Резня в Яннице

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Резня в Яннице (греч. Σφαγή των Γιαννιτσών, упоминается также как Холокост в Яннице (греч. Ολοκαύτωμα των Γιαννιτσών[1][2]- убийство 112 жителей и сожжение греческого города Янница, Центральная Македония, совершённое солдатами Вермахта и греческими коллаборационистами в сентябре 1944 года, во время оккупации Греции, в годы Второй мировой войны.





Оккупация

Немецкая армия вступила в город Янница 11 апреля 1941 года. 20 апреля в городе временно расположилась немецкая горнопехотная дивизия . Пребывание австрийцев было отмечено грабежами. С началом тройной, германо-итало-болгарской, оккупации Греции, Янница, как и вся Центральная Македония, остался в германской зоне. Жители города, продолжая традиции Освободительной войны Греции и Борьбы за Македонию, массово примкнули к Национально-освободительному фронту Греции, (ЭАМ) и, одновременно, всевозможными способами, поддерживали партизан Народно-освободительной армии Греции (ЭЛАС), которые действовали в близлежащих горах Пайко (Πάϊκο), Каймакчалан (Καϊμακτσαλάν) и Вемион (Βέρμιο). В ответ на установленные оккупантами и их пособниками жёсткие меры, конфискацию имущества и продовольствия, принудительную работу на оборонных объектах, аресты и тюремные заключения, вначале десятки, а затем сотни жителей города, оставляли свои дома и уходили в соседние горы, к партизанам. Среди них были и подростки, такие как 13-летний Никос Сиридис, получивший у партизан псевдоним Вениамин. Но и в самом городе не прекращалась подпольная деятельность. Как следует из подпольной газеты «Элефтерия» (Ελευθερία — Свобода), которую издавал «Панмакедонский комитет» ЭАМ, «в Янница, в середине ноября 1943 года, был осуществлён первый крестьянский съезд региона, в котором приняли участие 200 делегатов»[3] Была дана установка силовыми методами защитить урожай. Крестьяне региона Янницы, при поддержке подпольных организаций, изгоняли коллаборационистов полковника Пулоса, когда те направлялись к местам обмолота зерна. Весной и летом 1943 года подпольные организации организовали акции протеста против гражданской мобилизации. Аналогичные демонстрации были проведены в эти дни в Эдессе, Верии и Наусе[4]. Но в период 1941-43 в самом городе не было пролито много крови. В разных эпизодах было убито только 4 жителя, за хранение оружия[5]:56. Обстановка критическим образом изменилась к концу 1943 года.

Против расширения болгарской зоны оккупации

На всём протяжении войны греческое движение Сопротивления сковывало 10 немецких дивизий в континентальной Греции (140 тыс. человек)[6], плюс немецкие силы на Крите и других островах, а также 250 тыс. итальянцев (11-я армия (Италия))[7]. Необходимость освобождения боевых частей для отправки на Восточный и другие фронты вынудила германское командование предоставить возможность своим болгарским союзникам расширить зону оккупации на греческие регионы Центральная Македония и Западная Македония. При этом, германское командование, осознавая исторически сложившиеся, в отличие от дружественных греко-сербских отношений, не дружественные греко-болгарские отношения (в докладе офицера Вермахта Венде «ненавистные болгары»)[8][9][10], пыталось успокоить своего греческого «квислинга» И. Раллиса. После того как Раллис заявил, что подаст в отставку в случае передачи македонской столицы, города Салоники, болгарам, наместник Рейха в оккупированной Греции Гюнтер Альтенбург заявил ему: «Эти меры ни в коем случае не принимаются по политическим причинам, но чисто из военных соображений рационального использования немецких сил, таким образом эта сделка не ставит своей целью нарушить греческое господство в Македонии»[11]. Демонстрация против расширения болгарской зоны оккупации в Афинах в июле 1943 года сорвала эти планы, но подпольная сеть ЭАМ в Македонии находилась в постоянной готовности, чтобы не допустить их осуществления. После выхода Италии из войны (3 сентября), 16 сентября 1943 года мунипалитет Янница, во главе с мэром Томасом Мангриотисом и при содействии местных организаций, включая футбольные клубы, организовал в городе демонстрацию и вручил немецкому коменданту протест против новых намерений германского командования расширить болгарскую зону оккупации и передать болгарам Центральную Македонию. Немцы, с помощью греческих коллаборационистов арестовали около 100 жителей города («Элефтерия» писала о 200), которых перевезли в лагерь «Павлос Мелас» в Фессалоники[5]:302. 13 из них были расстреляны там 13 января 1944 года, в числе 40 заключённых расстрелянных в тот день. Подпольная газета «Элефтерия», распростанявшаяся по всей Македонии, писала об этих 40 расстрелянных: «Все они пали с криками за Грецию, призывая народ к борьбе и требуя возмездия ! Вся нация, весь народ, пусть преклонит колено над могилой национальных мучеников и пусть поклянётся отомстить!»[12].

Обострение обстановки

К концу декабря 1943 года, силы 30-го полка ЭЛАС предприняли значительные диверсионные операции. В некоторых операциях приняли участие и английские диверсанты. Атакам подверглась важная железнодорожная линия Салоники — Гевгелия и рудник свинцовой руды в Гумениссе. Были разрушены мосты и устроены засады на шоссе Янница — Салоники и Янница — Гуменисса[5]:333. Командующий германскими силами в юго-восточной Европе, Erich Schmidt-Richberg, в своём секретном донесении о действиях партизан в Греции от 28 августа 1944 года, то есть только 2 недели до резни в Янница, информировал германский генштаб: «партизанские силы находящиеся в горах Пайко усилились и являются постоянной опасностью для железнодорожной линии Поликастро — Гевгелия. Хребет Вермион и южные склоны хребта Каймакчалан, являются базами для ежедневных организованных внезапных атак против Верии, Эдессы и Наусы и серьёзных диверсионных актов против автодорожных и железнодорожных узлов»[13][14]. Оккупанты видя, что их пребывание в стране близится к концу, пытались террором упредить удары греческого Сопротивления при своём отступлении[15].

Коллаборационисты

В последний год год оккупации Греции (1944) немцы широко использовали в своих карательных операциях местных коллаборационистов. На территории Македонии самыми известными из них были «Всегреческая освободительная организация» (ПАО) и антикоммунистическая организация полковника Г. Пулоса[16]:220. Кроме этого, с Крита был переброшен отряд Фрица Шуберта. Происхождение Шуберта вызывало много вопросов, поскольку он говорил по-турецки, внешне выглядел азиатом и за ним закрепилась кличка «Турок». Была также высказана версия, что он был смирненским греком, который под протекцией германского консула избежал Смирнской резни, а затем был послан в Германию на учёбу. Сегодня достоверно известно, что Фриц Шуберт был немцем, родился в 1897 году в Дортмунде, стал членом Национал-социалистической партии в 1934 году, под номером 3397778, и, по утверждению исследователя Г. Кирьякопулоса, состоял в гестапо в звании Unterscharführer[17]. Шуберт создал на Крите так называемую «Карательную команду Шуберта» (Jagdkommando Schubert), в основном из освобождённых для этой цели уголовников. «Команда Шуберта», насчитывавшая около 100 человек, «прославилась» на Крите, после чего половина команды под командованием Шуберта была переброшена в Македонию[18]. Перед тем как принять участие в резне в Янница, Шуберт успел отметиться рядом преступлений в Центральной Македонии, в частности в Холокосте Хортиатиса 2 сентября 1944 года, за 12 дней до событий в Яннице.

Элефтерохори

В первую неделю марта 1944 года, немецкие мотоциклисты, сопровождаемые отрядом крымских татар, совершили первый налёт на село Элефтерохори (сегодня входит в муниципалитет Янница). Жители Элефтерохори, все беженцы из Понта, одними из первых примкнули к ЭАМ. Село находилось у подножия горы Пайко, контакты с партизанами были частыми, помощь партизанам продовольствием была всеобщей. Все семьи, в той или иной степени, помогали партизанами и имели родственников среди партизан. Село стало мишенью для немцев и их пособников. Этот первый налёт сопровождался грабежом и разрушениями, но не был отмечен жертвами. Жители подтвердили, что немцев сопровождал вооружённый отряд крымских татар, с которыми они смогли переговариваться на русском языке[19]. Налёт повторился 23 марта 1944 года. На этот раз немцев сопровождали греческие коллаборационисты из отрядов Г. Пулоса и Г. Пападопулоса. Село подверглось полному разрушению. Были убиты 17 жителей и 2 младенца. Греческие коллаборационисты не уступали немцам в зверствах. Жители этого малого села в 60 семей, после его полного разрушения и пережитых ими здесь зверств и трагедий, решили не возвращаться в Элефтерохори. Лишь Савва Калцидис, после войны, многие годы заявлял, что он постоянный житель села и в официальной статистике Элефтерохори упоминалось как село с одним (1) постоянным жителем[20][21][22].

Сожжение Эдессы

12 сентября соседний город Эдесса был атакован отрядами ЭЛАС. При этом, была скоординирована одновременная атака одного единственного союзного самолёта на казармы города. В отместку, как писала «Элефтерия» «немцы, болгарофашисты и коллаборационисты развернули дикий террор. Город был подожжён. Пролито много крови». Было сожжено историческое ядро города, Вароси. Сгорело более 250 домов. На следующий день было полностью сожжено село Месимери. Тысячи жителей Эдессы остались без крова. Среди разрушенных зданий были мужская гимназия (постройки 1862 года) и кафедральный собор Св. Бессребренников[15].

Резня Янницы

Немцы и их сотрудники не могли примириться с мыслью, что Янница, расположенный на равнине, являлся одним из центров Сопротивления в Центральной Македонии. Исследователь С. Кузинопулос считает, что резня в Яннице была преднамеренным актом террора, с целью прекращения поддержки Сопротивления жителями города. 5 августа 1944 австрийский солдат Otmar Dorne дезертировал из германской армии и вступил в 30-й полк ЭЛАС, который располагался на горе Пайко. Событие было представлено как пленение и убийство в плену немецкого солдата. Этот незначительный инцидент стал поводом к массовой резне и расстрелу 14 сентября в Янница. Немцы призвали к соучастию в резне отряды коллаборационистов. Газета «Элефтерия» пишет, что в город вступили 100 коллаборационистов из организации ПАО и 400 из организации Г. Пулоса. Кроме них в резне принял участие отряд Шуберта. 74 жителей города были расстреляны в тот день, будучи предварительно избитыми железными ломами. Несколько женщин были изнасилованы уголовниками Шуберта, другие были зарезаны. Среди расстрелянных был мэр города, Томас Мангриотис. 18 сентября часть города была предана огню и немцы и их сотрудники убивали каждого встречного на их пути. 38 человек были в тот день убиты на улицах города. Убитые были оставлены незахороненными на поедание животными.

Свидетельства

Шуберт был судим после войны в 1947 году. Он признал своё участие в преступлении, но возложил также вину на людей Пулоса: «Как только мы вошли в Янница, люди Пулоса собрали людей на площади и стали их сортировать. Выбирали они. Я не мого знать, кто является коммунистом. Первыми они убили дубинками Г. Папаиоанну и его двух сестёр. Многих других они убили там, на площади. За резнёй, происходившей на площади, с балкона наблюдали полковник Пулос и Скапердас. Они давали приказы и наблюдали оттуда за исполнением»[23]. Переживший резню, 20-летний тогда, Яннис Костидис описывает: «Нас, около 10 человек, заставили вырыть большую яму, размерами примерно 4Χ6 метров и глубиной в 2,5 м. Пока мы рыли яму, коллаборационисты зверски мучили жителей, которых сгоняли туда под угрозой оружия. Они вырывали у жителей золотые зубы и во многих случаях отрезали пальцы, чтобы снять кольца. Полумёртвыми от пыток, их сбрасывали в яму и расстреливали. 13-летнего Т. Боскоса живым сбросили в яму, после того как убили его деда. Шуберт лично решил пристрелить мальчика, но его пистолет дал осечку. Он попросил второй пистолет, но и тот дал осечку. Тогда Шуберт схватил автомат и разрядил целую очередь в тело мальчика. Расстрел продолжался до наступления тьмы». 4 дня после расстрела, 18 сентября 1944 года, город был предан огню и немцы и коллаборационисты убивали каждого жителя, которого они встречали на своём пути. Эмиль Венгер, посетивший через несколько дней Янница, в качестве представителя Международного Красного Креста пишет: «… Более 70 человек, среди которых мэр, 5 муниципальных служащих и другие видные граждане были убиты самым зверским способом. Избитые железными ломами, с раскрытыми черепами и сломанными рёбрами и конечностями они были добиты выстрелом револьвера»[24]. Венгер писал характерно: «Янница уже мёртвый город». Представитель Международного Красного Креста обнаружил за городом тысячи жителей, которые испуганные и отчаянные расположились на равнине у моста реки Лудиас. Он пишет: «.. Разворачивается захватывающая драма: Голодные женщины и дети, дрожащие от холода и спящие под открытым небом все эти ночи… приближаются к нам с плачем, вовсе не для того чтобы мы помогли им продуктами, но для того чтобы мы положили конец их тревоге, поскольку ощущали себя гонимыми собаками, не зная где найти убежище…»[25]. Эту атмосферу в своём докладе передаёт и посол Швеции в Греции, Тиберг, который пишет, что треть города была разрушена огнём. Он пишет: «Жители Янница оставляют город и находят убежище на болоте, где пребывают в наспех созданных хижинах и шалашах». 20 сентября 1944 года комитет жителей Янница обратился с посланием к Комитету союзников и эмиграционному правительству в Каире, описывая резню и прося оружие. Послание заканчивалось фразой, что «это кровопролитие не произошло бы, если бы у населения было оружие и боеприпасы».

Немцы оставили Янница 3 ноября 1944 года[1].

После войны

Шуберт предстал перед греческим судом и был расстрелян в тюрьме Эптапиргио в Салониках 22 октября 1947 года. В том же году полковник Георгиос Пулос также предстал перед трибуналом и был расстрелян в Афинах[26]

Память

Братская могила расстрелянных жителей города, включая мэра Томаса Мангриотиса, расположена перед 1-й начальной школой Янница. Памятник расстрелянным 14 сентября 1944 года возведён 1976 году, в центре города, на улице 14 сентября, недалеко от площади Мангоса. Памятник представляет собой рельефную стеллу, в основании которой выбита надпись: «Муниципалитет Янница, в память 110 сограждан, расстрелянных немецкими оккупационными войсками 14 сентября 1944 года». В двух метрах от памятника установлена мраморная плита с именами погибших. Автор памятника скульптор Танасис Минопулос[27].

Напишите отзыв о статье "Резня в Яннице"

Ссылки

  1. ↑ 1 2 [averoph.wordpress.com/2013/09/14/%E1%BD%81%CE%BB%CE%BF%CE%BA%CE%B1%CF%8D%CF%84%CF%89%CE%BC%CE%B1-%CF%83%CF%84%CE%AC-%CE%B3%CE%B9%CE%B1%CE%BD%CE%BD%CE%B9%CF%84%CF%83%CE%AC-14-%CF%83%CE%B5%CF%80%CF%84-1944/ Ὁλοκαύτωμα στά Γιαννιτσά (14 Σεπτ.1944) " ΑΒΕΡΩΦ]
  2. ↑ www.inewsgr.com/62/14-9-2014-to-olokaftoma-ton-giannitson.htm
  3. ↑ Ελευθερία, φύλλο Νο 21 της 17ης Δεκεμβρίου 1943
  4. ↑ Δημήτριος Μπέλλος,Το κατοχικό συλλαλητήριο της Αλεξάνδρειας (πρώην Γιδά) 23 Μαρτίου 1944,Θεσσαλονίκη 2005, Μάτι, σ.33
  5. ↑ 1 2 3 Στράτος Δορδανάς, Το αίμα των αθώων, τα αντίποινα των Γερμανικών αρχών Κατοχής στη Μακεδονία 1941—1944, Αθήνα 2007, Βιβλιοπωλείον της Εστίας
  6. ↑ Χαράλαμπος Κ. Αλεξάνδρου, Μεραρχία Πινερόλο, σελ.26, Groupo D’Arte, Αθήνα 2008
  7. ↑ Χαράλαμπος Κ. Αλεξάνδρου, Μεραρχία Πινερόλο, σελ.27, Groupo D’Arte, Αθήνα 2008
  8. ↑ Πολυχρόνης κ. Ενεπεκίδης, Η Ελληνική Αντίστασις 1941—1944, εκδ. Εστία, 117
  9. ↑ Demetres Tziovas, Greece and the Balkans: identities, perceptions and cultural encounters since the Enlightenment, page 37
  10. ↑ RJ Crampton, Bulgaria, page 51 «gravely offended by textbooks which referred to Bulgarians as a barbaric tribe»
  11. ↑ 4 Εφημερίδα «Ελευθερία», 17/10/1960, "Από τα μυστικά Αρχεία του Τρίτου Ράιχ
  12. ↑ Ελευθερία, φύλλο Νο23 της 27ης Ιανουαρίου 1944
  13. ↑ Εταιρεία Διάσωσης Ιστορικών Αρχείων 1940—1974,ΟΙ Ναζί για την Εθνική Αντίσταση στην Ελλάδα, επτά απόρρητες εκθέσεις του Γενικού Επιτελείου του Χίτλερ, Αθήνα 2012, Δρόμων, σ.87
  14. ↑ Βάσος Μαθιόπουλος, Η Ελληνική Αντίσταση (1941—1944) και οι Σύμμαχοι, Αθήνα 1980, Παπαζήσης.
  15. ↑ 1 2 [www.activistis.gr/2014/09/blog-post_25.html Εβδομήντα χρόνια από το μακελειό των Γιαννιτσών — Ακτιβιστης]
  16. ↑ Δημήτρης Κοουτσούρης, Η ΠΑΟ στην κατεχόμενη Μακεδονία (1941—1944). Αριστερά και Αστικός Πολιτικός Κόσμος 1940—1960, εκδ. Βιβλιόραμα 2014, ISBN 978-960-9548-20-5
  17. ↑ [books.google.gr/books?id=HJEKAPFeJmQC&pg=PA37&lpg=PA37&dq=Fritz+Schubert&source=bl&ots=pKgAk5Bpcs&sig=2zqUrF5A_PCthBarHmumE5q35Ms&hl=el&ei=vESYSprlNOKrjAeIosW2BQ&sa=X&oi=book_result&ct=result&resnum=5#v=onepage&q=Fritz%20Schubert&f=false Kiriakopoulos, G.C. The Nazi occupation of Crete, 1941—1945, Praeger Publishers, 1995, σελ. 37]
  18. ↑ [emfilios.blogspot.gr/2011/04/blog-post_14.html emfilios: ΣΑΣ ΑΡΕΣΕΙ Ο Κ. ΣΟΥΜΠΕΡΤ]
  19. ↑ Βάσος Μαθιόπουλος, (1994) «Ο Δεκέμβρης του 1944», εκδ. Νέα Σύνορα-Λιβάνη, Αθήνα, Σελίδα 71
  20. ↑ [www.giannitsa.gr Δήμος Πέλλας — Δήμος Πέλλας]
  21. ↑ [www.greekholocausts.gr/gr GH Rejuvenation Center | Superb. Useful. Real]
  22. ↑ [www.24grammata.com/?p=4216 24grammata.com Culture e-Magazine — Free eBooks — WebRadio " Τα Γιαννιτσά στα χρόνια της κατοχής / Eλευθεροχώρι, 23 Μαρτίου 1944]
  23. ↑ Νίκος Καρκάνης, Οι δοσίλογοι της Κατοχής. Δίκες παρωδίες (ντοκουμέντα, αποκαλύψεις, μαρτυρίες). Αθήνα 1981, σ.385
  24. ↑ Ιστορικό Αρχείο Μουσείου Μπενάκη, Αρχείο Νικολάου Δέα, Αρ. Εις.262, φακ.5:Δ,3, Δ/σις Επισιτισμού Επαρχιών, Υπηρεσία Ελέγχου και Επιθεωρήσεως — Τμήμα Επιθεωρήσεως, «Έκθεσις επί των ταξειδίων μας εις τας Επαρχίας από 15-21 Σεπτεμβρίου 1944», Θεσσαλονίκη 23-9-1944.
  25. ↑ ΙΑΜΜ, «Έκθεσις επί των ταξειδίων μας».
  26. ↑ [konstantinosdavanelos.blogspot.gr/2009/05/o.html Γη και Ελευθερία.: O Πλατανιώτης δοσίλογος Γεώργιος Πούλος]
  27. ↑ [www.giannitsa.gr/index.php/%CF%84%CE%BF%CF%85%CF%81%CE%B9%CF%83%CF%84%CE%B9%CE%BA%CF%8C%CF%82-%CE%BF%CE%B4%CE%B7%CE%B3%CF%8C%CF%82/%CF%84%CE%B1%CF%86%CE%B9%CE%BA%CE%AC-%CE%BC%CE%BD%CE%B7%CE%BC%CE%B5%CE%AF%CE%B1/%CE%BC%CE%BD%CE%B7%CE%BC%CE%B5%CE%AF%CE%BF-%CE%BF%CE%BC%CE%B1%CE%B4%CE%B9%CE%BA%CE%BF%CF%8D-%CF%84%CE%AC%CF%86%CE%BF%CF%85.html Μνημείο Ομαδικού Τάφου]

Отрывок, характеризующий Резня в Яннице

Русская армия управлялась Кутузовым с его штабом и государем из Петербурга. В Петербурге, еще до получения известия об оставлении Москвы, был составлен подробный план всей войны и прислан Кутузову для руководства. Несмотря на то, что план этот был составлен в предположении того, что Москва еще в наших руках, план этот был одобрен штабом и принят к исполнению. Кутузов писал только, что дальние диверсии всегда трудно исполнимы. И для разрешения встречавшихся трудностей присылались новые наставления и лица, долженствовавшие следить за его действиями и доносить о них.
Кроме того, теперь в русской армии преобразовался весь штаб. Замещались места убитого Багратиона и обиженного, удалившегося Барклая. Весьма серьезно обдумывали, что будет лучше: А. поместить на место Б., а Б. на место Д., или, напротив, Д. на место А. и т. д., как будто что нибудь, кроме удовольствия А. и Б., могло зависеть от этого.
В штабе армии, по случаю враждебности Кутузова с своим начальником штаба, Бенигсеном, и присутствия доверенных лиц государя и этих перемещений, шла более, чем обыкновенно, сложная игра партий: А. подкапывался под Б., Д. под С. и т. д., во всех возможных перемещениях и сочетаниях. При всех этих подкапываниях предметом интриг большей частью было то военное дело, которым думали руководить все эти люди; но это военное дело шло независимо от них, именно так, как оно должно было идти, то есть никогда не совпадая с тем, что придумывали люди, а вытекая из сущности отношения масс. Все эти придумыванья, скрещиваясь, перепутываясь, представляли в высших сферах только верное отражение того, что должно было совершиться.
«Князь Михаил Иларионович! – писал государь от 2 го октября в письме, полученном после Тарутинского сражения. – С 2 го сентября Москва в руках неприятельских. Последние ваши рапорты от 20 го; и в течение всего сего времени не только что ничего не предпринято для действия противу неприятеля и освобождения первопрестольной столицы, но даже, по последним рапортам вашим, вы еще отступили назад. Серпухов уже занят отрядом неприятельским, и Тула, с знаменитым и столь для армии необходимым своим заводом, в опасности. По рапортам от генерала Винцингероде вижу я, что неприятельский 10000 й корпус подвигается по Петербургской дороге. Другой, в нескольких тысячах, также подается к Дмитрову. Третий подвинулся вперед по Владимирской дороге. Четвертый, довольно значительный, стоит между Рузою и Можайском. Наполеон же сам по 25 е число находился в Москве. По всем сим сведениям, когда неприятель сильными отрядами раздробил свои силы, когда Наполеон еще в Москве сам, с своею гвардией, возможно ли, чтобы силы неприятельские, находящиеся перед вами, были значительны и не позволяли вам действовать наступательно? С вероятностию, напротив того, должно полагать, что он вас преследует отрядами или, по крайней мере, корпусом, гораздо слабее армии, вам вверенной. Казалось, что, пользуясь сими обстоятельствами, могли бы вы с выгодою атаковать неприятеля слабее вас и истребить оного или, по меньшей мере, заставя его отступить, сохранить в наших руках знатную часть губерний, ныне неприятелем занимаемых, и тем самым отвратить опасность от Тулы и прочих внутренних наших городов. На вашей ответственности останется, если неприятель в состоянии будет отрядить значительный корпус на Петербург для угрожания сей столице, в которой не могло остаться много войска, ибо с вверенною вам армиею, действуя с решительностию и деятельностию, вы имеете все средства отвратить сие новое несчастие. Вспомните, что вы еще обязаны ответом оскорбленному отечеству в потере Москвы. Вы имели опыты моей готовности вас награждать. Сия готовность не ослабнет во мне, но я и Россия вправе ожидать с вашей стороны всего усердия, твердости и успехов, которые ум ваш, воинские таланты ваши и храбрость войск, вами предводительствуемых, нам предвещают».
Но в то время как письмо это, доказывающее то, что существенное отношение сил уже отражалось и в Петербурге, было в дороге, Кутузов не мог уже удержать командуемую им армию от наступления, и сражение уже было дано.
2 го октября казак Шаповалов, находясь в разъезде, убил из ружья одного и подстрелил другого зайца. Гоняясь за подстреленным зайцем, Шаповалов забрел далеко в лес и наткнулся на левый фланг армии Мюрата, стоящий без всяких предосторожностей. Казак, смеясь, рассказал товарищам, как он чуть не попался французам. Хорунжий, услыхав этот рассказ, сообщил его командиру.
Казака призвали, расспросили; казачьи командиры хотели воспользоваться этим случаем, чтобы отбить лошадей, но один из начальников, знакомый с высшими чинами армии, сообщил этот факт штабному генералу. В последнее время в штабе армии положение было в высшей степени натянутое. Ермолов, за несколько дней перед этим, придя к Бенигсену, умолял его употребить свое влияние на главнокомандующего, для того чтобы сделано было наступление.
– Ежели бы я не знал вас, я подумал бы, что вы не хотите того, о чем вы просите. Стоит мне посоветовать одно, чтобы светлейший наверное сделал противоположное, – отвечал Бенигсен.
Известие казаков, подтвержденное посланными разъездами, доказало окончательную зрелость события. Натянутая струна соскочила, и зашипели часы, и заиграли куранты. Несмотря на всю свою мнимую власть, на свой ум, опытность, знание людей, Кутузов, приняв во внимание записку Бенигсена, посылавшего лично донесения государю, выражаемое всеми генералами одно и то же желание, предполагаемое им желание государя и сведение казаков, уже не мог удержать неизбежного движения и отдал приказание на то, что он считал бесполезным и вредным, – благословил совершившийся факт.


Записка, поданная Бенигсеном о необходимости наступления, и сведения казаков о незакрытом левом фланге французов были только последние признаки необходимости отдать приказание о наступлении, и наступление было назначено на 5 е октября.
4 го октября утром Кутузов подписал диспозицию. Толь прочел ее Ермолову, предлагая ему заняться дальнейшими распоряжениями.
– Хорошо, хорошо, мне теперь некогда, – сказал Ермолов и вышел из избы. Диспозиция, составленная Толем, была очень хорошая. Так же, как и в аустерлицкой диспозиции, было написано, хотя и не по немецки:
«Die erste Colonne marschiert [Первая колонна идет (нем.) ] туда то и туда то, die zweite Colonne marschiert [вторая колонна идет (нем.) ] туда то и туда то» и т. д. И все эти колонны на бумаге приходили в назначенное время в свое место и уничтожали неприятеля. Все было, как и во всех диспозициях, прекрасно придумано, и, как и по всем диспозициям, ни одна колонна не пришла в свое время и на свое место.
Когда диспозиция была готова в должном количестве экземпляров, был призван офицер и послан к Ермолову, чтобы передать ему бумаги для исполнения. Молодой кавалергардский офицер, ординарец Кутузова, довольный важностью данного ему поручения, отправился на квартиру Ермолова.
– Уехали, – отвечал денщик Ермолова. Кавалергардский офицер пошел к генералу, у которого часто бывал Ермолов.
– Нет, и генерала нет.
Кавалергардский офицер, сев верхом, поехал к другому.
– Нет, уехали.
«Как бы мне не отвечать за промедление! Вот досада!» – думал офицер. Он объездил весь лагерь. Кто говорил, что видели, как Ермолов проехал с другими генералами куда то, кто говорил, что он, верно, опять дома. Офицер, не обедая, искал до шести часов вечера. Нигде Ермолова не было и никто не знал, где он был. Офицер наскоро перекусил у товарища и поехал опять в авангард к Милорадовичу. Милорадовича не было тоже дома, но тут ему сказали, что Милорадович на балу у генерала Кикина, что, должно быть, и Ермолов там.
– Да где же это?
– А вон, в Ечкине, – сказал казачий офицер, указывая на далекий помещичий дом.
– Да как же там, за цепью?
– Выслали два полка наших в цепь, там нынче такой кутеж идет, беда! Две музыки, три хора песенников.
Офицер поехал за цепь к Ечкину. Издалека еще, подъезжая к дому, он услыхал дружные, веселые звуки плясовой солдатской песни.
«Во олузя а ах… во олузях!..» – с присвистом и с торбаном слышалось ему, изредка заглушаемое криком голосов. Офицеру и весело стало на душе от этих звуков, но вместе с тем и страшно за то, что он виноват, так долго не передав важного, порученного ему приказания. Был уже девятый час. Он слез с лошади и вошел на крыльцо и в переднюю большого, сохранившегося в целости помещичьего дома, находившегося между русских и французов. В буфетной и в передней суетились лакеи с винами и яствами. Под окнами стояли песенники. Офицера ввели в дверь, и он увидал вдруг всех вместе важнейших генералов армии, в том числе и большую, заметную фигуру Ермолова. Все генералы были в расстегнутых сюртуках, с красными, оживленными лицами и громко смеялись, стоя полукругом. В середине залы красивый невысокий генерал с красным лицом бойко и ловко выделывал трепака.
– Ха, ха, ха! Ай да Николай Иванович! ха, ха, ха!..
Офицер чувствовал, что, входя в эту минуту с важным приказанием, он делается вдвойне виноват, и он хотел подождать; но один из генералов увидал его и, узнав, зачем он, сказал Ермолову. Ермолов с нахмуренным лицом вышел к офицеру и, выслушав, взял от него бумагу, ничего не сказав ему.
– Ты думаешь, это нечаянно он уехал? – сказал в этот вечер штабный товарищ кавалергардскому офицеру про Ермолова. – Это штуки, это все нарочно. Коновницына подкатить. Посмотри, завтра каша какая будет!


На другой день, рано утром, дряхлый Кутузов встал, помолился богу, оделся и с неприятным сознанием того, что он должен руководить сражением, которого он не одобрял, сел в коляску и выехал из Леташевки, в пяти верстах позади Тарутина, к тому месту, где должны были быть собраны наступающие колонны. Кутузов ехал, засыпая и просыпаясь и прислушиваясь, нет ли справа выстрелов, не начиналось ли дело? Но все еще было тихо. Только начинался рассвет сырого и пасмурного осеннего дня. Подъезжая к Тарутину, Кутузов заметил кавалеристов, ведших на водопой лошадей через дорогу, по которой ехала коляска. Кутузов присмотрелся к ним, остановил коляску и спросил, какого полка? Кавалеристы были из той колонны, которая должна была быть уже далеко впереди в засаде. «Ошибка, может быть», – подумал старый главнокомандующий. Но, проехав еще дальше, Кутузов увидал пехотные полки, ружья в козлах, солдат за кашей и с дровами, в подштанниках. Позвали офицера. Офицер доложил, что никакого приказания о выступлении не было.
– Как не бы… – начал Кутузов, но тотчас же замолчал и приказал позвать к себе старшего офицера. Вылезши из коляски, опустив голову и тяжело дыша, молча ожидая, ходил он взад и вперед. Когда явился потребованный офицер генерального штаба Эйхен, Кутузов побагровел не оттого, что этот офицер был виною ошибки, но оттого, что он был достойный предмет для выражения гнева. И, трясясь, задыхаясь, старый человек, придя в то состояние бешенства, в которое он в состоянии был приходить, когда валялся по земле от гнева, он напустился на Эйхена, угрожая руками, крича и ругаясь площадными словами. Другой подвернувшийся, капитан Брозин, ни в чем не виноватый, потерпел ту же участь.
– Это что за каналья еще? Расстрелять мерзавцев! – хрипло кричал он, махая руками и шатаясь. Он испытывал физическое страдание. Он, главнокомандующий, светлейший, которого все уверяют, что никто никогда не имел в России такой власти, как он, он поставлен в это положение – поднят на смех перед всей армией. «Напрасно так хлопотал молиться об нынешнем дне, напрасно не спал ночь и все обдумывал! – думал он о самом себе. – Когда был мальчишкой офицером, никто бы не смел так надсмеяться надо мной… А теперь!» Он испытывал физическое страдание, как от телесного наказания, и не мог не выражать его гневными и страдальческими криками; но скоро силы его ослабели, и он, оглядываясь, чувствуя, что он много наговорил нехорошего, сел в коляску и молча уехал назад.
Излившийся гнев уже не возвращался более, и Кутузов, слабо мигая глазами, выслушивал оправдания и слова защиты (Ермолов сам не являлся к нему до другого дня) и настояния Бенигсена, Коновницына и Толя о том, чтобы то же неудавшееся движение сделать на другой день. И Кутузов должен был опять согласиться.


На другой день войска с вечера собрались в назначенных местах и ночью выступили. Была осенняя ночь с черно лиловатыми тучами, но без дождя. Земля была влажна, но грязи не было, и войска шли без шума, только слабо слышно было изредка бренчанье артиллерии. Запретили разговаривать громко, курить трубки, высекать огонь; лошадей удерживали от ржания. Таинственность предприятия увеличивала его привлекательность. Люди шли весело. Некоторые колонны остановились, поставили ружья в козлы и улеглись на холодной земле, полагая, что они пришли туда, куда надо было; некоторые (большинство) колонны шли целую ночь и, очевидно, зашли не туда, куда им надо было.
Граф Орлов Денисов с казаками (самый незначительный отряд из всех других) один попал на свое место и в свое время. Отряд этот остановился у крайней опушки леса, на тропинке из деревни Стромиловой в Дмитровское.
Перед зарею задремавшего графа Орлова разбудили. Привели перебежчика из французского лагеря. Это был польский унтер офицер корпуса Понятовского. Унтер офицер этот по польски объяснил, что он перебежал потому, что его обидели по службе, что ему давно бы пора быть офицером, что он храбрее всех и потому бросил их и хочет их наказать. Он говорил, что Мюрат ночует в версте от них и что, ежели ему дадут сто человек конвою, он живьем возьмет его. Граф Орлов Денисов посоветовался с своими товарищами. Предложение было слишком лестно, чтобы отказаться. Все вызывались ехать, все советовали попытаться. После многих споров и соображений генерал майор Греков с двумя казачьими полками решился ехать с унтер офицером.
– Ну помни же, – сказал граф Орлов Денисов унтер офицеру, отпуская его, – в случае ты соврал, я тебя велю повесить, как собаку, а правда – сто червонцев.
Унтер офицер с решительным видом не отвечал на эти слова, сел верхом и поехал с быстро собравшимся Грековым. Они скрылись в лесу. Граф Орлов, пожимаясь от свежести начинавшего брезжить утра, взволнованный тем, что им затеяно на свою ответственность, проводив Грекова, вышел из леса и стал оглядывать неприятельский лагерь, видневшийся теперь обманчиво в свете начинавшегося утра и догоравших костров. Справа от графа Орлова Денисова, по открытому склону, должны были показаться наши колонны. Граф Орлов глядел туда; но несмотря на то, что издалека они были бы заметны, колонн этих не было видно. Во французском лагере, как показалось графу Орлову Денисову, и в особенности по словам его очень зоркого адъютанта, начинали шевелиться.
– Ах, право, поздно, – сказал граф Орлов, поглядев на лагерь. Ему вдруг, как это часто бывает, после того как человека, которому мы поверим, нет больше перед глазами, ему вдруг совершенно ясно и очевидно стало, что унтер офицер этот обманщик, что он наврал и только испортит все дело атаки отсутствием этих двух полков, которых он заведет бог знает куда. Можно ли из такой массы войск выхватить главнокомандующего?
– Право, он врет, этот шельма, – сказал граф.
– Можно воротить, – сказал один из свиты, который почувствовал так же, как и граф Орлов Денисов, недоверие к предприятию, когда посмотрел на лагерь.
– А? Право?.. как вы думаете, или оставить? Или нет?
– Прикажете воротить?
– Воротить, воротить! – вдруг решительно сказал граф Орлов, глядя на часы, – поздно будет, совсем светло.
И адъютант поскакал лесом за Грековым. Когда Греков вернулся, граф Орлов Денисов, взволнованный и этой отмененной попыткой, и тщетным ожиданием пехотных колонн, которые все не показывались, и близостью неприятеля (все люди его отряда испытывали то же), решил наступать.
Шепотом прокомандовал он: «Садись!» Распределились, перекрестились…
– С богом!
«Урааааа!» – зашумело по лесу, и, одна сотня за другой, как из мешка высыпаясь, полетели весело казаки с своими дротиками наперевес, через ручей к лагерю.
Один отчаянный, испуганный крик первого увидавшего казаков француза – и все, что было в лагере, неодетое, спросонков бросило пушки, ружья, лошадей и побежало куда попало.
Ежели бы казаки преследовали французов, не обращая внимания на то, что было позади и вокруг них, они взяли бы и Мюрата, и все, что тут было. Начальники и хотели этого. Но нельзя было сдвинуть с места казаков, когда они добрались до добычи и пленных. Команды никто не слушал. Взято было тут же тысяча пятьсот человек пленных, тридцать восемь орудий, знамена и, что важнее всего для казаков, лошади, седла, одеяла и различные предметы. Со всем этим надо было обойтись, прибрать к рукам пленных, пушки, поделить добычу, покричать, даже подраться между собой: всем этим занялись казаки.
Французы, не преследуемые более, стали понемногу опоминаться, собрались командами и принялись стрелять. Орлов Денисов ожидал все колонны и не наступал дальше.
Между тем по диспозиции: «die erste Colonne marschiert» [первая колонна идет (нем.) ] и т. д., пехотные войска опоздавших колонн, которыми командовал Бенигсен и управлял Толь, выступили как следует и, как всегда бывает, пришли куда то, но только не туда, куда им было назначено. Как и всегда бывает, люди, вышедшие весело, стали останавливаться; послышалось неудовольствие, сознание путаницы, двинулись куда то назад. Проскакавшие адъютанты и генералы кричали, сердились, ссорились, говорили, что совсем не туда и опоздали, кого то бранили и т. д., и наконец, все махнули рукой и пошли только с тем, чтобы идти куда нибудь. «Куда нибудь да придем!» И действительно, пришли, но не туда, а некоторые туда, но опоздали так, что пришли без всякой пользы, только для того, чтобы в них стреляли. Толь, который в этом сражении играл роль Вейротера в Аустерлицком, старательно скакал из места в место и везде находил все навыворот. Так он наскакал на корпус Багговута в лесу, когда уже было совсем светло, а корпус этот давно уже должен был быть там, с Орловым Денисовым. Взволнованный, огорченный неудачей и полагая, что кто нибудь виноват в этом, Толь подскакал к корпусному командиру и строго стал упрекать его, говоря, что за это расстрелять следует. Багговут, старый, боевой, спокойный генерал, тоже измученный всеми остановками, путаницами, противоречиями, к удивлению всех, совершенно противно своему характеру, пришел в бешенство и наговорил неприятных вещей Толю.


Источник — «http://wiki-org.ru/wiki/index.php?title=Резня_в_Яннице&oldid=80576644»