Рафаил (фрегат)
«Рафаи́л» («Архангел Рафаи́л»[3]) — 36-пушечный фрегат Черноморского флота России, печально известный тем, что без боя сдался турецкой эскадре во время войны 1828—1829 годов. Командирами фрегата были Ф. А. Юрьев (1828) и С. М. Стройников (1829).
Содержание
История фрегата
Фрегат «Рафаил» был заложен в Севастопольском адмиралтействе 20 апреля 1825 года и через три года, 8 мая 1828, он был спущен на воду и включён в состав Черноморского флота.
В мае 1828 года в составе эскадры вице-адмирала Ф. Ф. Мессера «Рафаил» вышел из Севастополя к мысу Калиакра для прикрытия судов, доставлявших в порты Румелии снабжение для армии.
После крейсирования в районе Коварна — Варна 26 июля прибыл на рейд Варны, где в то время находилась эскадра адмирала А. С. Грейга. С 27 по 29 июля участвовал в бомбардировке крепости, а с 6 августа по 12 сентября в составе отряда капитана 1 ранга Н. Д. Критского выходил в крейсерство к проливу Босфор. 17 августа отряд подошёл к крепости Инада и, обстреляв турецкие батареи, высадил десант, взявший крепость.
5 октября «Рафаил» вышел из капитулировавшей Варны с тем, чтобы доставить в Одессу пленённого Юсуф-пашу со свитой. После этого, 11 ноября, в составе отряда контр-адмирала М. Н. Кумани «Рафаил» вышел из Севастополя в крейсерство в район Варна — Босфор. 11 февраля 1829 суда отряда, взяв на борт войска, вышли из Варны, 15 февраля подошли к крепости Сизополь, обстреляли береговые укрепления и высадили десант, обстрелявший крепость. 21 февраля «Рафаил» ушёл в Варну для того, чтобы доставить туда ключи от Сизополя, трофейные знамёна и пленных. 11 марта отряд Кумани начал обстрел крепости Анхиало, но поднявшийся ветер заставил отойти в море. 13 марта «Рафаил» отправился в Севастополь на ремонт и 24 апреля вернулся к эскадре, которая в то время крейсировала у пролива Босфор.
1 мая «Рафаил» во главе отряда пошёл к порту Агатополь, чтобы взять его, но из-за сильного ветра не смог высадить десант. 3 мая в составе эскадры прибыл в Сизополь, откуда вышел 10 мая и крейсировал у анатолийского берега в район Синоп — Батум.
11 мая «Рафаил» встретился с турецкой эскадрой, вышедшей из пролива Босфор, состоявшей из пятнадцати судов: шести линейных кораблей, двух фрегатов, пяти корветов и двух бригов. «Рафаил» попытался скрыться от превосходящего противника, однако ввиду маловетрия это ему не удалось и он оказался окружён. На совете офицеры решили драться «до последней капли крови», как того требовал Морской устав 1720 года, но когда начались разговоры с матросами, офицер, ведший переговоры, доложил, что команда не хочет погибать и просит сдать судно[3]. В итоге капитан 2 ранга Семён Михайлович Стройников приказал спустить флаг и сдать корабль туркам.
Император Николай I в своём Высочайшем указе от 4 июня 1829 года повелел в случае возвращения фрегата сжечь его:
Уповая на помощь Всевышнего, пребываю в надежде, что неустрашимый Флот Черноморский, горя желанием смыть бесславие фрегата «Рафаил», не оставит его в руках неприятеля. Но когда он будет возвращен во власть нашу, то, почитая фрегат сей впредь недостойным носить Флаг России и служить наряду с прочими судами нашего флота, повелеваю вам предать оный огню.
«Рафаил» был переименован турками в «Фазли-Аллах» («Данный Богом»)[4] и включён в состав турецкого флота (по другим данным «Рафаил» получил название «Ниметулла», а турецкий фрегат «Фазли-Аллах» участвовал в захвате российского корабля)[5]. К середине XIX века фрегат был выведен из состава турецкого флота и новый фрегат «Фазли-Аллах» был уничтожен в Синопском сражении 18 ноября 1853 года эскадрой вице-адмирала П. С. Нахимова: корабль «Императрица Мария» стал на шпринг против фрегата и разгромил его до основания, взорвав остатки[6], о чём Нахимов доложил[7] Николаю:
Воля Вашего Императорского Величества исполнена — фрегат «Рафаил» не существует.
Судьба экипажа
После заключения мирного договора экипаж, находившийся до того в плену, был возвращён в Россию, где над офицерами состоялся суд, председательствовал в котором адмирал Грейг. Первоначально офицеры были приговорены к смертной казни, но затем приговор был смягчён: все офицеры, кроме одного мичмана (находившегося в момент сдачи в крюйт-камере и потому оправданного[5]), были разжалованы в матросы. Один из офицеров — капитан-лейтенант Киселёв — по возвращении из плена умер в Сизополе, не дожив до суда[6].
Из двухсот членов экипажа «Рафаила» в живых к моменту освобождения из турецкого плена осталось всего семьдесят.
Семён Михайлович Стройников, капитан II ранга, кавалер ордена Святого Георгия IV класса, был лишён званий и наград. Ходил рядовым матросом на фрегате «Поспешный». Также Стройникову было запрещено жениться, «дабы не иметь в России потомства труса и изменника»[4]. Однако, к тому времени он уже имел двух сыновей. Оба впоследствии стали контр-адмиралами[8].
Взгляды на поступок Стройникова
В современной историографии поступок Стройникова однозначно оценивается как проявление малодушия и трусости, однако Владислав Крапивин в своём романе «Бронзовый мальчик» устами его героев сомневается, что причиной сдачи фрегата стала только трусость. В качестве аргумента приводится тот факт, что Стройников ранее вовсе не проявлял себя как трус, был кавалером нескольких орденов, в том числе и Ордена Святого Георгия IV степени, который, так же, как и чин капитана 2 ранга, заслужил командуя бригом «Меркурий». В романе выдвигаются две гипотезы:
- Перед лицом пятнадцати неприятельских кораблей у Стройникова случился «надлом души» и он осознал бессмысленность подобной гибели
- Несмотря на решение, принятое офицерами, учитывая безнадёжность ситуации корабль был сдан ради спасения жизней более чем двух сотен матросов
Один из героев романа, Корнеич, так говорит[9] о поступке Стройникова:
Стройников ужаснулся, когда понял, что своим приказом к бою он просто-напросто убьёт две с лишним сотни человек. Причём это ради одной идеи, потому что на исход войны тот бой, конечно, никак не влиял… Стройников не за себя испугался… Ведь после плена матросы могли вернуться, служить дальше, потом прийти в свои деревни, жить, землю пахать, детей растить… А он всё это должен был зачеркнуть одной командой… Конечно, высокая доблесть — взорвать себя, не сдаться врагу. Но мне кажется, Стройников счёл, что есть ещё более высокая доблесть. Пожертвовать своим именем, честью, шпагой, свободой, чтобы спасти других.
Напишите отзыв о статье "Рафаил (фрегат)"
Примечания
- ↑ 1 2 Чернышёв А. А. Российский парусный флот. Справочник. — М.: Воениздат, 1997. — Т. 1. — С. 168. — 312 с. — (Корабли и суда Российского флота). — 10 000 экз. — ISBN 5-203-01788-3.
- ↑ 1 2 [flot.sevastopol.info/ship/parus/fregat/rafail.htm Фрегат «Рафаил»]. [www.webcitation.org/68FXSWT1H Архивировано из первоисточника 7 июня 2012].
- ↑ 1 2 [www.rusk.ru/st.php?idar=4895 Русский вестник: 175 лет подвигу. История небывалой битвы]. [www.webcitation.org/68FXTCbMm Архивировано из первоисточника 7 июня 2012].
- ↑ 1 2 Чернышёв А. А. Великие сражения русского парусного флота / Александр Чернышёв. — М.: Яуза : Эксмо, 2010. — С. 332. — 416 с. — (Великие морские сражения). — 3 500 экз. — ISBN 978-5-699-37859-3.
- ↑ 1 2 [gorod.tomsk.ru/index-1230461266.php Позор русского флота — фрегат «Рафаил»]. [www.webcitation.org/68FXUe5FP Архивировано из первоисточника 7 июня 2012].
- ↑ 1 2 [www.nekropolvmf.ru/boy.php Некрополь: Глава III Боевые действия]. [www.webcitation.org/68FXWqPi8 Архивировано из первоисточника 7 июня 2012].
- ↑ [vif2ne.ru/nvk/forum/0/arhprint/1521265 Военно-исторический форум]. [www.webcitation.org/68FXXQHOU Архивировано из первоисточника 7 июня 2012].
- ↑ [www.biografija.ru/show_bio.aspx?id=121951 Стройников Николай Семенович]. [www.webcitation.org/68FXXuETg Архивировано из первоисточника 7 июня 2012]. и [www.biografija.ru/show_bio.aspx?id=121950 Стройников Александр Семёнович]. [www.webcitation.org/68FXYNTNM Архивировано из первоисточника 7 июня 2012].
- ↑ Крапивин В. П. [rusf.ru/vk/book/bronzovyi_malchik/bronzovyi_malchik_2_03.htm Бронзовый мальчик]. — М.: Центрполиграф, 2002. — ISBN 5-227-01631-3.
Ссылки
- Артём Ермаков [www.naslednick.ru/archive/rubric/rubric_181.html Кому бесславье, а кому бессмертье!] // Наследник : журнал. — № 16.
Отрывок, характеризующий Рафаил (фрегат)
На зарево первого занявшегося 2 го сентября пожара с разных дорог с разными чувствами смотрели убегавшие и уезжавшие жители и отступавшие войска.Поезд Ростовых в эту ночь стоял в Мытищах, в двадцати верстах от Москвы. 1 го сентября они выехали так поздно, дорога так была загромождена повозками и войсками, столько вещей было забыто, за которыми были посылаемы люди, что в эту ночь было решено ночевать в пяти верстах за Москвою. На другое утро тронулись поздно, и опять было столько остановок, что доехали только до Больших Мытищ. В десять часов господа Ростовы и раненые, ехавшие с ними, все разместились по дворам и избам большого села. Люди, кучера Ростовых и денщики раненых, убрав господ, поужинали, задали корму лошадям и вышли на крыльцо.
В соседней избе лежал раненый адъютант Раевского, с разбитой кистью руки, и страшная боль, которую он чувствовал, заставляла его жалобно, не переставая, стонать, и стоны эти страшно звучали в осенней темноте ночи. В первую ночь адъютант этот ночевал на том же дворе, на котором стояли Ростовы. Графиня говорила, что она не могла сомкнуть глаз от этого стона, и в Мытищах перешла в худшую избу только для того, чтобы быть подальше от этого раненого.
Один из людей в темноте ночи, из за высокого кузова стоявшей у подъезда кареты, заметил другое небольшое зарево пожара. Одно зарево давно уже видно было, и все знали, что это горели Малые Мытищи, зажженные мамоновскими казаками.
– А ведь это, братцы, другой пожар, – сказал денщик.
Все обратили внимание на зарево.
– Да ведь, сказывали, Малые Мытищи мамоновские казаки зажгли.
– Они! Нет, это не Мытищи, это дале.
– Глянь ка, точно в Москве.
Двое из людей сошли с крыльца, зашли за карету и присели на подножку.
– Это левей! Как же, Мытищи вон где, а это вовсе в другой стороне.
Несколько людей присоединились к первым.
– Вишь, полыхает, – сказал один, – это, господа, в Москве пожар: либо в Сущевской, либо в Рогожской.
Никто не ответил на это замечание. И довольно долго все эти люди молча смотрели на далекое разгоравшееся пламя нового пожара.
Старик, графский камердинер (как его называли), Данило Терентьич подошел к толпе и крикнул Мишку.
– Ты чего не видал, шалава… Граф спросит, а никого нет; иди платье собери.
– Да я только за водой бежал, – сказал Мишка.
– А вы как думаете, Данило Терентьич, ведь это будто в Москве зарево? – сказал один из лакеев.
Данило Терентьич ничего не отвечал, и долго опять все молчали. Зарево расходилось и колыхалось дальше и дальше.
– Помилуй бог!.. ветер да сушь… – опять сказал голос.
– Глянь ко, как пошло. О господи! аж галки видно. Господи, помилуй нас грешных!
– Потушат небось.
– Кому тушить то? – послышался голос Данилы Терентьича, молчавшего до сих пор. Голос его был спокоен и медлителен. – Москва и есть, братцы, – сказал он, – она матушка белока… – Голос его оборвался, и он вдруг старчески всхлипнул. И как будто только этого ждали все, чтобы понять то значение, которое имело для них это видневшееся зарево. Послышались вздохи, слова молитвы и всхлипывание старого графского камердинера.
Камердинер, вернувшись, доложил графу, что горит Москва. Граф надел халат и вышел посмотреть. С ним вместе вышла и не раздевавшаяся еще Соня, и madame Schoss. Наташа и графиня одни оставались в комнате. (Пети не было больше с семейством; он пошел вперед с своим полком, шедшим к Троице.)
Графиня заплакала, услыхавши весть о пожаре Москвы. Наташа, бледная, с остановившимися глазами, сидевшая под образами на лавке (на том самом месте, на которое она села приехавши), не обратила никакого внимания на слова отца. Она прислушивалась к неумолкаемому стону адъютанта, слышному через три дома.
– Ах, какой ужас! – сказала, со двора возвративись, иззябшая и испуганная Соня. – Я думаю, вся Москва сгорит, ужасное зарево! Наташа, посмотри теперь, отсюда из окошка видно, – сказала она сестре, видимо, желая чем нибудь развлечь ее. Но Наташа посмотрела на нее, как бы не понимая того, что у ней спрашивали, и опять уставилась глазами в угол печи. Наташа находилась в этом состоянии столбняка с нынешнего утра, с того самого времени, как Соня, к удивлению и досаде графини, непонятно для чего, нашла нужным объявить Наташе о ране князя Андрея и о его присутствии с ними в поезде. Графиня рассердилась на Соню, как она редко сердилась. Соня плакала и просила прощенья и теперь, как бы стараясь загладить свою вину, не переставая ухаживала за сестрой.
– Посмотри, Наташа, как ужасно горит, – сказала Соня.
– Что горит? – спросила Наташа. – Ах, да, Москва.
И как бы для того, чтобы не обидеть Сони отказом и отделаться от нее, она подвинула голову к окну, поглядела так, что, очевидно, не могла ничего видеть, и опять села в свое прежнее положение.
– Да ты не видела?
– Нет, право, я видела, – умоляющим о спокойствии голосом сказала она.
И графине и Соне понятно было, что Москва, пожар Москвы, что бы то ни было, конечно, не могло иметь значения для Наташи.
Граф опять пошел за перегородку и лег. Графиня подошла к Наташе, дотронулась перевернутой рукой до ее головы, как это она делала, когда дочь ее бывала больна, потом дотронулась до ее лба губами, как бы для того, чтобы узнать, есть ли жар, и поцеловала ее.
– Ты озябла. Ты вся дрожишь. Ты бы ложилась, – сказала она.
– Ложиться? Да, хорошо, я лягу. Я сейчас лягу, – сказала Наташа.
С тех пор как Наташе в нынешнее утро сказали о том, что князь Андрей тяжело ранен и едет с ними, она только в первую минуту много спрашивала о том, куда? как? опасно ли он ранен? и можно ли ей видеть его? Но после того как ей сказали, что видеть его ей нельзя, что он ранен тяжело, но что жизнь его не в опасности, она, очевидно, не поверив тому, что ей говорили, но убедившись, что сколько бы она ни говорила, ей будут отвечать одно и то же, перестала спрашивать и говорить. Всю дорогу с большими глазами, которые так знала и которых выражения так боялась графиня, Наташа сидела неподвижно в углу кареты и так же сидела теперь на лавке, на которую села. Что то она задумывала, что то она решала или уже решила в своем уме теперь, – это знала графиня, но что это такое было, она не знала, и это то страшило и мучило ее.
– Наташа, разденься, голубушка, ложись на мою постель. (Только графине одной была постелена постель на кровати; m me Schoss и обе барышни должны были спать на полу на сене.)
– Нет, мама, я лягу тут, на полу, – сердито сказала Наташа, подошла к окну и отворила его. Стон адъютанта из открытого окна послышался явственнее. Она высунула голову в сырой воздух ночи, и графиня видела, как тонкие плечи ее тряслись от рыданий и бились о раму. Наташа знала, что стонал не князь Андрей. Она знала, что князь Андрей лежал в той же связи, где они были, в другой избе через сени; но этот страшный неумолкавший стон заставил зарыдать ее. Графиня переглянулась с Соней.
– Ложись, голубушка, ложись, мой дружок, – сказала графиня, слегка дотрогиваясь рукой до плеча Наташи. – Ну, ложись же.
– Ах, да… Я сейчас, сейчас лягу, – сказала Наташа, поспешно раздеваясь и обрывая завязки юбок. Скинув платье и надев кофту, она, подвернув ноги, села на приготовленную на полу постель и, перекинув через плечо наперед свою недлинную тонкую косу, стала переплетать ее. Тонкие длинные привычные пальцы быстро, ловко разбирали, плели, завязывали косу. Голова Наташи привычным жестом поворачивалась то в одну, то в другую сторону, но глаза, лихорадочно открытые, неподвижно смотрели прямо. Когда ночной костюм был окончен, Наташа тихо опустилась на простыню, постланную на сено с края от двери.
– Наташа, ты в середину ляг, – сказала Соня.
– Нет, я тут, – проговорила Наташа. – Да ложитесь же, – прибавила она с досадой. И она зарылась лицом в подушку.
Графиня, m me Schoss и Соня поспешно разделись и легли. Одна лампадка осталась в комнате. Но на дворе светлело от пожара Малых Мытищ за две версты, и гудели пьяные крики народа в кабаке, который разбили мамоновские казаки, на перекоске, на улице, и все слышался неумолкаемый стон адъютанта.
Долго прислушивалась Наташа к внутренним и внешним звукам, доносившимся до нее, и не шевелилась. Она слышала сначала молитву и вздохи матери, трещание под ней ее кровати, знакомый с свистом храп m me Schoss, тихое дыханье Сони. Потом графиня окликнула Наташу. Наташа не отвечала ей.
– Кажется, спит, мама, – тихо отвечала Соня. Графиня, помолчав немного, окликнула еще раз, но уже никто ей не откликнулся.
Скоро после этого Наташа услышала ровное дыхание матери. Наташа не шевелилась, несмотря на то, что ее маленькая босая нога, выбившись из под одеяла, зябла на голом полу.
Как бы празднуя победу над всеми, в щели закричал сверчок. Пропел петух далеко, откликнулись близкие. В кабаке затихли крики, только слышался тот же стой адъютанта. Наташа приподнялась.
– Соня? ты спишь? Мама? – прошептала она. Никто не ответил. Наташа медленно и осторожно встала, перекрестилась и ступила осторожно узкой и гибкой босой ступней на грязный холодный пол. Скрипнула половица. Она, быстро перебирая ногами, пробежала, как котенок, несколько шагов и взялась за холодную скобку двери.
Ей казалось, что то тяжелое, равномерно ударяя, стучит во все стены избы: это билось ее замиравшее от страха, от ужаса и любви разрывающееся сердце.
Она отворила дверь, перешагнула порог и ступила на сырую, холодную землю сеней. Обхвативший холод освежил ее. Она ощупала босой ногой спящего человека, перешагнула через него и отворила дверь в избу, где лежал князь Андрей. В избе этой было темно. В заднем углу у кровати, на которой лежало что то, на лавке стояла нагоревшая большим грибом сальная свечка.
Наташа с утра еще, когда ей сказали про рану и присутствие князя Андрея, решила, что она должна видеть его. Она не знала, для чего это должно было, но она знала, что свидание будет мучительно, и тем более она была убеждена, что оно было необходимо.
