Пущин, Михаил Николаевич (лётчик)

Михаил Николаевич Пущин
Дата рождения	20 октября 1911(1911-10-20)
Место рождения	Екатеринодар, Кубанская область, Российская империя
Дата смерти	25 февраля 1980(1980-02-25) (68 лет)
Место смерти	Днепропетровск, Украинская ССР, СССР
Принадлежность	СССР СССР
Род войск	военно-воздушные силы
Звание	подполковник
Часть	в годы Великой Отечественной войны:  • 9-й бомбардировочный авиационный полк;  • 99-й бомбардировочный авиационный полк;  • 96-й гвардейский бомбардировочный авиационный полк;  • 5-я гвардейская бомбардировочная авиационная дивизия
Сражения/войны	Великая Отечественная война
Награды и премии

Михаи́л Никола́евич Пу́щин (1911—1980) — советский военный лётчик. Участник Великой Отечественной войны. Герой Советского Союза (1945). Гвардии подполковник.

Биография

Михаил Николаевич Пущин родился 20 октября 1911 года в городе Екатеринодаре, административном центре Кубанской области Российской империи в семье рабочего. Русский. Образование среднее. По некоторым данным до призыва на военную службу проживал в Новоторжском районе Калининской области.

В ряды Рабоче-крестьянской Красной армии Михаил Николаевич был призван в 1934 году. Уже вскоре член ВКП(б) с 1932 года М. Н. Пущин по спецнабору ЦК ВКП(б) был направлен в Сталинградскую военную авиационную школу лётчиков, которую он окончил в 1937 году. Перед началом Великой Отечественной войны лейтенант М. Н. Пущин занимал должность командира авиационного звена бомбардировщиков СБ 9-го бомбардировочного полка 7-й смешанной авиационной дивизии Прибалтийского особого военного округа, который базировался в Паневежисе. В боях с немецко-фашистскими захватчиками с 24 июня 1941 года на Северо-Западном фронте: в это день совершил единственный свой боевой вылет на бомбардировщике СБ. В составе группы лейтенант М. Н. Пущин участвовал в бомбардировке крупного узла железнодорожных и шоссейных дорог южнее Тильзита. Боевое задание было выполнено ценой огромных потерь. Из двадцати семи экипажей, участвовавших в налёте, назад вернулось только два, в том числе и экипаж лейтенанта Пущина. Над целью его СБ был сильно повреждён: самолёт имел 212 пробоин, были перебиты тяги руля поворота и элеронов. Сам Пущин был ранен осколком снаряда в голову. Но благодаря отличной технике пилотирования, умело управляя машиной одними моторами и рулём глубины, он сумел вернуться на свой аэродром, чем спас материальную часть и экипаж.

В первые недели войны полк, в котором воевал лейтенант М. Н. Пущин, понёс большие потери и в июле 1941 года был выведен на переформирование. Пущин прошёл переподготовку на бомбардировщике Пе-2 и осенью 1941 года был направлен на должность командира авиационного звена в 99-й ближнебомбардировочный полк 4-й резервной авиагруппы ВВС Юго-Западного фронта. В период боевой работы с 1 октября по 1 ноября 1941 года совершил 25 боевых вылетов на бомбардировку живой силы и техники противника и быстро зарекомендовал себя первоклассным лётчиком, тактически грамотным и волевым командиром. За месяц напряжённых боёв под Харьковом его звено совершало по 4 боевых вылета в день и нанесло противнику большой урон. Так, 4 октября 1941 года звено лейтенанта Пущина нанесло бомбовый удар по скоплению живой силы противника в районе села Великие Сорочинцы. Налёт был настолько дерзким и неожиданным, что шедшие по шоссе колонны немецкой пехоты не успели разбежаться. По сообщениям партизан немцы хоронили погибших в результате бомбардировки солдат в течение трёх дней. Неоднократно экипажам звена при выходе на цель приходилось преодолевать мощную систему противовоздушной обороны врага, но за счёт грамотного противозенитного манёвра и хорошей организации воздушного боя звено не имело потерь от огня зенитной артиллерии и истребителей противника. 22 октября 1941 года при бомбардировке немецких войск в Богодухове на Пе-2 лейтенанта Пущина зенитным огнём был повреждён левый мотор, но он смог на одном моторе вывести самолёт на цель и после удачного бомбометания привёл его на свой аэродром.

Как одному из самых опытных лётчиков полка лейтенанту М. Н. Пущину командование полка поручало ведение одиночных разведывательных полётов с целью обнаружения скоплений немецко-фашистских войск. По обнаруженным Михаилом Николаевичем целям затем наносили удары эскадрильи полка. Так, во время работы 4-й резервной авиационной группы на Южном фронте из 19 совершённых им боевых вылетов около половины были разведывательными. Сведения, добытые лейтенантом Пущиным, способствовали разгрому мотомеханизированных колонн 1-й танковой армии вермахта во время Ростовской операции под Ростовом-на-Дону, за что Михаил Николаевич был награждён орденом Красного Знамени. Всего за время боевых действий на Юго-Западном и Южном фронтах из 133 боевых вылетов 60 вылетов лейтенант Пущин совершил на разведку переднего края обороны противника и его военной инфраструктуры, включая вылеты в глубокий тыл немцев в районы Сталино, Макеевка, Красноармейское, Таганрог и Мариуполь. 24 вылета Михаил Николаевич совершил на выполнение специальных заданий командования, в ходе которых сбросил 250 000 единиц агитационных материалов на немецком языке и 200 000 — на русском. Во время одного из боевых вылетов, действуя в одиночку в глубоком тылу противника, юго-западнее станции Навля он нанёс бомбовый удар по скоплению немецких танков, принимавших участие в карательной операции против партизан. 29 мая 1942 года после возвращения из одиночного разведывательного полёта в район Лозовая — Балаклея — Изюм Пе-2 М. Н. Пущина, ставшего к этому времени старшим лейтенантом, был перехвачен двумя немецкими истребителями Хе-113. В ожесточённом воздушном бою экипаж Пущина сбил один вражеский самолёт, после чего второй истребитель прекратил преследование. Бомбардировщик также получил 18 пробоин, и к тому же у самолёта оказался повреждён центральный бензопровод. На последних каплях топлива Михаил Николаевич всё же сумел дотянуть до аэродрома подскока Сватово, после чего вытребовал себе УТИ-4, на котором доставил ценные разведданные в штаб дивизии.

В июньских боях 1942 года Михаил Николаевич дважды был на грани гибели. 9 июня экипаж Пущина получил задание найти в районе Чугуева немецкий аэродром подскока, используя который немцы наносили удары по советским войскам. Экипаж обнаружил цель к югу от города, но тут же был атакован пятью вражескими истребителями Ме-109Ф. В воздушном бою погиб воздушный стрелок, и противнику удалось зажечь Пе-2. Управляя горящим бомбардировщиком, Михаил Николаевич сумел дотянуть до линии фронта, после чего приказал штурману прыгать с парашютом. Сам командир экипажа до конца пытался спасти машину и покинул её лишь после того, как у самолёта отвалилась плоскость. С ожогами рук, шеи и лица и ранением в ногу лётчик был доставлен в ближайший госпиталь, но обстановка на фронте была сложная, и оставаться на больничной койке Михаил Николаевич долго не мог. 11 июня он уже вёл семёрку Пе-2 в составе полковой колонны на бомбардировку харьковского аэроузла. На подлёте к цели его группа успешно отразила атаку 18-ти истребителей противника, после чего нанесла бомбовый удар по центральному аэродрому Харькова. В результате бомбардировки на земле было уничтожено до 19 вражеских самолётов, но огнём зенитной артиллерии на самолёте старшего лейтенанта Пущина был пробит картер правого мотора. Едва дотянув до линии фронта, Михаил Николаевич совершил вынужденную осадку в поле. Рядом сел один из истребителей прикрытия, у которого закончилось топливо. В полевых условиях старший лейтенант Пущин сумел организовать ремонт своего самолёта и заправку истребителя, благодаря чему обе машины благополучно вернулись на свои аэродромы.

В июле 1942 года 99-й ближнебомбардировочный авиационный полк был передан Сталинградскому фронту. 4-я резервная авиагруппа была переформирована в 270-ю бомбардировочную авиационную дивизию и включена в состав 8-й воздушной армии. В самые напряжённые августовские дни Сталинградской битвы звено старшего лейтенанта М. Н. Пущина совершало по 4-5 боевых вылетов на бомбардировку мотомеханизированных колонн немецко-фашистских войск и военной инфраструктуры противника. Лётчикам приходилось действовать в условиях превосходства немцев в воздухе и часто без прикрытия истребителей. Полк нёс большие потери, но продолжал наносить удары по врагу. 5 августа старший лейтенант М. Н. Пущин произвёл 5 боевых вылетов на бомбардировку живой силы и техники неприятеля в район Калача, уничтожив при этом 5 танков и 12 автомашин с пехотой. В тот же день он со своим звеном атаковал танковую колонну в районе посёлка Шелестово. В результате удара группы Пе-2 было уничтожено и повреждено до 7 танков. 7 августа Михаил Николаевич бомбил скопление танков в районе населённого пункта Плодовитое. При возвращении на свой аэродром самолёт Пущина был атакован истребителями Хе-113. В воздушном бою экипаж Пущина сбил один вражеский самолёт и благополучно вернулся на базу. Особое внимание командование 8-й воздушной армии уделяло транспортному узлу Котельниково, который активно использовался противником для переброски войск на сталинградское направление. 9 августа старший лейтенант М. Н. Пущин, незадолго до этого назначенный заместителем командира эскадрильи, 4 раза водил шестёрку Пе-2 на бомбардировку разгружавшегося на станции немецкого эшелона с техникой. 9 августа он вновь повёл пятёрку бомбардировщиков на Котельниково. Группа выполнила боевое задание, несмотря на активное противодействие зенитной артиллерии и 6 истребителей противника, но осколком снаряда на Пе-2 Пущина был пробит центральный бензобак. На обратном пути повреждённый самолёт пыталась атаковать немецкие истребители ФВ-190, но советские лётчики надёжно прикрыли своего ведущего и отбили все атаки, сбив один вражеский самолёт. Из-за утечки топлива Михаилу Николаевичу пришлось совершить вынужденную посадку в 5 километрах от своего аэродрома. Посадка осуществлялась в непростых условиях, но благодаря отличной технике пилотирования, лётчик сохранил материальную часть.

К концу августа 1942 года понёсший значительные потери 99-й ближнебомбардировочный полк был выведен на переформирование. Укомплектованный молодыми лётчиками, до декабря 1942 года полк занимался напряжённой боевой учёбой, после чего был включён в состав 223-й бомбардировочной авиационной дивизии 2-го бомбардировочного авиационного корпуса 16-й воздушной армии Донского фронта. В течение января — февраля 1943 года капитан М. Н. Пущин принимал активное участие в операции «Кольцо», в ходе которой была ликвидирована окружённая в Сталинграде группировка немецко-фашистских войск. За этот период Михаил Николаевич произвёл 22 боевых вылета на подавление узлов сопротивления противника и разрушение опорных пунктов его обороны в районы поселков Гумрак, Новоалексеевка, Верхняя Ельшанка и Сталинградского тракторного завода. К февралю 1943 года он совершил 147 боевых вылетов, ходе которых уничтожил 7 танков, до 200 автомашин, 8 ДЗОТов, разрушил до 30 километров железнодорожных путей и до 90 километров линий связи, нанёс противнику большой урон в живой силе. 5 февраля 1943 года командир полка майор А. Ю. Якобсон представил капитана М. Н. Пущина к званию Героя Советского Союза, но вышестоящее командование ограничилось только орденом Ленина.

15 февраля 1943 года Донской фронт был переименован в Центральный. В феврале — марте 1943 года войска фронта, в том числе и 16-я воздушная армия, принимали участие в Севской операции, в ходе которой был сформирован центральный участок курского выступа. 17 июня 1943 года 99-й ближнебомбардировочный авиационный полк в соответствии с приказом НКО СССР № 234 был преобразован в 96-й гвардейский и был включён в состав 301-й бомбардировочной авиационной дивизии 3-го бомбардировочного авиационного корпуса. Летом 1943 года лётчики полка принимали активное участие в Курской стратегической оборонительной операции на северном фасе Курской дуги, а затем поддерживали наступление частей фронта на орловском направлении в ходе операции «Кутузов». После разгрома немецко-фашистских войск в Курской битве советские войска практически без паузы начали Битву за Днепр. Гвардии капитан М. Н. Пущин в рамках Черниговско-Припятской операции отличился в боях за город Новозыбков. Отступающий противник, спасая своё военное имущество, пытался организовать на железнодорожной станции Новозыбков его погрузку в железнодорожные вагоны. По данным разведки на станции было сконцентрировано до 50 вражеских эшелонов. Командование 16-й воздушной армии поставило перед 96-м гвардейским бомбардировочным полком задачу парализовать работу железнодорожного узла. 21 сентября 1943 года гвардии капитан М. Н. Пущин поднял в воздух 9 Пе-2. Преодолев заградительный огонь зенитной артиллерии противника, гвардейцы обрушили на станцию град авиационных бомб. В результате прямых попаданий были взорваны склады с боеприпасами, разбито несколько паровозов и железнодорожных вагонов, разрушены подъездные пути. Взрывы на станции продолжались около 18 часов. В течение 4 дней до освобождения города ни один вражеский эшелон не покинул станцию Новозыбков. В результате советскими войсками, освобождавшими город, было захвачено большое количество трофеев, в том числе 300 тонн авиационного бензина. О результатах боевой работы группы Пущина командующий 16-й воздушной армией генерал-лейтенант авиации С. И. Руденко лично докладывал маршалу авиации А. А. Новикову.

20 октября 1943 года Центральный фронт был переименован в Белорусский. В ноябре 1943 года гвардии капитан М. Н. Пущин в тяжёлых погодных условиях произвёл два боевых вылета на гомельском направлении в ходе Гомельско-Речицкой операции. В декабре 1943 года Михаил Николаевич был командирован на курсы усовершенствования командиров и начальников штабов авиационных полков. По возвращении в действующую армию 15 июля 1944 года он заступил на должность инспектора-лётчика по технике пилотирования 5-й гвардейской бомбардировочной авиационной дивизии 1-го гвардейского бомбардировочного авиационного корпуса 3-й Воздушной армии 1-го Прибалтийского фронта. В ходе освобождения Прибалтики Михаил Николаевич семь раз водил большие группы бомбардировщиков на выполнение боевых заданий, участвовал в освобождении городов Шяуляй и Митава, отражении контрударов противника в районе Биржая и Шяуляя, прорыве линии обороны немцев юго-восточнее Риги. Всего к началу октября 1944 года он совершил 224 боевых вылета. 1 октября 1944 года командир 5-й гвардейской бомбардировочной авиационной дивизии генерал-майор авиации В. А. Сандалов представил гвардии капитана М. Н. Пущина к званию Героя Советского Союза. Указ Президиума Верховного Совета СССР был подписан 23 февраля 1945 года.

Работая в должности инспектора-лётчика, Михаил Николаевич по долгу службы занимался проверкой техники пилотирования молодых лётчиков, прибывавших в дивизию из лётных училищ. Также он занимался расследованием имевших место в дивизии авиационных происшествий и катастроф, затем производил разбор таких случаев с лётно-техническим составом дивизии и разрабатывал мероприятия по предотвращению аналогичных случаев в будущем. Ответственная административная работа не помешала Пущину вести и боевую работу во время Восточно-Прусской операции. Михаил Николаевич принимал участие в бомбардировках позиций немецко-фашистских войск на кёнигсбергском направлении, водил группы бомбардировщиков на разрушение долговременных оборонительных сооружений в Кёнигсберге, громил группу армий «Земланд», штурмовал город Фишхаузен. Последний боевой вылет он совершил 25 апреля 1945 года на бомбардировку немецких укреплений в Пиллау. Всего к концу войны гвардии капитан М. Н. Пущин совершил около 300 боевых вылетов.

После окончания Великой Отечественной войны Михаил Николаевич продолжил службу в военно-воздушных силах СССР. Служил в строевых частях бомбардировочной авиации на должностях командира эскадрильи, командира авиационного полка и старшего лётчика-испытателя. С 1954 года подполковник М. Н. Пущин в запасе. После увольнения из армии Михаил Николаевич жил в Днепропетровске. Трудился на швейной фабрике имени Володарского, возглавлял цеховую народную дружину, активно участвовал в военно-патриотической работе и ветеранском движении. Умер Михаил Николаевич 25 февраля 1980 года. Похоронен в Днепропетровске.

Награды

• Медаль «Золотая Звезда» (23.02.1945);
• два ордена Ленина (17.06.1943; 23.02.1945);
• орден Красного Знамени (09.12.1941);
• орден Красной Звезды (06.11.1941);
• медали, в том числе:
  • медаль «За оборону Сталинграда» (декабрь 1942).

Литература

• Герои Советского Союза: Краткий биографический словарь / Пред. ред. коллегии И. Н. Шкадов. — М.: Воениздат, 1988. — Т. 2 /Любов — Ящук/. — 863 с. — 100 000 экз. — ISBN 5-203-00536-2.
• Калинин В. В., Макаренко Д. Г. Герои подвигов на Харьковщине. — Харьков: Прапор, 1970. — С. 40—42. — 464 с.
• Кубани славные сыны: очерки о Героях Советского Союза кубанцах, совершивших подвиги в годы Великой Отечественной войны: в 4 книгах. Книга 2. — Краснодар: Краснодарское книжное издательство, 1985. — С. 188—192. — 250 с.

Документы

• [podvignaroda.mil.ru/ Общедоступный электронный банк документов «Подвиг Народа в Великой Отечественной войне 1941—1945 гг.»].

[www.podvignaroda.ru/?n=46444158 Представление к званию Героя Советского Союза и указ ПВС СССР о присвоении звания].

[www.podvignaroda.ru/?n=10903631 Орден Ленина (наградной лист и список награждённых указом ПВС СССР от 17.06.1943)].

[www.podvignaroda.ru/?n=10129711 Орден Красного Знамени (наградной лист и приказ о награждении)].

[www.podvignaroda.ru/?n=10936049 Орден Красной Звезды (наградной лист и приказ о награждении)].

• [www.obd-memorial.ru/ Обобщённый банк данных «Мемориал»].

[www.obd-memorial.ru/memorial/imagelink?path=89115b1a-1d20-4446-b97a-100299c71df3 ЦАМО, ф. 56, оп. 12220, д. 48].

[www.obd-memorial.ru/memorial/imagelink?path=caca1715-3031-4b6b-bf4a-380662a301a5 ЦАМО, ф. 58, оп. 818883, д. 1672].

[www.obd-memorial.ru/memorial/imagelink?path=21e98844-08b6-4d4b-aa38-7b24e177e2c6 ЦАМО, ф. 58, оп. 818883, д. 1082].

Ссылки

 [www.warheroes.ru/hero/hero.asp?Hero_id=4657 Пущин, Михаил Николаевич (лётчик)]. Сайт «Герои Страны».

• [www.az-libr.ru/Persons/000/Src/0008/4490995a.shtml Пущин Михаил Николаевич на www.az-libr.ru].
• [www.erinnerung.dp.ua/p/504-puschin-mihail-nikolaevich.html Пущин Михаил Николаевич на сайте Днепропетровского областного благотворительного фонда «Память»].

Отрывок, характеризующий Пущин, Михаил Николаевич (лётчик)

Все шли, сами не зная, куда и зачем они идут. Еще менее других знал это гений Наполеона, так как никто ему не приказывал. Но все таки он и его окружающие соблюдали свои давнишние привычки: писались приказы, письма, рапорты, ordre du jour [распорядок дня]; называли друг друга:
«Sire, Mon Cousin, Prince d'Ekmuhl, roi de Naples» [Ваше величество, брат мой, принц Экмюльский, король Неаполитанский.] и т.д. Но приказы и рапорты были только на бумаге, ничто по ним не исполнялось, потому что не могло исполняться, и, несмотря на именование друг друга величествами, высочествами и двоюродными братьями, все они чувствовали, что они жалкие и гадкие люди, наделавшие много зла, за которое теперь приходилось расплачиваться. И, несмотря на то, что они притворялись, будто заботятся об армии, они думали только каждый о себе и о том, как бы поскорее уйти и спастись.


Действия русского и французского войск во время обратной кампании от Москвы и до Немана подобны игре в жмурки, когда двум играющим завязывают глаза и один изредка звонит колокольчиком, чтобы уведомить о себе ловящего. Сначала тот, кого ловят, звонит, не боясь неприятеля, но когда ему приходится плохо, он, стараясь неслышно идти, убегает от своего врага и часто, думая убежать, идет прямо к нему в руки.
Сначала наполеоновские войска еще давали о себе знать – это было в первый период движения по Калужской дороге, но потом, выбравшись на Смоленскую дорогу, они побежали, прижимая рукой язычок колокольчика, и часто, думая, что они уходят, набегали прямо на русских.
При быстроте бега французов и за ними русских и вследствие того изнурения лошадей, главное средство приблизительного узнавания положения, в котором находится неприятель, – разъезды кавалерии, – не существовало. Кроме того, вследствие частых и быстрых перемен положений обеих армий, сведения, какие и были, не могли поспевать вовремя. Если второго числа приходило известие о том, что армия неприятеля была там то первого числа, то третьего числа, когда можно было предпринять что нибудь, уже армия эта сделала два перехода и находилась совсем в другом положении.
Одна армия бежала, другая догоняла. От Смоленска французам предстояло много различных дорог; и, казалось бы, тут, простояв четыре дня, французы могли бы узнать, где неприятель, сообразить что нибудь выгодное и предпринять что нибудь новое. Но после четырехдневной остановки толпы их опять побежали не вправо, не влево, но, без всяких маневров и соображений, по старой, худшей дороге, на Красное и Оршу – по пробитому следу.
Ожидая врага сзади, а не спереди, французы бежали, растянувшись и разделившись друг от друга на двадцать четыре часа расстояния. Впереди всех бежал император, потом короли, потом герцоги. Русская армия, думая, что Наполеон возьмет вправо за Днепр, что было одно разумно, подалась тоже вправо и вышла на большую дорогу к Красному. И тут, как в игре в жмурки, французы наткнулись на наш авангард. Неожиданно увидав врага, французы смешались, приостановились от неожиданности испуга, но потом опять побежали, бросая своих сзади следовавших товарищей. Тут, как сквозь строй русских войск, проходили три дня, одна за одной, отдельные части французов, сначала вице короля, потом Даву, потом Нея. Все они побросали друг друга, побросали все свои тяжести, артиллерию, половину народа и убегали, только по ночам справа полукругами обходя русских.
Ней, шедший последним (потому что, несмотря на несчастное их положение или именно вследствие его, им хотелось побить тот пол, который ушиб их, он занялся нзрыванием никому не мешавших стен Смоленска), – шедший последним, Ней, с своим десятитысячным корпусом, прибежал в Оршу к Наполеону только с тысячью человеками, побросав и всех людей, и все пушки и ночью, украдучись, пробравшись лесом через Днепр.
От Орши побежали дальше по дороге к Вильно, точно так же играя в жмурки с преследующей армией. На Березине опять замешались, многие потонули, многие сдались, но те, которые перебрались через реку, побежали дальше. Главный начальник их надел шубу и, сев в сани, поскакал один, оставив своих товарищей. Кто мог – уехал тоже, кто не мог – сдался или умер.


Казалось бы, в этой то кампании бегства французов, когда они делали все то, что только можно было, чтобы погубить себя; когда ни в одном движении этой толпы, начиная от поворота на Калужскую дорогу и до бегства начальника от армии, не было ни малейшего смысла, – казалось бы, в этот период кампании невозможно уже историкам, приписывающим действия масс воле одного человека, описывать это отступление в их смысле. Но нет. Горы книг написаны историками об этой кампании, и везде описаны распоряжения Наполеона и глубокомысленные его планы – маневры, руководившие войском, и гениальные распоряжения его маршалов.
Отступление от Малоярославца тогда, когда ему дают дорогу в обильный край и когда ему открыта та параллельная дорога, по которой потом преследовал его Кутузов, ненужное отступление по разоренной дороге объясняется нам по разным глубокомысленным соображениям. По таким же глубокомысленным соображениям описывается его отступление от Смоленска на Оршу. Потом описывается его геройство при Красном, где он будто бы готовится принять сражение и сам командовать, и ходит с березовой палкой и говорит:
– J'ai assez fait l'Empereur, il est temps de faire le general, [Довольно уже я представлял императора, теперь время быть генералом.] – и, несмотря на то, тотчас же после этого бежит дальше, оставляя на произвол судьбы разрозненные части армии, находящиеся сзади.
Потом описывают нам величие души маршалов, в особенности Нея, величие души, состоящее в том, что он ночью пробрался лесом в обход через Днепр и без знамен и артиллерии и без девяти десятых войска прибежал в Оршу.
И, наконец, последний отъезд великого императора от геройской армии представляется нам историками как что то великое и гениальное. Даже этот последний поступок бегства, на языке человеческом называемый последней степенью подлости, которой учится стыдиться каждый ребенок, и этот поступок на языке историков получает оправдание.
Тогда, когда уже невозможно дальше растянуть столь эластичные нити исторических рассуждений, когда действие уже явно противно тому, что все человечество называет добром и даже справедливостью, является у историков спасительное понятие о величии. Величие как будто исключает возможность меры хорошего и дурного. Для великого – нет дурного. Нет ужаса, который бы мог быть поставлен в вину тому, кто велик.
– «C'est grand!» [Это величественно!] – говорят историки, и тогда уже нет ни хорошего, ни дурного, а есть «grand» и «не grand». Grand – хорошо, не grand – дурно. Grand есть свойство, по их понятиям, каких то особенных животных, называемых ими героями. И Наполеон, убираясь в теплой шубе домой от гибнущих не только товарищей, но (по его мнению) людей, им приведенных сюда, чувствует que c'est grand, и душа его покойна.
«Du sublime (он что то sublime видит в себе) au ridicule il n'y a qu'un pas», – говорит он. И весь мир пятьдесят лет повторяет: «Sublime! Grand! Napoleon le grand! Du sublime au ridicule il n'y a qu'un pas». [величественное… От величественного до смешного только один шаг… Величественное! Великое! Наполеон великий! От величественного до смешного только шаг.]
И никому в голову не придет, что признание величия, неизмеримого мерой хорошего и дурного, есть только признание своей ничтожности и неизмеримой малости.
Для нас, с данной нам Христом мерой хорошего и дурного, нет неизмеримого. И нет величия там, где нет простоты, добра и правды.


Кто из русских людей, читая описания последнего периода кампании 1812 года, не испытывал тяжелого чувства досады, неудовлетворенности и неясности. Кто не задавал себе вопросов: как не забрали, не уничтожили всех французов, когда все три армии окружали их в превосходящем числе, когда расстроенные французы, голодая и замерзая, сдавались толпами и когда (как нам рассказывает история) цель русских состояла именно в том, чтобы остановить, отрезать и забрать в плен всех французов.
Каким образом то русское войско, которое, слабее числом французов, дало Бородинское сражение, каким образом это войско, с трех сторон окружавшее французов и имевшее целью их забрать, не достигло своей цели? Неужели такое громадное преимущество перед нами имеют французы, что мы, с превосходными силами окружив, не могли побить их? Каким образом это могло случиться?
История (та, которая называется этим словом), отвечая на эти вопросы, говорит, что это случилось оттого, что Кутузов, и Тормасов, и Чичагов, и тот то, и тот то не сделали таких то и таких то маневров.
Но отчего они не сделали всех этих маневров? Отчего, ежели они были виноваты в том, что не достигнута была предназначавшаяся цель, – отчего их не судили и не казнили? Но, даже ежели и допустить, что виною неудачи русских были Кутузов и Чичагов и т. п., нельзя понять все таки, почему и в тех условиях, в которых находились русские войска под Красным и под Березиной (в обоих случаях русские были в превосходных силах), почему не взято в плен французское войско с маршалами, королями и императорами, когда в этом состояла цель русских?
Объяснение этого странного явления тем (как то делают русские военные историки), что Кутузов помешал нападению, неосновательно потому, что мы знаем, что воля Кутузова не могла удержать войска от нападения под Вязьмой и под Тарутиным.
Почему то русское войско, которое с слабейшими силами одержало победу под Бородиным над неприятелем во всей его силе, под Красным и под Березиной в превосходных силах было побеждено расстроенными толпами французов?
Если цель русских состояла в том, чтобы отрезать и взять в плен Наполеона и маршалов, и цель эта не только не была достигнута, и все попытки к достижению этой цели всякий раз были разрушены самым постыдным образом, то последний период кампании совершенно справедливо представляется французами рядом побед и совершенно несправедливо представляется русскими историками победоносным.
Русские военные историки, настолько, насколько для них обязательна логика, невольно приходят к этому заключению и, несмотря на лирические воззвания о мужестве и преданности и т. д., должны невольно признаться, что отступление французов из Москвы есть ряд побед Наполеона и поражений Кутузова.
Но, оставив совершенно в стороне народное самолюбие, чувствуется, что заключение это само в себе заключает противуречие, так как ряд побед французов привел их к совершенному уничтожению, а ряд поражений русских привел их к полному уничтожению врага и очищению своего отечества.
Источник этого противуречия лежит в том, что историками, изучающими события по письмам государей и генералов, по реляциям, рапортам, планам и т. п., предположена ложная, никогда не существовавшая цель последнего периода войны 1812 года, – цель, будто бы состоявшая в том, чтобы отрезать и поймать Наполеона с маршалами и армией.
Цели этой никогда не было и не могло быть, потому что она не имела смысла, и достижение ее было совершенно невозможно.
Цель эта не имела никакого смысла, во первых, потому, что расстроенная армия Наполеона со всей возможной быстротой бежала из России, то есть исполняла то самое, что мог желать всякий русский. Для чего же было делать различные операции над французами, которые бежали так быстро, как только они могли?
Во вторых, бессмысленно было становиться на дороге людей, всю свою энергию направивших на бегство.
В третьих, бессмысленно было терять свои войска для уничтожения французских армий, уничтожавшихся без внешних причин в такой прогрессии, что без всякого загораживания пути они не могли перевести через границу больше того, что они перевели в декабре месяце, то есть одну сотую всего войска.
В четвертых, бессмысленно было желание взять в плен императора, королей, герцогов – людей, плен которых в высшей степени затруднил бы действия русских, как то признавали самые искусные дипломаты того времени (J. Maistre и другие). Еще бессмысленнее было желание взять корпуса французов, когда свои войска растаяли наполовину до Красного, а к корпусам пленных надо было отделять дивизии конвоя, и когда свои солдаты не всегда получали полный провиант и забранные уже пленные мерли с голода.
Весь глубокомысленный план о том, чтобы отрезать и поймать Наполеона с армией, был подобен тому плану огородника, который, выгоняя из огорода потоптавшую его гряды скотину, забежал бы к воротам и стал бы по голове бить эту скотину. Одно, что можно бы было сказать в оправдание огородника, было бы то, что он очень рассердился. Но это нельзя было даже сказать про составителей проекта, потому что не они пострадали от потоптанных гряд.
Но, кроме того, что отрезывание Наполеона с армией было бессмысленно, оно было невозможно.
Невозможно это было, во первых, потому что, так как из опыта видно, что движение колонн на пяти верстах в одном сражении никогда не совпадает с планами, то вероятность того, чтобы Чичагов, Кутузов и Витгенштейн сошлись вовремя в назначенное место, была столь ничтожна, что она равнялась невозможности, как то и думал Кутузов, еще при получении плана сказавший, что диверсии на большие расстояния не приносят желаемых результатов.
Во вторых, невозможно было потому, что, для того чтобы парализировать ту силу инерции, с которой двигалось назад войско Наполеона, надо было без сравнения большие войска, чем те, которые имели русские.
В третьих, невозможно это было потому, что военное слово отрезать не имеет никакого смысла. Отрезать можно кусок хлеба, но не армию. Отрезать армию – перегородить ей дорогу – никак нельзя, ибо места кругом всегда много, где можно обойти, и есть ночь, во время которой ничего не видно, в чем могли бы убедиться военные ученые хоть из примеров Красного и Березины. Взять же в плен никак нельзя без того, чтобы тот, кого берут в плен, на это не согласился, как нельзя поймать ласточку, хотя и можно взять ее, когда она сядет на руку. Взять в плен можно того, кто сдается, как немцы, по правилам стратегии и тактики. Но французские войска совершенно справедливо не находили этого удобным, так как одинаковая голодная и холодная смерть ожидала их на бегстве и в плену.
В четвертых же, и главное, это было невозможно потому, что никогда, с тех пор как существует мир, не было войны при тех страшных условиях, при которых она происходила в 1812 году, и русские войска в преследовании французов напрягли все свои силы и не могли сделать большего, не уничтожившись сами.
В движении русской армии от Тарутина до Красного выбыло пятьдесят тысяч больными и отсталыми, то есть число, равное населению большого губернского города. Половина людей выбыла из армии без сражений.
И об этом то периоде кампании, когда войска без сапог и шуб, с неполным провиантом, без водки, по месяцам ночуют в снегу и при пятнадцати градусах мороза; когда дня только семь и восемь часов, а остальное ночь, во время которой не может быть влияния дисциплины; когда, не так как в сраженье, на несколько часов только люди вводятся в область смерти, где уже нет дисциплины, а когда люди по месяцам живут, всякую минуту борясь с смертью от голода и холода; когда в месяц погибает половина армии, – об этом то периоде кампании нам рассказывают историки, как Милорадович должен был сделать фланговый марш туда то, а Тормасов туда то и как Чичагов должен был передвинуться туда то (передвинуться выше колена в снегу), и как тот опрокинул и отрезал, и т. д., и т. д.
Русские, умиравшие наполовину, сделали все, что можно сделать и должно было сделать для достижения достойной народа цели, и не виноваты в том, что другие русские люди, сидевшие в теплых комнатах, предполагали сделать то, что было невозможно.
Все это странное, непонятное теперь противоречие факта с описанием истории происходит только оттого, что историки, писавшие об этом событии, писали историю прекрасных чувств и слов разных генералов, а не историю событий.
Для них кажутся очень занимательны слова Милорадовича, награды, которые получил тот и этот генерал, и их предположения; а вопрос о тех пятидесяти тысячах, которые остались по госпиталям и могилам, даже не интересует их, потому что не подлежит их изучению.
А между тем стоит только отвернуться от изучения рапортов и генеральных планов, а вникнуть в движение тех сотен тысяч людей, принимавших прямое, непосредственное участие в событии, и все, казавшиеся прежде неразрешимыми, вопросы вдруг с необыкновенной легкостью и простотой получают несомненное разрешение.
Цель отрезывания Наполеона с армией никогда не существовала, кроме как в воображении десятка людей. Она не могла существовать, потому что она была бессмысленна, и достижение ее было невозможно.
Цель народа была одна: очистить свою землю от нашествия. Цель эта достигалась, во первых, сама собою, так как французы бежали, и потому следовало только не останавливать это движение. Во вторых, цель эта достигалась действиями народной войны, уничтожавшей французов, и, в третьих, тем, что большая русская армия шла следом за французами, готовая употребить силу в случае остановки движения французов.
Русская армия должна была действовать, как кнут на бегущее животное. И опытный погонщик знал, что самое выгодное держать кнут поднятым, угрожая им, а не по голове стегать бегущее животное.



Когда человек видит умирающее животное, ужас охватывает его: то, что есть он сам, – сущность его, в его глазах очевидно уничтожается – перестает быть. Но когда умирающее есть человек, и человек любимый – ощущаемый, тогда, кроме ужаса перед уничтожением жизни, чувствуется разрыв и духовная рана, которая, так же как и рана физическая, иногда убивает, иногда залечивается, но всегда болит и боится внешнего раздражающего прикосновения.
После смерти князя Андрея Наташа и княжна Марья одинаково чувствовали это. Они, нравственно согнувшись и зажмурившись от грозного, нависшего над ними облака смерти, не смели взглянуть в лицо жизни. Они осторожно берегли свои открытые раны от оскорбительных, болезненных прикосновений. Все: быстро проехавший экипаж по улице, напоминание об обеде, вопрос девушки о платье, которое надо приготовить; еще хуже, слово неискреннего, слабого участия болезненно раздражало рану, казалось оскорблением и нарушало ту необходимую тишину, в которой они обе старались прислушиваться к незамолкшему еще в их воображении страшному, строгому хору, и мешало вглядываться в те таинственные бесконечные дали, которые на мгновение открылись перед ними.
Только вдвоем им было не оскорбительно и не больно. Они мало говорили между собой. Ежели они говорили, то о самых незначительных предметах. И та и другая одинаково избегали упоминания о чем нибудь, имеющем отношение к будущему.
Признавать возможность будущего казалось им оскорблением его памяти. Еще осторожнее они обходили в своих разговорах все то, что могло иметь отношение к умершему. Им казалось, что то, что они пережили и перечувствовали, не могло быть выражено словами. Им казалось, что всякое упоминание словами о подробностях его жизни нарушало величие и святыню совершившегося в их глазах таинства.
Беспрестанные воздержания речи, постоянное старательное обхождение всего того, что могло навести на слово о нем: эти остановки с разных сторон на границе того, чего нельзя было говорить, еще чище и яснее выставляли перед их воображением то, что они чувствовали.

Но чистая, полная печаль так же невозможна, как чистая и полная радость. Княжна Марья, по своему положению одной независимой хозяйки своей судьбы, опекунши и воспитательницы племянника, первая была вызвана жизнью из того мира печали, в котором она жила первые две недели. Она получила письма от родных, на которые надо было отвечать; комната, в которую поместили Николеньку, была сыра, и он стал кашлять. Алпатыч приехал в Ярославль с отчетами о делах и с предложениями и советами переехать в Москву в Вздвиженский дом, который остался цел и требовал только небольших починок. Жизнь не останавливалась, и надо было жить. Как ни тяжело было княжне Марье выйти из того мира уединенного созерцания, в котором она жила до сих пор, как ни жалко и как будто совестно было покинуть Наташу одну, – заботы жизни требовали ее участия, и она невольно отдалась им. Она поверяла счеты с Алпатычем, советовалась с Десалем о племяннике и делала распоряжения и приготовления для своего переезда в Москву.