Стрела (фрегат, 1782)
«Стрела» («Двенадцатый», «Иоанн Воинственник») — парусный 44-пушечный фрегат Азовского а затем Черноморского флота России.
Описание фрегата
Парусный 44-пушечный фрегат. Длина судна составляла 39 метров, ширина по сведениям из различных источников составляла от 10,2 до 10,5 метра, а осадка — 3,6 метра. Первоначальное вооружение судна состояло из двадцати восьми 12-фунтовых, двенадцати 6-фунтовых и четырех 3-фунтовых орудий. В 1788 году фрегат был переоборудован в «новоизобретенный» 40-пушечный фрегат с увеличением калибра орудий до 18 фунтов[1][2].
История службы
Фрегат был заложен на Гнилотонской верфи 24 июля 1778 года и после спуска на воду 26 августа 1782 года вошёл в состав Азовского Флота под названием «Двенадцатый». Строительство вели корабельные мастера О. Матвеев и Юхарин.
Весной 1783 года перешёл с Дона в Таганрог и был включен в состав Черноморского флота с переименованием 18 мая в «Стрелу». 13 июля прибыл в Ахтиарскую бухту. Осенью 1783 года выходил в крейсерство к берегам Крыма, а 1785 и 1787 годах — в практические плавания в Чёрное море в составе эскадр.
Принимал участие в русско-турецкой войне 1787—1791 годов. 31 августа 1787 года в составе эскадры контр-адмирала графа М. И. Войновича вышел из Севастополя на поиск турецких судов. Попав 8 сентября в сильный пятидневный шторм у мыса Калиакра, отбился от эскадры, потерял руль, грот- и бизань-мачты и вынужден был вернуться в Севастополь, куда прибыл к 21 сентября[2].
18 июня 1788 года вновь вышел из Севастополя в составе эскадры графа М. И. Войновича, а 30 июня у Очакова русская эскадра наткнулась на турецкий флот, который пошёл к югу. Суда эскадры Войновича двинулись параллельным курсом. 3 июля 1788 года фрегат в составе авангарда бригадира Ф. Ф. Ушакова принимал участие в сражении у Фидониси. После сражения суда эскадры до 6 июля маневрировали, с целью не подпустить турецкий флот к берегам Крыма, а к 19 июля вернулись в Севастополь. 24 августа корабли эскадры вновь вышли в море, но из-за сильного шторма вынуждены были к 27 августа вернуться в Севастополь. Со 2 по 19 ноября в составе той же эскадры принимал участие в крейсерстве у мыса Тендра, но суда противника обнаружены не были и эскадра вернулась обратно. В том же году фрегат был переоборудован в «новоизобретенный» 40-пушечный фрегат с увеличением калибра орудий до 18 фунтов и получил новое имя «Иоанн Воинственник»[1][2].
С 18 сентября по 4 ноября 1789 года в составе эскадр Ф. Ф. Ушакова и М. И. Войновича трижды выходил в море к мысу Тендра, Гаджибею и устью Дуная, но турецкий флот избегал встреч с русскими эскадрами[1].
16 мая 1790 года вошёл в состав эскадры контр-адмирала Ф. Ф. Ушакова и вышел из Севастополя к Синопу. Отделившись 22 мая от эскадры, был направлен для прикрытия действия малых крейсерских судов у турецкого берега. 29 мая вернулся к эскадре у Анапы, где 1 июня принял участие в бомбардировке крепости и турецких судов. После чего суда эскадры ушли в Севастополь, куда прибыли к 5 июня. 2 июля в составе эскадры вышел в море и 8 июля стал на якорь у входа в Керченский пролив. После обнаружения приближающегося турецкого флота, корабли эскадры снялись с якоря. Во время Керченского сражения шёл во второй линии в составе корпуса резерва. 12 июля эскадра вернулась в Севастополь[1].
25 августа эскадра вышла к Очакову на соединение с Лиманской эскадрой. 28 августа 1790 года фрегат принимал участие в сражении у мыса Тендра, после чего вместе с остальными судами преследовал турецкие корабли до темноты. После возобновления погони утром 29 августа в составе авангарда настиг и атаковал турецкий корабль «Мелеки-Бахри». С 4 по 6 сентября сопровождал пленный турецкий корабль в Днепровский лиман, а к 8 сентября пришёл в Севастополь[1][2].
После возвращения использовался в качестве транспорта, при этом вооружение судна было уменьшено до шести 6-фунтовых орудий. В силу ветхости в море больше не выходил. Весной 1791 года был отправлен в Херсон, где после 1792 года был разобран[1][2].
Командиры фрегата
Командирами судна в разное время служили:
- Д. А. Доможиров (с 1783 года по март 1787 года).
- Ф. В. Поскочин (1787 год).
- М. Н. Нелединской (1788 год).
- Н. Бирюлев (1789 год).
- А. Г. Баранов (1791 год).
- Н. М. Тимофеев (1791—1792 годы).
Напишите отзыв о статье "Стрела (фрегат, 1782)"
Примечания
Литература
- Чернышёв А. А. Российский парусный флот. Справочник. — М.: Воениздат. — (Корабли и суда Российского флота).
- Широкорад А. Б. 200 лет парусного флота России / Под ред. А. Б. Васильева. — 2-е изд. — М.: «Вече», 2007.
Отрывок, характеризующий Стрела (фрегат, 1782)
Наполеон начал войну с Россией потому, что он не мог не приехать в Дрезден, не мог не отуманиться почестями, не мог не надеть польского мундира, не поддаться предприимчивому впечатлению июньского утра, не мог воздержаться от вспышки гнева в присутствии Куракина и потом Балашева.
Александр отказывался от всех переговоров потому, что он лично чувствовал себя оскорбленным. Барклай де Толли старался наилучшим образом управлять армией для того, чтобы исполнить свой долг и заслужить славу великого полководца. Ростов поскакал в атаку на французов потому, что он не мог удержаться от желания проскакаться по ровному полю. И так точно, вследствие своих личных свойств, привычек, условий и целей, действовали все те неперечислимые лица, участники этой войны. Они боялись, тщеславились, радовались, негодовали, рассуждали, полагая, что они знают то, что они делают, и что делают для себя, а все были непроизвольными орудиями истории и производили скрытую от них, но понятную для нас работу. Такова неизменная судьба всех практических деятелей, и тем не свободнее, чем выше они стоят в людской иерархии.
Теперь деятели 1812 го года давно сошли с своих мест, их личные интересы исчезли бесследно, и одни исторические результаты того времени перед нами.
Но допустим, что должны были люди Европы, под предводительством Наполеона, зайти в глубь России и там погибнуть, и вся противуречащая сама себе, бессмысленная, жестокая деятельность людей – участников этой войны, становится для нас понятною.
Провидение заставляло всех этих людей, стремясь к достижению своих личных целей, содействовать исполнению одного огромного результата, о котором ни один человек (ни Наполеон, ни Александр, ни еще менее кто либо из участников войны) не имел ни малейшего чаяния.
Теперь нам ясно, что было в 1812 м году причиной погибели французской армии. Никто не станет спорить, что причиной погибели французских войск Наполеона было, с одной стороны, вступление их в позднее время без приготовления к зимнему походу в глубь России, а с другой стороны, характер, который приняла война от сожжения русских городов и возбуждения ненависти к врагу в русском народе. Но тогда не только никто не предвидел того (что теперь кажется очевидным), что только этим путем могла погибнуть восьмисоттысячная, лучшая в мире и предводимая лучшим полководцем армия в столкновении с вдвое слабейшей, неопытной и предводимой неопытными полководцами – русской армией; не только никто не предвидел этого, но все усилия со стороны русских были постоянно устремляемы на то, чтобы помешать тому, что одно могло спасти Россию, и со стороны французов, несмотря на опытность и так называемый военный гений Наполеона, были устремлены все усилия к тому, чтобы растянуться в конце лета до Москвы, то есть сделать то самое, что должно было погубить их.
В исторических сочинениях о 1812 м годе авторы французы очень любят говорить о том, как Наполеон чувствовал опасность растяжения своей линии, как он искал сражения, как маршалы его советовали ему остановиться в Смоленске, и приводить другие подобные доводы, доказывающие, что тогда уже будто понята была опасность кампании; а авторы русские еще более любят говорить о том, как с начала кампании существовал план скифской войны заманивания Наполеона в глубь России, и приписывают этот план кто Пфулю, кто какому то французу, кто Толю, кто самому императору Александру, указывая на записки, проекты и письма, в которых действительно находятся намеки на этот образ действий. Но все эти намеки на предвидение того, что случилось, как со стороны французов так и со стороны русских выставляются теперь только потому, что событие оправдало их. Ежели бы событие не совершилось, то намеки эти были бы забыты, как забыты теперь тысячи и миллионы противоположных намеков и предположений, бывших в ходу тогда, но оказавшихся несправедливыми и потому забытых. Об исходе каждого совершающегося события всегда бывает так много предположений, что, чем бы оно ни кончилось, всегда найдутся люди, которые скажут: «Я тогда еще сказал, что это так будет», забывая совсем, что в числе бесчисленных предположений были делаемы и совершенно противоположные.
Предположения о сознании Наполеоном опасности растяжения линии и со стороны русских – о завлечении неприятеля в глубь России – принадлежат, очевидно, к этому разряду, и историки только с большой натяжкой могут приписывать такие соображения Наполеону и его маршалам и такие планы русским военачальникам. Все факты совершенно противоречат таким предположениям. Не только во все время войны со стороны русских не было желания заманить французов в глубь России, но все было делаемо для того, чтобы остановить их с первого вступления их в Россию, и не только Наполеон не боялся растяжения своей линии, но он радовался, как торжеству, каждому своему шагу вперед и очень лениво, не так, как в прежние свои кампании, искал сражения.
При самом начале кампании армии наши разрезаны, и единственная цель, к которой мы стремимся, состоит в том, чтобы соединить их, хотя для того, чтобы отступать и завлекать неприятеля в глубь страны, в соединении армий не представляется выгод. Император находится при армии для воодушевления ее в отстаивании каждого шага русской земли, а не для отступления. Устроивается громадный Дрисский лагерь по плану Пфуля и не предполагается отступать далее. Государь делает упреки главнокомандующим за каждый шаг отступления. Не только сожжение Москвы, но допущение неприятеля до Смоленска не может даже представиться воображению императора, и когда армии соединяются, то государь негодует за то, что Смоленск взят и сожжен и не дано пред стенами его генерального сражения.
Так думает государь, но русские военачальники и все русские люди еще более негодуют при мысли о том, что наши отступают в глубь страны.
Наполеон, разрезав армии, движется в глубь страны и упускает несколько случаев сражения. В августе месяце он в Смоленске и думает только о том, как бы ему идти дальше, хотя, как мы теперь видим, это движение вперед для него очевидно пагубно.
Факты говорят очевидно, что ни Наполеон не предвидел опасности в движении на Москву, ни Александр и русские военачальники не думали тогда о заманивании Наполеона, а думали о противном. Завлечение Наполеона в глубь страны произошло не по чьему нибудь плану (никто и не верил в возможность этого), а произошло от сложнейшей игры интриг, целей, желаний людей – участников войны, не угадывавших того, что должно быть, и того, что было единственным спасением России. Все происходит нечаянно. Армии разрезаны при начале кампании. Мы стараемся соединить их с очевидной целью дать сражение и удержать наступление неприятеля, но и этом стремлении к соединению, избегая сражений с сильнейшим неприятелем и невольно отходя под острым углом, мы заводим французов до Смоленска. Но мало того сказать, что мы отходим под острым углом потому, что французы двигаются между обеими армиями, – угол этот делается еще острее, и мы еще дальше уходим потому, что Барклай де Толли, непопулярный немец, ненавистен Багратиону (имеющему стать под его начальство), и Багратион, командуя 2 й армией, старается как можно дольше не присоединяться к Барклаю, чтобы не стать под его команду. Багратион долго не присоединяется (хотя в этом главная цель всех начальствующих лиц) потому, что ему кажется, что он на этом марше ставит в опасность свою армию и что выгоднее всего для него отступить левее и южнее, беспокоя с фланга и тыла неприятеля и комплектуя свою армию в Украине. А кажется, и придумано это им потому, что ему не хочется подчиняться ненавистному и младшему чином немцу Барклаю.
