Слуцкое восстание

Слуцкое восстание
Основной конфликт: Гражданская война в России
Дата	27 ноября — 28 декабря 1920
Место	Белоруссия
Причина	Советская власть в Белоруссии
Итог	Подавление восстания
Изменения	Отсутствуют
Противники
1-я Слуцкая стрелковая бригада при поддержке: Польша РСФСР РСФСР
Командующие
П. Я. Жаврид неизвестно
Силы сторон
Слуцкая бригада: 1-й Слуцкий полк 2-й Грозавский полк (всего: 4 тыс. бойцов) Красная армия (около 10 тыс. человек)
Потери
неизвестно неизвестно

Предыстория

Рижский договор

Подписанным 12 октября 1920 года в Риге предварительным миром (позднее закрепленным Рижским мирным договором 1921) между Польшей, РСФСР и УССР, были установлены новые государственные границы, разделившие территории современных Белоруссии и Украины на две части. Белорусская делегация в этих переговорах не участвовала, так как на них не были приглашены представители ни от прекратившей к тому времени своё существование Белорусской народной республики, ни от созданной большевиками Белорусской ССР. С другой стороны, РСФСР действовала исключительно в интересах большевиков. Историк А. Грицкевич указывает на тот факт, что руководитель советской делегации А. Иоффе предлагал уступить Польше всю территорию БССР взамен на территориальные уступки на Украине, однако польская сторона не приняла это предложение.

Согласно принятому соглашению, демаркационная линия Киевичи-Лань проходила таким образом, что Слуцкий уезд должен был отойти к Белорусской ССР, за Польшей оставались только некоторые западные волости.

Национальное движение в Минской губернии

Осенью 1920 года национальное движение охватило значительную часть населения Минской губернии. Так, на беспартийной конференции в местечке Холопеничи (центр волости Борисовского уезда) была принята резолюция, в которой высказывалось желание «мирным путём освободить Беларусь от польских и советских войск и дать ей возможность определиться без чьей бы то ни было диктатуры». Похожая картина наблюдалась и в Минском уезде, так доклад Военревкома БССР от 15 ноября 1920 г. содержит следующую информацию: «Население некоторых волостей, узнав о самоопределении Белоруссии, не хочет признавать никакой власти, кроме несуществующего правительства „незалежнай Беларусі“ и относится очень враждебно к организуемым волостным ревкомам, заявляясь, что власть нужно выбирать, а не назначать из Москвы». В ноябре этого же года под бело-красно-белыми флагами восстали Погорельская и Якшицкая волости под руководством ксендза Вороновича.

Региональным центром национального движения стал город Слуцк. В 1918 году в нём был образован Белорусский национальный комитет, который возглавил Павел Жаврид. Большинство приверженцев борьбы за независимость объединил Слуцкий комитет Белорусской партии социалистов-революционеров. В листовках эсеров высказывалось мнение о том, что в руках «польского империализма и шовинизма оказалась треть белорусской территории с 4 миллионами жителей, из которых лишь от 2 до 8 % поляки», а Советская Россия овладела «180 тыс. км кв. белорусской территории с населением 8 млн человек, независимость Советской Белоруссии это фикция, которая прикрывает собой оккупацию белорусского народа российским централизмом».

Основной движущей силой Слуцкого восстания было крестьянство, которое сопротивлялось советской политике военного коммунизма и поддерживало идею независимости Белоруссии, провозглашённой 25 марта 1918 года Радой Белорусской Народной Республики. Восстание возглавили представители местной интеллигенции и шляхты.

Польско-советская война и Слуцк

Во время Польско-советской войны 1919—1920 годов Слуцкий уезд несколько раз переходил от поляков к большевикам. 11 октября 1920 года город оказался под контролем поляков.

Информация о разделе Белоруссии между Польшей и большевиками вызвала волну протеста в белорусском обществе. Непосредственно после объявления польской власти в городе возобновил свою деятельность Белорусский национальный комитет. Начали создаваться отряды белорусской самообороны. Был создан милицейский корпус из 500 человек.

Польские военные, которые готовились к отступлению, не мешали созданию белорусских отрядов.

Среди руководителей белорусского национального движения не было, однако, единства относительно стратегии дальнейших действий. С одной стороны, существовала группа сторонников сотрудничества с поляками. С другой стороны, некоторые политические деятели выступали за переговоры с большевиками. Из-за этих противоречий было потеряно много времени.

Только в ноябре 1920 года польская администрация передала власть Белорусскому комитету. В соседних деревнях были проведены выборы местных комитетов.

Местные представители Белорусской партии социалистов-революционеров, основных сторонников идеи независимости Белоруссии, предложили созвать съезд, чтобы подтвердить власть Белорусской народной республики на территории Слуцкого уезда. Были приглашены делегаты от каждой волости (по 5 человек) и местных белорусских организаций (по 1 человеку).

Съезд Слуцкого уезда

15 ноября 1920 года начал работу Съезд Слуцкого уезда. В его составе было, по разным данным, от 105 до 132 делегатов от города Слуцка и 15 волостей, в том числе и Копыльской. На съезде присутствовали 2 офицера 11-й польской дивизии, а также несколько представителей армии генерала Булак-Балаховича.

Комиссаром от Высшей Рады был назначен председатель Белорусского национального комитета в Слуцке Павел Жаврид, от Рады Белорусской народной республики — В. Русак.

Съезд принял резолюцию, которая провозглашала власть Белорусской народной республики в Слуцке и его окрестностях, и выразила протест против «большевистской оккупации».

Военная подготовка

На съезде была избрана Рада Случчины во главе с эсером Владимиром Пракулевичем, которая состояла из 17 человек. Её задачами были организация общественного управления на Случчине, а также организация обороны края.

Рада объявила общую мобилизацию мужского населения в возрасте от 16 до 50 лет. Белорусские историки И. И. Ковкель и Э. С. Ярмусик утверждают, что вооружение и деньги для формирования отрядов предоставило командование польской армии, однако белорусский историк Н. Стужинская указывает на то, что мизерную материальную помощь оказал только С. Булак-Булахович. При этом данных средств не хватило даже на самое необходимое.

В течение трёх дней Рада сформировала два полка: Первый Слуцкий полк под командованием капитана Анциповича и Второй Грозовский полк под командованием подполковника Гавриловича. Эти полки образовали Слуцкую бригаду под командованием капитана Петра Чайки.

Население Слуцкого и частично Бобруйского уездов встало на сторону повстанцев. Слуцкое восстание было активно поддержано приверженцами белорусской независимости по всей стране, значительная часть которой была в то время оккупирована Польшей.

Из Гродно прислали флаг с Погоней и девизом «Тым, што пайшлі паміраць, каб жыла Бацькаўшчына» («Тем, что пошли умирать, чтобы жила Отчизна»). Военная рада БНР, которая исполняла функции министерства обороны, направила в Слуцк военных специалистов. Вскоре при Слуцкой бригаде были созданы полевой госпиталь и военный суд.

Слуцкая Рада имела контакты с армией Булак-Балаховича и планировала координировать с ней свои действия.

Военные действия

Польские войска покинули Слуцк 24 ноября. Слуцкая бригада отступила вслед за ними, ставка была перенесена в местечко Семежево. По сведениям белорусского историка Н. Стужинской, бригадная контрразведка арестовала командира П. Чайку по подозрению в предательстве, его должность занял А. Гаврилович, офицер Белорусской Военной Комиссии. По другим данным, П. Чайка покинул Слуцкую бригаду и командование перешло к Антону Сокол-Кутыловскому.

В конце ноября в Семежево приехали член Высшей Рады К. Терешченко, председатель Белорусской Военной Комиссии А. Якубецкий и штабс-капитан А. Борык. В своем выступлении К. Терешченко подчеркнул, что восстание должно стать решительной демонстрацией желания белорусов добиться независимости. На следующий день гости принимали парад идущих в бой белорусских частей.

Первый Слуцкий полк занимал участок от Семежево до местечка Вызна протяженностью около 20 км. Второй Грозовский полк занимал фронт в 60 км к северу от позиции Первого Слуцкого полка (линия Грозов — Копыль — Тимковичи — Семежево). Боевые действия начались 27 ноября. После продолжительного боя возле д. Васильчицы с подразделениями 6-й роты Первого Слуцкого полка большевики отступили, потеряв 3 убитых, 3 раненых, 1 красноармеец был взят в плен. С боем подразделения 5-й роты Первого Слуцкого полка заняли деревни Лютовичи и Дашнаво, в плен были захвачены 5 солдат Красной армии. 7-я и 8-я роты сражались за деревню Мацкевичи. В направлении Копыля солдаты Второго Грозовского полка взяли в плен роту красноармейцев с канцелярией и всей амуницией, после этого боя повстанцы вытеснили большевиков из местечка Тимковичи на восток. 30 ноября велись бои к востоку от Слуцка.

После перевода на территорию Случчины частей 8-й и 17-й дивизий Красной армии большевики заняли местечко Вызна (сейчас — посёлок Красная Слобода Солигорского района), а 7 декабря вытеснили повстанцев из Семежево. Однако уже 12 декабря повстанцы вновь заняли Семежево, захватив большие запасы снарядов. 17 декабря стрелки 2-й роты Слуцкого полка заняли Вызну. Однако перевес был на стороне Красной армии. Уже 19 декабря Слуцкая бригада отступила из Вызны, а 20 декабря вынуждена была оставить Семежево.

В боях возле Вызны полностью погибли некоторые части повстанцев, не хватало оружия, офицеров, провианта, началась эпидемия тифа.

В конце декабря повстанцы уже не имели боеприпасов, а 28 декабря после отступления за реку Морочь, которая стала польско-советской границей, Слуцкая бригада сложила оружие и была интернирована.

После этого некоторые защитники Слуцка вернулись на территорию БССР, где были привлечены к уголовной ответственности. Часть солдат Слуцкой бригады продолжала вооружённое сопротивление Советской власти в составе партизанской Зелёной армии до 1930-х годов.

Современное восприятие Слуцкого восстания

В 1948 году в немецком городе Миттенвальд около Альп белорусскими эмигрантами был поставлен памятник в честь Слуцких повстанцев..

После волны национального возрождения в конце 1980-х годов частью белорусского общества дата 27 ноября отмечается как День Героев.

Белорусский историк Н. Стужинская в своей книге, посвященной вооружённому сопротивлению белорусов Советской власти в 1920-х гг., пишет:

За годы советской власти история Слуцкого восстания обросла идеологически тенденциозными оценками и криминальными штампами. Тема была засекречена и на долгие годы спрятана в спецхранилища.

Часть белорусских историков рассматривает Слуцкое восстание как одну из героических страниц истории белорусского народа. Оно велось под лозунгом «Ні польскіх паноў, ні маскоўскіх камуністаў». Это было первое самостоятельное вооруженное выступление белорусов за свою национальную независимость.

В свою очередь, другая часть негативно оценивает восстание, утверждая, что оно было инспирировано и поддерживаемо польскими оккупационными властями. Эти же авторы (Ковкель И. И., Ярмусик Э. С.) положительно оценивают Рижский мирный договор по разделу белорусских земель между Польшей и РСФСР, деятельность руководителей Белорусской Народной Республики рассматривают с позиции идеологии большевиков. Роман Скирмунт, Антон Луцкевич и пр. деятели белорусского движения, согласно мнению данных историков, являются представителями «буржуазно-помещицкого лагеря», «марионетками немецких оккупантов», «обманщиками народа», которые стремились "оторвать белорусов от «братской Советской России».

По мнению военного историка О. Романько, события восстания в значительной степени мифологизированы белорусскими националистами.

Литература

• [belwl.org/usr/templates/files/slutskae_paustanne.pdf Беларусь мяцежная: з гісторыі ўзброенага антысавецкага супраціву: 20-я гг. XX ст. / Н. І. Стужынская. — Вільня: 2000. — 256 с.]
• Гісторыя Беларусі: У 6 т. Т. 5. Беларусь у 1917—1945 гг. / А. Вабішчэвич [i інш]; рэдкал. М. Касцюк (гал. рэд.) і інш. — Мінск: Экаперспектіва, 2007. — 613 с.
• [www.jivebelarus.net/history/new-history/slutsk-history-turn.html Грыцкевіч А. Слуцкае паўстанне. На крутым павароце гісторыі]
• Ковкель И. И., Ярмусик Э. С. История Беларуси с древнейших времён до нашего времени. 7-е издание, дополненное. — Минск: Аверсэв, 2008. — 622 с. ISBN 978-985-509-540-9.
• Прокулевич В. М. Слуцкое восстание (ноябрь—декабрь 1920 г.) // Журнал «Нёман». 1996 г., № 4.
• Романько О. В. Коричевые тени в Полесье. Белоруссия 1941—1945. — М.: Вече, 2008. — 432 с. ISBN 978-5-9533-1909-6.

Отрывок, характеризующий Слуцкое восстание

В противоположность Кутузову, в то же время, в событии еще более важнейшем, чем отступление армии без боя, в оставлении Москвы и сожжении ее, Растопчин, представляющийся нам руководителем этого события, действовал совершенно иначе.
Событие это – оставление Москвы и сожжение ее – было так же неизбежно, как и отступление войск без боя за Москву после Бородинского сражения.
Каждый русский человек, не на основании умозаключений, а на основании того чувства, которое лежит в нас и лежало в наших отцах, мог бы предсказать то, что совершилось.
Начиная от Смоленска, во всех городах и деревнях русской земли, без участия графа Растопчина и его афиш, происходило то же самое, что произошло в Москве. Народ с беспечностью ждал неприятеля, не бунтовал, не волновался, никого не раздирал на куски, а спокойно ждал своей судьбы, чувствуя в себе силы в самую трудную минуту найти то, что должно было сделать. И как только неприятель подходил, богатейшие элементы населения уходили, оставляя свое имущество; беднейшие оставались и зажигали и истребляли то, что осталось.
Сознание того, что это так будет, и всегда так будет, лежало и лежит в душе русского человека. И сознание это и, более того, предчувствие того, что Москва будет взята, лежало в русском московском обществе 12 го года. Те, которые стали выезжать из Москвы еще в июле и начале августа, показали, что они ждали этого. Те, которые выезжали с тем, что они могли захватить, оставляя дома и половину имущества, действовали так вследствие того скрытого (latent) патриотизма, который выражается не фразами, не убийством детей для спасения отечества и т. п. неестественными действиями, а который выражается незаметно, просто, органически и потому производит всегда самые сильные результаты.
«Стыдно бежать от опасности; только трусы бегут из Москвы», – говорили им. Растопчин в своих афишках внушал им, что уезжать из Москвы было позорно. Им совестно было получать наименование трусов, совестно было ехать, но они все таки ехали, зная, что так надо было. Зачем они ехали? Нельзя предположить, чтобы Растопчин напугал их ужасами, которые производил Наполеон в покоренных землях. Уезжали, и первые уехали богатые, образованные люди, знавшие очень хорошо, что Вена и Берлин остались целы и что там, во время занятия их Наполеоном, жители весело проводили время с обворожительными французами, которых так любили тогда русские мужчины и в особенности дамы.
Они ехали потому, что для русских людей не могло быть вопроса: хорошо ли или дурно будет под управлением французов в Москве. Под управлением французов нельзя было быть: это было хуже всего. Они уезжали и до Бородинского сражения, и еще быстрее после Бородинского сражения, невзирая на воззвания к защите, несмотря на заявления главнокомандующего Москвы о намерении его поднять Иверскую и идти драться, и на воздушные шары, которые должны были погубить французов, и несмотря на весь тот вздор, о котором нисал Растопчин в своих афишах. Они знали, что войско должно драться, и что ежели оно не может, то с барышнями и дворовыми людьми нельзя идти на Три Горы воевать с Наполеоном, а что надо уезжать, как ни жалко оставлять на погибель свое имущество. Они уезжали и не думали о величественном значении этой громадной, богатой столицы, оставленной жителями и, очевидно, сожженной (большой покинутый деревянный город необходимо должен был сгореть); они уезжали каждый для себя, а вместе с тем только вследствие того, что они уехали, и совершилось то величественное событие, которое навсегда останется лучшей славой русского народа. Та барыня, которая еще в июне месяце с своими арапами и шутихами поднималась из Москвы в саратовскую деревню, с смутным сознанием того, что она Бонапарту не слуга, и со страхом, чтобы ее не остановили по приказанию графа Растопчина, делала просто и истинно то великое дело, которое спасло Россию. Граф же Растопчин, который то стыдил тех, которые уезжали, то вывозил присутственные места, то выдавал никуда не годное оружие пьяному сброду, то поднимал образа, то запрещал Августину вывозить мощи и иконы, то захватывал все частные подводы, бывшие в Москве, то на ста тридцати шести подводах увозил делаемый Леппихом воздушный шар, то намекал на то, что он сожжет Москву, то рассказывал, как он сжег свой дом и написал прокламацию французам, где торжественно упрекал их, что они разорили его детский приют; то принимал славу сожжения Москвы, то отрекался от нее, то приказывал народу ловить всех шпионов и приводить к нему, то упрекал за это народ, то высылал всех французов из Москвы, то оставлял в городе г жу Обер Шальме, составлявшую центр всего французского московского населения, а без особой вины приказывал схватить и увезти в ссылку старого почтенного почт директора Ключарева; то сбирал народ на Три Горы, чтобы драться с французами, то, чтобы отделаться от этого народа, отдавал ему на убийство человека и сам уезжал в задние ворота; то говорил, что он не переживет несчастия Москвы, то писал в альбомы по французски стихи о своем участии в этом деле, – этот человек не понимал значения совершающегося события, а хотел только что то сделать сам, удивить кого то, что то совершить патриотически геройское и, как мальчик, резвился над величавым и неизбежным событием оставления и сожжения Москвы и старался своей маленькой рукой то поощрять, то задерживать течение громадного, уносившего его вместе с собой, народного потока.


Элен, возвратившись вместе с двором из Вильны в Петербург, находилась в затруднительном положении.
В Петербурге Элен пользовалась особым покровительством вельможи, занимавшего одну из высших должностей в государстве. В Вильне же она сблизилась с молодым иностранным принцем. Когда она возвратилась в Петербург, принц и вельможа были оба в Петербурге, оба заявляли свои права, и для Элен представилась новая еще в ее карьере задача: сохранить свою близость отношений с обоими, не оскорбив ни одного.
То, что показалось бы трудным и даже невозможным для другой женщины, ни разу не заставило задуматься графиню Безухову, недаром, видно, пользовавшуюся репутацией умнейшей женщины. Ежели бы она стала скрывать свои поступки, выпутываться хитростью из неловкого положения, она бы этим самым испортила свое дело, сознав себя виноватою; но Элен, напротив, сразу, как истинно великий человек, который может все то, что хочет, поставила себя в положение правоты, в которую она искренно верила, а всех других в положение виноватости.
В первый раз, как молодое иностранное лицо позволило себе делать ей упреки, она, гордо подняв свою красивую голову и вполуоборот повернувшись к нему, твердо сказала:
– Voila l'egoisme et la cruaute des hommes! Je ne m'attendais pas a autre chose. Za femme se sacrifie pour vous, elle souffre, et voila sa recompense. Quel droit avez vous, Monseigneur, de me demander compte de mes amities, de mes affections? C'est un homme qui a ete plus qu'un pere pour moi. [Вот эгоизм и жестокость мужчин! Я ничего лучшего и не ожидала. Женщина приносит себя в жертву вам; она страдает, и вот ей награда. Ваше высочество, какое имеете вы право требовать от меня отчета в моих привязанностях и дружеских чувствах? Это человек, бывший для меня больше чем отцом.]
Лицо хотело что то сказать. Элен перебила его.
– Eh bien, oui, – сказала она, – peut etre qu'il a pour moi d'autres sentiments que ceux d'un pere, mais ce n'est; pas une raison pour que je lui ferme ma porte. Je ne suis pas un homme pour etre ingrate. Sachez, Monseigneur, pour tout ce qui a rapport a mes sentiments intimes, je ne rends compte qu'a Dieu et a ma conscience, [Ну да, может быть, чувства, которые он питает ко мне, не совсем отеческие; но ведь из за этого не следует же мне отказывать ему от моего дома. Я не мужчина, чтобы платить неблагодарностью. Да будет известно вашему высочеству, что в моих задушевных чувствах я отдаю отчет только богу и моей совести.] – кончила она, дотрогиваясь рукой до высоко поднявшейся красивой груди и взглядывая на небо.
– Mais ecoutez moi, au nom de Dieu. [Но выслушайте меня, ради бога.]
– Epousez moi, et je serai votre esclave. [Женитесь на мне, и я буду вашею рабою.]
– Mais c'est impossible. [Но это невозможно.]
– Vous ne daignez pas descende jusqu'a moi, vous… [Вы не удостаиваете снизойти до брака со мною, вы…] – заплакав, сказала Элен.
Лицо стало утешать ее; Элен же сквозь слезы говорила (как бы забывшись), что ничто не может мешать ей выйти замуж, что есть примеры (тогда еще мало было примеров, но она назвала Наполеона и других высоких особ), что она никогда не была женою своего мужа, что она была принесена в жертву.
– Но законы, религия… – уже сдаваясь, говорило лицо.
– Законы, религия… На что бы они были выдуманы, ежели бы они не могли сделать этого! – сказала Элен.
Важное лицо было удивлено тем, что такое простое рассуждение могло не приходить ему в голову, и обратилось за советом к святым братьям Общества Иисусова, с которыми оно находилось в близких отношениях.
Через несколько дней после этого, на одном из обворожительных праздников, который давала Элен на своей даче на Каменном острову, ей был представлен немолодой, с белыми как снег волосами и черными блестящими глазами, обворожительный m r de Jobert, un jesuite a robe courte, [г н Жобер, иезуит в коротком платье,] который долго в саду, при свете иллюминации и при звуках музыки, беседовал с Элен о любви к богу, к Христу, к сердцу божьей матери и об утешениях, доставляемых в этой и в будущей жизни единою истинною католическою религией. Элен была тронута, и несколько раз у нее и у m r Jobert в глазах стояли слезы и дрожал голос. Танец, на который кавалер пришел звать Элен, расстроил ее беседу с ее будущим directeur de conscience [блюстителем совести]; но на другой день m r de Jobert пришел один вечером к Элен и с того времени часто стал бывать у нее.
В один день он сводил графиню в католический храм, где она стала на колени перед алтарем, к которому она была подведена. Немолодой обворожительный француз положил ей на голову руки, и, как она сама потом рассказывала, она почувствовала что то вроде дуновения свежего ветра, которое сошло ей в душу. Ей объяснили, что это была la grace [благодать].
Потом ей привели аббата a robe longue [в длинном платье], он исповедовал ее и отпустил ей грехи ее. На другой день ей принесли ящик, в котором было причастие, и оставили ей на дому для употребления. После нескольких дней Элен, к удовольствию своему, узнала, что она теперь вступила в истинную католическую церковь и что на днях сам папа узнает о ней и пришлет ей какую то бумагу.
Все, что делалось за это время вокруг нее и с нею, все это внимание, обращенное на нее столькими умными людьми и выражающееся в таких приятных, утонченных формах, и голубиная чистота, в которой она теперь находилась (она носила все это время белые платья с белыми лентами), – все это доставляло ей удовольствие; но из за этого удовольствия она ни на минуту не упускала своей цели. И как всегда бывает, что в деле хитрости глупый человек проводит более умных, она, поняв, что цель всех этих слов и хлопот состояла преимущественно в том, чтобы, обратив ее в католичество, взять с нее денег в пользу иезуитских учреждений {о чем ей делали намеки), Элен, прежде чем давать деньги, настаивала на том, чтобы над нею произвели те различные операции, которые бы освободили ее от мужа. В ее понятиях значение всякой религии состояло только в том, чтобы при удовлетворении человеческих желаний соблюдать известные приличия. И с этою целью она в одной из своих бесед с духовником настоятельно потребовала от него ответа на вопрос о том, в какой мере ее брак связывает ее.
Они сидели в гостиной у окна. Были сумерки. Из окна пахло цветами. Элен была в белом платье, просвечивающем на плечах и груди. Аббат, хорошо откормленный, а пухлой, гладко бритой бородой, приятным крепким ртом и белыми руками, сложенными кротко на коленях, сидел близко к Элен и с тонкой улыбкой на губах, мирно – восхищенным ее красотою взглядом смотрел изредка на ее лицо и излагал свой взгляд на занимавший их вопрос. Элен беспокойно улыбалась, глядела на его вьющиеся волоса, гладко выбритые чернеющие полные щеки и всякую минуту ждала нового оборота разговора. Но аббат, хотя, очевидно, и наслаждаясь красотой и близостью своей собеседницы, был увлечен мастерством своего дела.
Ход рассуждения руководителя совести был следующий. В неведении значения того, что вы предпринимали, вы дали обет брачной верности человеку, который, с своей стороны, вступив в брак и не веря в религиозное значение брака, совершил кощунство. Брак этот не имел двоякого значения, которое должен он иметь. Но несмотря на то, обет ваш связывал вас. Вы отступили от него. Что вы совершили этим? Peche veniel или peche mortel? [Грех простительный или грех смертный?] Peche veniel, потому что вы без дурного умысла совершили поступок. Ежели вы теперь, с целью иметь детей, вступили бы в новый брак, то грех ваш мог бы быть прощен. Но вопрос опять распадается надвое: первое…
– Но я думаю, – сказала вдруг соскучившаяся Элен с своей обворожительной улыбкой, – что я, вступив в истинную религию, не могу быть связана тем, что наложила на меня ложная религия.
Directeur de conscience [Блюститель совести] был изумлен этим постановленным перед ним с такою простотою Колумбовым яйцом. Он восхищен был неожиданной быстротой успехов своей ученицы, но не мог отказаться от своего трудами умственными построенного здания аргументов.
– Entendons nous, comtesse, [Разберем дело, графиня,] – сказал он с улыбкой и стал опровергать рассуждения своей духовной дочери.


Элен понимала, что дело было очень просто и легко с духовной точки зрения, но что ее руководители делали затруднения только потому, что они опасались, каким образом светская власть посмотрит на это дело.
И вследствие этого Элен решила, что надо было в обществе подготовить это дело. Она вызвала ревность старика вельможи и сказала ему то же, что первому искателю, то есть поставила вопрос так, что единственное средство получить права на нее состояло в том, чтобы жениться на ней. Старое важное лицо первую минуту было так же поражено этим предложением выйти замуж от живого мужа, как и первое молодое лицо; но непоколебимая уверенность Элен в том, что это так же просто и естественно, как и выход девушки замуж, подействовала и на него. Ежели бы заметны были хоть малейшие признаки колебания, стыда или скрытности в самой Элен, то дело бы ее, несомненно, было проиграно; но не только не было этих признаков скрытности и стыда, но, напротив, она с простотой и добродушной наивностью рассказывала своим близким друзьям (а это был весь Петербург), что ей сделали предложение и принц и вельможа и что она любит обоих и боится огорчить того и другого.
По Петербургу мгновенно распространился слух не о том, что Элен хочет развестись с своим мужем (ежели бы распространился этот слух, очень многие восстали бы против такого незаконного намерения), но прямо распространился слух о том, что несчастная, интересная Элен находится в недоуменье о том, за кого из двух ей выйти замуж. Вопрос уже не состоял в том, в какой степени это возможно, а только в том, какая партия выгоднее и как двор посмотрит на это. Были действительно некоторые закоснелые люди, не умевшие подняться на высоту вопроса и видевшие в этом замысле поругание таинства брака; но таких было мало, и они молчали, большинство же интересовалось вопросами о счастии, которое постигло Элен, и какой выбор лучше. О том же, хорошо ли или дурно выходить от живого мужа замуж, не говорили, потому что вопрос этот, очевидно, был уже решенный для людей поумнее нас с вами (как говорили) и усомниться в правильности решения вопроса значило рисковать выказать свою глупость и неумение жить в свете.
Одна только Марья Дмитриевна Ахросимова, приезжавшая в это лето в Петербург для свидания с одним из своих сыновей, позволила себе прямо выразить свое, противное общественному, мнение. Встретив Элен на бале, Марья Дмитриевна остановила ее посередине залы и при общем молчании своим грубым голосом сказала ей:
– У вас тут от живого мужа замуж выходить стали. Ты, может, думаешь, что ты это новенькое выдумала? Упредили, матушка. Уж давно выдумано. Во всех…… так то делают. – И с этими словами Марья Дмитриевна с привычным грозным жестом, засучивая свои широкие рукава и строго оглядываясь, прошла через комнату.