игры. Графиня, узнав лица и посмеявшись на наряженных, ушла в гостиную. Граф Илья Андреич с сияющей улыбкой сидел в зале, одобряя играющих. Молодежь исчезла куда то.
Через полчаса в зале между другими ряжеными появилась еще старая барыня в фижмах – это был Николай. Турчанка был Петя. Паяс – это был Диммлер, гусар – Наташа и черкес – Соня, с нарисованными пробочными усами и бровями.
После снисходительного удивления, неузнавания и похвал со стороны не наряженных, молодые люди нашли, что костюмы так хороши, что надо было их показать еще кому нибудь.
Николай, которому хотелось по отличной дороге прокатить всех на своей тройке, предложил, взяв с собой из дворовых человек десять наряженных, ехать к дядюшке.
– Нет, ну что вы его, старика, расстроите! – сказала графиня, – да и негде повернуться у него. Уж ехать, так к Мелюковым.
Мелюкова была вдова с детьми разнообразного возраста, также с гувернантками и гувернерами, жившая в четырех верстах от Ростовых.
– Вот, ma chere, умно, – подхватил расшевелившийся старый граф. – Давай сейчас наряжусь и поеду с вами. Уж я Пашету расшевелю.
Но графиня не согласилась отпустить графа: у него все эти дни болела нога. Решили, что Илье Андреевичу ехать нельзя, а что ежели Луиза Ивановна (m me Schoss) поедет, то барышням можно ехать к Мелюковой. Соня, всегда робкая и застенчивая, настоятельнее всех стала упрашивать Луизу Ивановну не отказать им.
Наряд Сони был лучше всех. Ее усы и брови необыкновенно шли к ней. Все говорили ей, что она очень хороша, и она находилась в несвойственном ей оживленно энергическом настроении. Какой то внутренний голос говорил ей, что нынче или никогда решится ее судьба, и она в своем мужском платье казалась совсем другим человеком. Луиза Ивановна согласилась, и через полчаса четыре тройки с колокольчиками и бубенчиками, визжа и свистя подрезами по морозному снегу, подъехали к крыльцу.
Наташа первая дала тон святочного веселья, и это веселье, отражаясь от одного к другому, всё более и более усиливалось и дошло до высшей степени в то время, когда все вышли на мороз, и переговариваясь, перекликаясь, смеясь и крича, расселись в сани.
Две тройки были разгонные, третья тройка старого графа с орловским рысаком в корню; четвертая собственная Николая с его низеньким, вороным, косматым коренником. Николай в своем старушечьем наряде, на который он надел гусарский, подпоясанный плащ, стоял в середине своих саней, подобрав вожжи.
Было так светло, что он видел отблескивающие на месячном свете бляхи и глаза лошадей, испуганно оглядывавшихся на седоков, шумевших под темным навесом подъезда.
В сани Николая сели Наташа, Соня, m me Schoss и две девушки. В сани старого графа сели Диммлер с женой и Петя; в остальные расселись наряженные дворовые.