Содомия

Эта статья — о слове. Об уголовном преследовании за содомию см. Законы против содомии.

Содо́ми́я (от фр. sodomie), содо́мский грех — исторический термин, гипероним для обозначения различных форм сексуального поведения, оцениваемого как девиантное, и имеющий богословскую и правовую окраску. Понятие содомии включало в себя в различных толкованиях всевозможные проявления сексуальности, не связанные с возможностью зачатия новой жизни: гомосексуальные контакты, отличные от вагинального полового акта гетеросексуальные практики (например, оральные и анальные контакты), сексуальные контакты с животными, мастурбацию и др. В некоторых юридических системах под содомией понимались или понимаются любые «неестесственные» сексуальные контакты или парафилии, промискуитет и кровосмешение. Термин восходит к библейскому повествованию о гибели Содома и Гоморры и введен в XI веке теологом Петром Дамиани.

История термина

Библейское повествование

См. также: Содом и Гоморра

См. также: Библия и гомосексуальность

Библейское повествование о разрушении города, населённого нечестивыми людьми, описывает жителей города Содома, пожелавших сексуальной связи с двумя странниками, остановившимися на ночлег у праведного Лота. В тот же день за крайнее нечестие жителей Содом и Гоморра с окрестностями были уничтожены Богом огнем с неба.

Христианское богословие рассматривает гомосексуальные отношения основным грехом Содома и Гоморры. События, происшедшие в Содоме и Гоморре, рассматриваются как попытка совершения греха сексуального характера в том числе и по причине двукратного использования в тексте Библии древнееврейского глагола yada (познал), применяемого для описания действий сексуального характера.

Комментируя историю Содома и Гоморры, христианские авторы могут упоминать и о других грехах или отягчающих обстоятельствах. В частности, Роберт Гагнон (Robert A. J. Gagnon) пишет, что тяжесть греха Содома и Гоморры заключалась, среди прочего, в попытке сексуальных надругательств над гостями, священник Лев Шихляров, — что поведение содомлян свидетельствует не только о половой, но главным образом о духовной извращенности, ненависти и жестокости. Таким образом, Содом и Гоморра стали нарицательными в христианском богословии для обозначения крайней степени сексуальной аморальности (содомия) или крайней порочности и дерзостной греховности. В культуре Содом и Гоморра стали символом порочности, безнравственности и божественного возмездия, а сам Содом ассоциируется с содомией.

Католическая средневековая Европа

Применявшаяся в средневековом праве латинская терминология

Виды содомии

• sodomia propria — собственно содомия

• sodomia ratione generis — скотоложество
• sodomia ratione sexus — мужеложество

• sodomia impropria — прочая содомия

• sodomia ratione ordinis naturae — контакты «против природы» между мужчиной и женщиной

Деяния, квалифицирующие содомию

• emissio seminis — эякуляция, вывод семени
• immissio penis — введение члена (пенетрация)
• immissio membri — введение члена (пенетрация)
• immissio seminis — эякуляция внутрь партнёра
• coitus per os — оральный секс
• coitus per anus — анальный секс

В период VI—XI веков в Западной и Центральной Европе термином «содомия» обозначалось любое запрещенное сексуальное сношение, даже внебрачная гетеросексуальная любовная связь между мужчиной и женщиной, а также все «не производящие потомства» сексуальные акты — оральное, анальное получение полового удовлетворения, сексуальные игры и самоудовлетворение.

С момента учреждения Инквизиции (1215), Особого церковного суда католической церкви, термином «содомия» стало обозначаться мужеложство, что было связано с судебным процессом над рыцарями военного ордена тамплиеров.

В средневековой теологии под понятие содомии попадали и любые формы нелегитимного сексуального поведения, в том числе и гетеросексуальные анальные половые контакты и даже сексуальные отношения между христианином и еврейкой. Известен случай, когда в Париже мужчина был осуждён за содомию по причине сексуальной связи с еврейкой. В позднее средневековье акцент сместился в сторону гомосексуальных контактов между мужчинами.

Россия и другие православные государства

О некоторых случаях содомии в допетровское время свидетельствует Стоглав (гл. 33), говоря: «некие … беззаконие творят». Исследователи отождествляют смысл слова «содомия» с мужеложеством и отмечают его распространение среди богатых мирян. В допетровской России был прославлен мученик Василий Мангазейский, пострадавший от купца-мужеложника.

В других православных славянских странах, в Румынии и на территории современной Молдовы термины «содомия» и «содомит» входят в обиход лишь в середине XIX века. И, как в Российской Империи того времени, в этих странах терминами «содомия» и «содомит» обозначались мужеложство и мужеложник соответственно. В таком значении, возможно, эти термины употреблялись и в Грузии, бывшей в то время в составе Российской Империи. А вот данных в пользу гипотезы об использовании термина «содомия» для обозначения мужеложества в Византии и средневековой и постсредневековой (в том числе и после обретения независимости) Греции нет вообще.

Современное значение

В настоящее время под содомией понимаются, в первую очередь, анальные сексуальные контакты и сексуальные контакты с животными. Некоторые словари отождествляют содомию исключительно со скотоложеством или, наоборот, лишь с анальным сексом (например, Большой толковый словарь русского языка). Гегель называет содомским грехом (нем. Sodomiterei) совокупление женщины с козлом. В других случаях под содомией подразумевается любой гомосексуальный контакт, в первую очередь — анальное сношение.

Следует отметить, что употребление термина «содомия» в различных языках может сильно отличаться. Если в романских языках преобладает значение однополого анального сексуального контакта, то, например, в современном немецком языке основным значением содомии являются сексуальные контакты с животными. В частности, немецкий словарь «Дуден», задающий стандарты немецкого языка, отмечает, что в современном немецком термин «содомия» употребляется лишь для обозначения сексуальных контактов с животными, однако указывает гомосексуальность как устаревшее значение этого термина.

В США под содомией понимается всякая анальная или оральная пенетрация как с лицом своего, так и с лицом противоположного пола. В англоязычных странах имеются два различных термина (sodomy и buggery), которые могут быть переведены на русский язык как «содомия».

См. также

• Терминология для обозначения гомосексуальности
• Законы против содомии
• Содомское самоудовлетворение невинной девы
• Сало, или 120 дней Содома

Литература

• Кон И. С. [de.slideshare.net/chronozaur/ss Лики и маски однополой любви: Лунный свет на заре]. — 2-е изд., перераб. и доп. — М. : ACT, 2003. — 576 с. — ISBN 5-17-015194-2.</span>

• Christine Reinle. [books.google.de/books?id=0fGca2uJrKMC&pg=PA165 Das mittelalterliche Sodomiedelikt] // Rechtsverständnis und Konfliktbewältigung / Stefan Esders (Hg.). — Köln: Böhlau Verlag GmbH, 2007. — S. 165-. — 427 S. — ISBN 978-3-412-20046-6.

• Christian Schäfer. [books.google.de/books?id=RemqUXsMyMsC&printsec=frontcover Widernatürlicher Unzucht (§§ 175, 175a, 175b, 182 a.F. StGB)]. — Berlin: BWV, 2006. — S. 38-45. — 359 S. — (Juristische Zeitgeschichte). — ISBN 3-8305-1241-4.

• [sorminiserv.unibe.ch:8080/tools/ainfo.exe?Command=ShowPrintVersion&Name=bv006389 BVerfG, Urteil vom 10. Mai 1957] (нем.) // Entscheidungen des Bundesverfassungsgerichts. — Nr. 6. — S. 389-443.

• Robert Purks Maccubbin (Ed.), Tis Nature’s Fault: Unauthorized Sexuality During the Enlightenment (Cambridge University Press, 1988)
• Mark D. Jordan, The Invention of Sodomy in Christian Theology (Chicago: University of Chicago Press, 1998).
• Richard B. Hays (2004), The Moral Vision of the New Testament (London: Continuum). pg. 381
• John Boswell, Christianity, Social Tolerance, and Homosexuality (University of Chicago Press; 8th Edition. edition, 2005).
• Louis Crompton, Homosexuality and Civilization (Belknap Press, 2003)

Ссылки

• [www.glbtq.com/social-sciences/sodomy.html Sodomy by Prof. Eugene F. Rice]  (англ.)
• [www.zeno.org/Pierer-1857/A/Fleischliche+Verbrechen Fleischliche Verbrechen]
• [www.tk.de/rochelexikon/ Rochelexikon]
• [books.google.de/books?id=j0pMAAAAcAAJ&pg=PA229&lpg=PA229&dq=immissio+seminis&source=bl&ots=6bIndMz3Vf&sig=iLN-0_pn-ZNOmYRmPmX9aDjhRGg&hl=de&sa=X&ei=WKNKUq7YI6i_0QWfxoH4BQ&ved=0CFoQ6AEwBw#v=onepage&q=immissio%20seminis&f=false Juristisches Handwörterbuch für Rechts-Candidaten]
• [books.google.de/books?id=RemqUXsMyMsC&pg=PA9&lpg=PA9&dq=sodomia+propria&source=bl&ots=PZERSjP7dd&sig=YMpO5iS-WI9py4iTk5fLwWOQMbY&hl=de&sa=X&ei=LKhKUsfPD6ml0AXfkoGQBg&ved=0CEMQ6AEwAg#v=onepage&q=sodomia%20propria&f=false Widernatürliche Unzucht]

Отрывок, характеризующий Содомия

– Я, граф, из штаба. Слышали подвиг Раевского? – И офицер рассказал подробности Салтановского сражения, слышанные им в штабе.
Ростов, пожимаясь шеей, за которую затекала вода, курил трубку и слушал невнимательно, изредка поглядывая на молодого офицера Ильина, который жался около него. Офицер этот, шестнадцатилетний мальчик, недавно поступивший в полк, был теперь в отношении к Николаю тем, чем был Николай в отношении к Денисову семь лет тому назад. Ильин старался во всем подражать Ростову и, как женщина, был влюблен в него.
Офицер с двойными усами, Здржинский, рассказывал напыщенно о том, как Салтановская плотина была Фермопилами русских, как на этой плотине был совершен генералом Раевским поступок, достойный древности. Здржинский рассказывал поступок Раевского, который вывел на плотину своих двух сыновей под страшный огонь и с ними рядом пошел в атаку. Ростов слушал рассказ и не только ничего не говорил в подтверждение восторга Здржинского, но, напротив, имел вид человека, который стыдился того, что ему рассказывают, хотя и не намерен возражать. Ростов после Аустерлицкой и 1807 года кампаний знал по своему собственному опыту, что, рассказывая военные происшествия, всегда врут, как и сам он врал, рассказывая; во вторых, он имел настолько опытности, что знал, как все происходит на войне совсем не так, как мы можем воображать и рассказывать. И потому ему не нравился рассказ Здржинского, не нравился и сам Здржинский, который, с своими усами от щек, по своей привычке низко нагибался над лицом того, кому он рассказывал, и теснил его в тесном шалаше. Ростов молча смотрел на него. «Во первых, на плотине, которую атаковали, должна была быть, верно, такая путаница и теснота, что ежели Раевский и вывел своих сыновей, то это ни на кого не могло подействовать, кроме как человек на десять, которые были около самого его, – думал Ростов, – остальные и не могли видеть, как и с кем шел Раевский по плотине. Но и те, которые видели это, не могли очень воодушевиться, потому что что им было за дело до нежных родительских чувств Раевского, когда тут дело шло о собственной шкуре? Потом оттого, что возьмут или не возьмут Салтановскую плотину, не зависела судьба отечества, как нам описывают это про Фермопилы. И стало быть, зачем же было приносить такую жертву? И потом, зачем тут, на войне, мешать своих детей? Я бы не только Петю брата не повел бы, даже и Ильина, даже этого чужого мне, но доброго мальчика, постарался бы поставить куда нибудь под защиту», – продолжал думать Ростов, слушая Здржинского. Но он не сказал своих мыслей: он и на это уже имел опыт. Он знал, что этот рассказ содействовал к прославлению нашего оружия, и потому надо было делать вид, что не сомневаешься в нем. Так он и делал.
– Однако мочи нет, – сказал Ильин, замечавший, что Ростову не нравится разговор Здржинского. – И чулки, и рубашка, и под меня подтекло. Пойду искать приюта. Кажется, дождик полегче. – Ильин вышел, и Здржинский уехал.
Через пять минут Ильин, шлепая по грязи, прибежал к шалашу.
– Ура! Ростов, идем скорее. Нашел! Вот тут шагов двести корчма, уж туда забрались наши. Хоть посушимся, и Марья Генриховна там.
Марья Генриховна была жена полкового доктора, молодая, хорошенькая немка, на которой доктор женился в Польше. Доктор, или оттого, что не имел средств, или оттого, что не хотел первое время женитьбы разлучаться с молодой женой, возил ее везде за собой при гусарском полку, и ревность доктора сделалась обычным предметом шуток между гусарскими офицерами.
Ростов накинул плащ, кликнул за собой Лаврушку с вещами и пошел с Ильиным, где раскатываясь по грязи, где прямо шлепая под утихавшим дождем, в темноте вечера, изредка нарушаемой далекими молниями.
– Ростов, ты где?
– Здесь. Какова молния! – переговаривались они.


В покинутой корчме, перед которою стояла кибиточка доктора, уже было человек пять офицеров. Марья Генриховна, полная белокурая немочка в кофточке и ночном чепчике, сидела в переднем углу на широкой лавке. Муж ее, доктор, спал позади ее. Ростов с Ильиным, встреченные веселыми восклицаниями и хохотом, вошли в комнату.
– И! да у вас какое веселье, – смеясь, сказал Ростов.
– А вы что зеваете?
– Хороши! Так и течет с них! Гостиную нашу не замочите.
– Марьи Генриховны платье не запачкать, – отвечали голоса.
Ростов с Ильиным поспешили найти уголок, где бы они, не нарушая скромности Марьи Генриховны, могли бы переменить мокрое платье. Они пошли было за перегородку, чтобы переодеться; но в маленьком чуланчике, наполняя его весь, с одной свечкой на пустом ящике, сидели три офицера, играя в карты, и ни за что не хотели уступить свое место. Марья Генриховна уступила на время свою юбку, чтобы употребить ее вместо занавески, и за этой занавеской Ростов и Ильин с помощью Лаврушки, принесшего вьюки, сняли мокрое и надели сухое платье.
В разломанной печке разложили огонь. Достали доску и, утвердив ее на двух седлах, покрыли попоной, достали самоварчик, погребец и полбутылки рому, и, попросив Марью Генриховну быть хозяйкой, все столпились около нее. Кто предлагал ей чистый носовой платок, чтобы обтирать прелестные ручки, кто под ножки подкладывал ей венгерку, чтобы не было сыро, кто плащом занавешивал окно, чтобы не дуло, кто обмахивал мух с лица ее мужа, чтобы он не проснулся.
– Оставьте его, – говорила Марья Генриховна, робко и счастливо улыбаясь, – он и так спит хорошо после бессонной ночи.
– Нельзя, Марья Генриховна, – отвечал офицер, – надо доктору прислужиться. Все, может быть, и он меня пожалеет, когда ногу или руку резать станет.
Стаканов было только три; вода была такая грязная, что нельзя было решить, когда крепок или некрепок чай, и в самоваре воды было только на шесть стаканов, но тем приятнее было по очереди и старшинству получить свой стакан из пухлых с короткими, не совсем чистыми, ногтями ручек Марьи Генриховны. Все офицеры, казалось, действительно были в этот вечер влюблены в Марью Генриховну. Даже те офицеры, которые играли за перегородкой в карты, скоро бросили игру и перешли к самовару, подчиняясь общему настроению ухаживанья за Марьей Генриховной. Марья Генриховна, видя себя окруженной такой блестящей и учтивой молодежью, сияла счастьем, как ни старалась она скрывать этого и как ни очевидно робела при каждом сонном движении спавшего за ней мужа.
Ложка была только одна, сахару было больше всего, но размешивать его не успевали, и потому было решено, что она будет поочередно мешать сахар каждому. Ростов, получив свой стакан и подлив в него рому, попросил Марью Генриховну размешать.
– Да ведь вы без сахара? – сказала она, все улыбаясь, как будто все, что ни говорила она, и все, что ни говорили другие, было очень смешно и имело еще другое значение.
– Да мне не сахар, мне только, чтоб вы помешали своей ручкой.
Марья Генриховна согласилась и стала искать ложку, которую уже захватил кто то.
– Вы пальчиком, Марья Генриховна, – сказал Ростов, – еще приятнее будет.
– Горячо! – сказала Марья Генриховна, краснея от удовольствия.
Ильин взял ведро с водой и, капнув туда рому, пришел к Марье Генриховне, прося помешать пальчиком.
– Это моя чашка, – говорил он. – Только вложите пальчик, все выпью.
Когда самовар весь выпили, Ростов взял карты и предложил играть в короли с Марьей Генриховной. Кинули жребий, кому составлять партию Марьи Генриховны. Правилами игры, по предложению Ростова, было то, чтобы тот, кто будет королем, имел право поцеловать ручку Марьи Генриховны, а чтобы тот, кто останется прохвостом, шел бы ставить новый самовар для доктора, когда он проснется.
– Ну, а ежели Марья Генриховна будет королем? – спросил Ильин.
– Она и так королева! И приказания ее – закон.
Только что началась игра, как из за Марьи Генриховны вдруг поднялась вспутанная голова доктора. Он давно уже не спал и прислушивался к тому, что говорилось, и, видимо, не находил ничего веселого, смешного или забавного во всем, что говорилось и делалось. Лицо его было грустно и уныло. Он не поздоровался с офицерами, почесался и попросил позволения выйти, так как ему загораживали дорогу. Как только он вышел, все офицеры разразились громким хохотом, а Марья Генриховна до слез покраснела и тем сделалась еще привлекательнее на глаза всех офицеров. Вернувшись со двора, доктор сказал жене (которая перестала уже так счастливо улыбаться и, испуганно ожидая приговора, смотрела на него), что дождь прошел и что надо идти ночевать в кибитку, а то все растащат.
– Да я вестового пошлю… двух! – сказал Ростов. – Полноте, доктор.
– Я сам стану на часы! – сказал Ильин.
– Нет, господа, вы выспались, а я две ночи не спал, – сказал доктор и мрачно сел подле жены, ожидая окончания игры.
Глядя на мрачное лицо доктора, косившегося на свою жену, офицерам стало еще веселей, и многие не могла удерживаться от смеха, которому они поспешно старались приискивать благовидные предлоги. Когда доктор ушел, уведя свою жену, и поместился с нею в кибиточку, офицеры улеглись в корчме, укрывшись мокрыми шинелями; но долго не спали, то переговариваясь, вспоминая испуг доктора и веселье докторши, то выбегая на крыльцо и сообщая о том, что делалось в кибиточке. Несколько раз Ростов, завертываясь с головой, хотел заснуть; но опять чье нибудь замечание развлекало его, опять начинался разговор, и опять раздавался беспричинный, веселый, детский хохот.


В третьем часу еще никто не заснул, как явился вахмистр с приказом выступать к местечку Островне.
Все с тем же говором и хохотом офицеры поспешно стали собираться; опять поставили самовар на грязной воде. Но Ростов, не дождавшись чаю, пошел к эскадрону. Уже светало; дождик перестал, тучи расходились. Было сыро и холодно, особенно в непросохшем платье. Выходя из корчмы, Ростов и Ильин оба в сумерках рассвета заглянули в глянцевитую от дождя кожаную докторскую кибиточку, из под фартука которой торчали ноги доктора и в середине которой виднелся на подушке чепчик докторши и слышалось сонное дыхание.
– Право, она очень мила! – сказал Ростов Ильину, выходившему с ним.
– Прелесть какая женщина! – с шестнадцатилетней серьезностью отвечал Ильин.
Через полчаса выстроенный эскадрон стоял на дороге. Послышалась команда: «Садись! – солдаты перекрестились и стали садиться. Ростов, выехав вперед, скомандовал: «Марш! – и, вытянувшись в четыре человека, гусары, звуча шлепаньем копыт по мокрой дороге, бренчаньем сабель и тихим говором, тронулись по большой, обсаженной березами дороге, вслед за шедшей впереди пехотой и батареей.
Разорванные сине лиловые тучи, краснея на восходе, быстро гнались ветром. Становилось все светлее и светлее. Ясно виднелась та курчавая травка, которая заседает всегда по проселочным дорогам, еще мокрая от вчерашнего дождя; висячие ветви берез, тоже мокрые, качались от ветра и роняли вбок от себя светлые капли. Яснее и яснее обозначались лица солдат. Ростов ехал с Ильиным, не отстававшим от него, стороной дороги, между двойным рядом берез.
Ростов в кампании позволял себе вольность ездить не на фронтовой лошади, а на казацкой. И знаток и охотник, он недавно достал себе лихую донскую, крупную и добрую игреневую лошадь, на которой никто не обскакивал его. Ехать на этой лошади было для Ростова наслаждение. Он думал о лошади, об утре, о докторше и ни разу не подумал о предстоящей опасности.
Прежде Ростов, идя в дело, боялся; теперь он не испытывал ни малейшего чувства страха. Не оттого он не боялся, что он привык к огню (к опасности нельзя привыкнуть), но оттого, что он выучился управлять своей душой перед опасностью. Он привык, идя в дело, думать обо всем, исключая того, что, казалось, было бы интереснее всего другого, – о предстоящей опасности. Сколько он ни старался, ни упрекал себя в трусости первое время своей службы, он не мог этого достигнуть; но с годами теперь это сделалось само собою. Он ехал теперь рядом с Ильиным между березами, изредка отрывая листья с веток, которые попадались под руку, иногда дотрогиваясь ногой до паха лошади, иногда отдавая, не поворачиваясь, докуренную трубку ехавшему сзади гусару, с таким спокойным и беззаботным видом, как будто он ехал кататься. Ему жалко было смотреть на взволнованное лицо Ильина, много и беспокойно говорившего; он по опыту знал то мучительное состояние ожидания страха и смерти, в котором находился корнет, и знал, что ничто, кроме времени, не поможет ему.
Только что солнце показалось на чистой полосе из под тучи, как ветер стих, как будто он не смел портить этого прелестного после грозы летнего утра; капли еще падали, но уже отвесно, – и все затихло. Солнце вышло совсем, показалось на горизонте и исчезло в узкой и длинной туче, стоявшей над ним. Через несколько минут солнце еще светлее показалось на верхнем крае тучи, разрывая ее края. Все засветилось и заблестело. И вместе с этим светом, как будто отвечая ему, раздались впереди выстрелы орудий.