Тривас, Виктор
| Виктор Тривас | |
| Victor Trivas | |
| Имя при рождении: |
Виктор Александрович Тривас |
|---|---|
| Дата рождения: | |
| Место рождения: | |
| Дата смерти: | |
| Место смерти: | |
| Гражданство: | |
| Профессия: | |
| Карьера: | |
Виктор Тривас (нем. Victor Trivas; настоящие имя и фамилия — Виктор Александрович Тривас; 9 июля 1896, Санкт-Петербург, — 12 апреля 1970, Нью-Йорк) — немецкий кинорежиссёр, сценарист и художник русского происхождения.
Содержание
Биография
Виктор Тривас родился в Санкт-Петерберге; отец занимался торговлей антиквариатом, но был разносторонеей личностью: скульптором, пианистом, часовых дел мастером[1].
Перед Первой мировой войной Виктор Тривас поступил в Академию художеств, где изучал архитектуру, но окончить академию не успел — был призван в действующую армию. После выхода Росси из войны Тривас поселился в Москве, в качестве художника работал в различных театрах, в том числе в ГОСЕТе у Алексея Грановского; в 1924 году оформил в Малом театре «Медвежью свадьбу» А. В. Луначарского. В 1920 году он был арестован, но через месяц освобождён[1].
В Германии
В 1925 году Тривас эмигрировал из СССР и поселился в Берлине. Работу в немецком кинематографе начинал в качестве художника, в том числе в фильме Г. В. Пабста «Любовь Жанны Ней». В Берлине Тривас вновь встретился с А. Грановским, эмигрировавшим из СССР в 1928 году, — оформлял его театральные поставноки, в частности спектакль по пьесе Мольера «Мещанин во дворянстве»; при этом один из критиков отметил, что оформление — лучшее, что есть в этом спектакле[1].
Первой режиссёрской работой Триваса в кинематографе стал чешско-немецкий фильм «Волнение крови». Вместе с режиссёров Фёдором Оцепом (в чьём фильме «Убийца Дмитрий Карамазов» он принял участие в качестве художника и сценариста) Тривас выступал против натурализма в кинематографе. Его второй режиссёрской работой стал антивоенный фильм-аллегория «Нейтральная полоса», в котором режиссёр очень скупо пользуется словом, отдавая предпочтение символам. Этот фильм принёс Тривасу широкую известность; после демонстрации фильма во Франции в январе 1933 года, Жюльен Ж. Лондон писал: «Вчера ещё он был неизвестен, сегодня он — создатель „Нейтральной полосы“, одного из самых замечательных фильмов последних лет»[1].
Во Франции
Летом 1932 года Тривас поселился в Париже и здесь в 1933-м снял свой трети фильм — «На улицах» (Dans les rues), предвосхищавший «поэтический реализм» Марселя Карне. Хотя фильм имел определённый успех, в дальнейшем Тривас ни во Франции, ни позже в США не имел самостоятельной режиссёрской работы. В 1935 году он выступил в качестве сорежиссёра Жака Деваля, Жана Таррида и Жермена Фрида в фильме «Товарищ» (Tovaritch), посвящённом русским эмигрантам в Париже. Многие его проекты так и остались нерализованными[1].
В 1939 году Тривас покинул Париж; в Марселе ему пришлось семь месяцев дожидаться разрешения на въезд в Соединённые Штаты, и только а мае 1941 года он смог отплыть из Лиссабона в Америку.
В Соединённых Штатах
В США плохое знание английского языка мешало Тривасу найти работу в качестве режиссёра или сценографа; востребован он был главным образом как человек, свободно владеющий русским языком[1]. В 1944 году вместе с Морисом Кларком он написал сценарий к фильму Оцепа «Три русские девушки» — адаптация фильма Виктора Эйсымонта «Фронтовые подруги»; в том же году стал одним из авторов сценария «Песни России» (Song of Russia) Григория Ратова. Поскольку оба фильма были призваны усилить просоветские настроения в американском обществе, после окончания войны Дж. Маккарти подозревал Триваса в сочувствии коммунистам[1].
В 1946 году Тривас был номинирован на Оскара как автор сценария фильма Орсона Уэллса «Чужестранец». В 1947 году он получил американское гражданство. В 1950-х в течение нескольких лет он работал в Западной Германии, где в 1959 году снял свой четвёртый и последний фильм — «Голые и сатана» (Die Nackte und der Satan). Однако «Нейтральная полоса» так и осталась его лучшим фильмом[1].
Виктор Тривас умер в Нью-Йорке на 74-м году жизни от сердечного приступа[1].
Фильмография
Режиссёр
- 1930 — Волнение крови / Aufruf des Blutes
- 1931 — Нейтральная полоса
- 1933 — На улицах / Dans les rues
- 1935 — Товарищ / Tovaritch (совместно с Жаком Девалем, Жаном Тарридом и Жерменом Фридом)
- 1959 — Голые и сатана / Die Nackte und der Satan
Сценарист
Напишите отзыв о статье "Тривас, Виктор"
Примечания
- ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8 9 Jeanpaul Goergen. [www.cinegraph.de/lexikon/Trivas_Viktor/biografie.html Viktor Trivas - Filmarchitekt, Regisseur, Autor. Biografie]. CineGraph - Lexikon zum deutschsprachigen Film. Проверено 22 января 2013. [www.webcitation.org/6ED65UBrS Архивировано из первоисточника 5 февраля 2013].
Отрывок, характеризующий Тривас, Виктор
– Я ничего не… прошу, ваше сиятельство, – тихо проговорил князь Андрей. Глаза Аракчеева обратились на него.– Садитесь, – сказал Аракчеев, – князь Болконский?
– Я ничего не прошу, а государь император изволил переслать к вашему сиятельству поданную мною записку…
– Изволите видеть, мой любезнейший, записку я вашу читал, – перебил Аракчеев, только первые слова сказав ласково, опять не глядя ему в лицо и впадая всё более и более в ворчливо презрительный тон. – Новые законы военные предлагаете? Законов много, исполнять некому старых. Нынче все законы пишут, писать легче, чем делать.
– Я приехал по воле государя императора узнать у вашего сиятельства, какой ход вы полагаете дать поданной записке? – сказал учтиво князь Андрей.
– На записку вашу мной положена резолюция и переслана в комитет. Я не одобряю, – сказал Аракчеев, вставая и доставая с письменного стола бумагу. – Вот! – он подал князю Андрею.
На бумаге поперег ее, карандашом, без заглавных букв, без орфографии, без знаков препинания, было написано: «неосновательно составлено понеже как подражание списано с французского военного устава и от воинского артикула без нужды отступающего».
– В какой же комитет передана записка? – спросил князь Андрей.
– В комитет о воинском уставе, и мною представлено о зачислении вашего благородия в члены. Только без жалованья.
Князь Андрей улыбнулся.
– Я и не желаю.
– Без жалованья членом, – повторил Аракчеев. – Имею честь. Эй, зови! Кто еще? – крикнул он, кланяясь князю Андрею.
Ожидая уведомления о зачислении его в члены комитета, князь Андрей возобновил старые знакомства особенно с теми лицами, которые, он знал, были в силе и могли быть нужны ему. Он испытывал теперь в Петербурге чувство, подобное тому, какое он испытывал накануне сражения, когда его томило беспокойное любопытство и непреодолимо тянуло в высшие сферы, туда, где готовилось будущее, от которого зависели судьбы миллионов. Он чувствовал по озлоблению стариков, по любопытству непосвященных, по сдержанности посвященных, по торопливости, озабоченности всех, по бесчисленному количеству комитетов, комиссий, о существовании которых он вновь узнавал каждый день, что теперь, в 1809 м году, готовилось здесь, в Петербурге, какое то огромное гражданское сражение, которого главнокомандующим было неизвестное ему, таинственное и представлявшееся ему гениальным, лицо – Сперанский. И самое ему смутно известное дело преобразования, и Сперанский – главный деятель, начинали так страстно интересовать его, что дело воинского устава очень скоро стало переходить в сознании его на второстепенное место.
Князь Андрей находился в одном из самых выгодных положений для того, чтобы быть хорошо принятым во все самые разнообразные и высшие круги тогдашнего петербургского общества. Партия преобразователей радушно принимала и заманивала его, во первых потому, что он имел репутацию ума и большой начитанности, во вторых потому, что он своим отпущением крестьян на волю сделал уже себе репутацию либерала. Партия стариков недовольных, прямо как к сыну своего отца, обращалась к нему за сочувствием, осуждая преобразования. Женское общество, свет , радушно принимали его, потому что он был жених, богатый и знатный, и почти новое лицо с ореолом романической истории о его мнимой смерти и трагической кончине жены. Кроме того, общий голос о нем всех, которые знали его прежде, был тот, что он много переменился к лучшему в эти пять лет, смягчился и возмужал, что не было в нем прежнего притворства, гордости и насмешливости, и было то спокойствие, которое приобретается годами. О нем заговорили, им интересовались и все желали его видеть.
На другой день после посещения графа Аракчеева князь Андрей был вечером у графа Кочубея. Он рассказал графу свое свидание с Силой Андреичем (Кочубей так называл Аракчеева с той же неопределенной над чем то насмешкой, которую заметил князь Андрей в приемной военного министра).
– Mon cher, [Дорогой мой,] даже в этом деле вы не минуете Михаил Михайловича. C'est le grand faiseur. [Всё делается им.] Я скажу ему. Он обещался приехать вечером…
– Какое же дело Сперанскому до военных уставов? – спросил князь Андрей.
Кочубей, улыбнувшись, покачал головой, как бы удивляясь наивности Болконского.
– Мы с ним говорили про вас на днях, – продолжал Кочубей, – о ваших вольных хлебопашцах…
– Да, это вы, князь, отпустили своих мужиков? – сказал Екатерининский старик, презрительно обернувшись на Болконского.
– Маленькое именье ничего не приносило дохода, – отвечал Болконский, чтобы напрасно не раздражать старика, стараясь смягчить перед ним свой поступок.
– Vous craignez d'etre en retard, [Боитесь опоздать,] – сказал старик, глядя на Кочубея.
– Я одного не понимаю, – продолжал старик – кто будет землю пахать, коли им волю дать? Легко законы писать, а управлять трудно. Всё равно как теперь, я вас спрашиваю, граф, кто будет начальником палат, когда всем экзамены держать?
– Те, кто выдержат экзамены, я думаю, – отвечал Кочубей, закидывая ногу на ногу и оглядываясь.
– Вот у меня служит Пряничников, славный человек, золото человек, а ему 60 лет, разве он пойдет на экзамены?…
